В общем и целом тебе тут все рады. Но только веди себя более-менее прилично! Хочешь быть ПАДОНКАМ — да ради бога. Только не будь подонком.
Ну, и пидарасом не будь.
И соблюдай нижеизложенное. Как заповеди соблюдай.
КОДЕКС
Набрав в адресной строке браузера graduss.com, ты попал на литературный интернет-ресурс ГРАДУСС, расположенный на территории контркультуры. ДЕКЛАРАЦИЯ
Главная Регистрация Свеженалитое Лента комментов  Рюмочная  Клуб анонимных ФАК

Залогинься!

Логин:

Пароль:

Вздрогнем!

Третьим будешь?
Регистрируйся!

Слушай сюда!

poetmarat
Ира - слитонах. По той же причине.

Француский самагонщик
2024-02-29 17:09:31

poetmarat
Шкуры - слитонах. За неуместностью.

Француский самагонщик
2024-02-23 13:27:28

Любопытный? >>




Портовый Городок (старая сказка)

2014-10-16 12:03:25

Автор: О.К.Эй
Рубрика: ЧТИВО (строчка)
Кем принято: Француский самагонщик
Просмотров: 966
Комментов: 14
Оценка Эксперта: 29°
Оценка читателей: 30°
"Начало и конец восходят к одному корню"
(из курса старославянского языка).
"…Он – щит уповающим на Него…"
(Притчи 30:5).


Всё на свете должно иметь начало и неминуемо имеет конец, ибо всё, взятое от земли, возвращается в землю, и вслед за человеком уйдут однажды творения рук его. Это закон бытия. А слова, будто "не умрёт вовеки то, что не рождалось никогда" – только предположение. И всё-таки мне хотелось найти город, созданный без дерева и камня, силой одного воображения, весь и сразу, таинственный прекрасный город безо всех этих трамваев, окурков на дорогах, вечно перегорающих фонарей, без множества того, что нормально здесь, в этой пресловутой реальности. Я был тогда помешан на гравюрах и офортных изображениях руин. Я восстанавливал и оживлял их – и получал великолепный ансамбль арок, узких высоких окон, лестниц, фонтанов, резных балконов и булыжных мостовых; город с огромным храмом, глядящим прямо на порт, куда приходят суда со всех концов земли и изо всех веков до и после – ведь здесь не существует прошлого и будущего. Точнее, они едины.

/Отречение. Уход. Имя./
Первое, что я понял, проснувшись ночью, это что болит правый глаз, причём так, словно кто-то ударил по нему кулаком. Я попытался вспомнить сон; снился тот идеальный мирок, по модели которого я создал своё королевство, так похожее на настоящий город. Здесь я впервые постиг дар стихотворца и стал писать по любому торжественному поводу, свободно и легко рифмуя слова на бумаге. И вот, в идеальном этом мире я ударил кого-то в глаз – помню. Я – но не мне.
Что бы?.. Но сейчас на улице дождь; дождь смывает следы, и мне пора бесследно перейти в мир реальности. И я отрекаюсь от призрачного того, поскольку слишком много дел здесь, поскольку я всё-таки король и устал слушать недвусмысленные намёки на неустойчивость собственного правления и блуждать по сомнениям собственного сознания.
"Отрекаюсь", – тихо произнёс я и снова уснул. Уснул, чтобы проснуться с ясной головой и твёрдым намерением вести иную жизнь. Она удавалась, только вот дел оказалось больше, а сил и времени несколько меньше, чем казалось с той стороны. С пальцев моих отошли чернила, и я мог спокойно протягивать людям руку. Город словно сделался меньше, не производя более впечатления величественного и сакрального. Наконец я был королём. Главой государства.
… Но наступил День, а за ним Ночь – и смешались путеводные созвездия. Не страшно было оказаться в кромешной тишине, неестественной для замка с двором, - должно быть, оттого, что витали ещё в воздухе дневные голоса; не страшно было оказаться в темноте поздней осени – должно быть, оттого, что кругом горели огни. Но страшно было оставаться одному. Точно двое враждебно стояли во мне лицом к лицу: один вполовину чувствовал реальность, другой – тот мир, от которого я некогда отрёкся за час до рассвета. И оба были наполовину пусты, беспомощны и безразличны.
Зачем заслушался я флейтой в Заветном Лесу? Не одно ли "отрёкся" и "забыл?
Я обнаружил, что иду аллеей к Соборной площади, а по улочке левее неторопливо бредёт человек, напевая знакомую мелодию. Я хотел окликнуть его, но не успел: он канул в чащу кирпичных домов. А я зашёл в трактир на Соборной, радуясь про себя, что полумрак скрывает королевское одеяние, и сел у окна.
- Как звать тебя? – спросил кто-то.
И я ответил: "Вигго", глядя на своё отражение в стекле. Ведь этот человек не спросил, каково моё имя, а называть меня могут так, как я того пожелаю. Глаза устали за день, больно было смотреть на свет, и я уставился на отражение лампы рядом с собственным своим отражением.

/Заветный Лес. Трактир на Соборной площади./
… Король обернулся и увидел двоих людей, входящих на земли Заветного Леса. Случайно этого получиться не могло: ворота сюда врезаны в стену, отделяющую город от дороги, и скрыты деревьями, а кроме того, всем горожанам доподлинно известно, что входом этим пользуются лишь монарх и его приближённые. И тем не менее – вот они стояли. У одного, невысокого и светловолосого, на лице темнела маска-"очки", скрывающая глаза; его вёл второй, осторожно обходя каждую выбоину и неровность. Первый в руке держал флейту и неуверенно шагал за проводником. Король подозвал поводыря и спросил о музыканте.
- Это Фьолтар, король, - проникновенно начал проводник. – Я знаю, что эти земли находятся под запретом для горожан, но ничего не мог поделать. Он, - (говоривший указал на спутника) – так и рвался сюда, не хотел отойти от ворот, словно железо от магнита! Но, признаюсь, я не слишком старался его переубедить, поскольку не встречался ещё с тем, чтобы он был неправ. Говорят, что люди, лишённые внешнего зрения, в высокой степени обладают зрением внутренним, - и это чистая правда в отношение моего друга. Он слеп, король, но поверьте, знает и понимает больше, чем кто бы то ни было из нас! Когда же он начинает играть… Фьолтар! – и флейтист, рассеянно поднявший было голову к кронам, кивнул и заиграл. Это был лишь мотив, но слова король и так знал хорошо:
Тогда и ты пойдёшь дальше,
пойдёшь без дороги и без устали,
потому что кончится твоя земная дорога,
а уставать ты ещё не научился.
Ты будешь идти, обходя
дворцы и людные площади,
держась скалистых утёсов
и пыльной полоски земли,
испещрённой следами;
будешь разговаривать с ветром
и безветрием,
чтобы обрести язык человеческий;
будешь сгорать, как уголь,
которым высекают искры,
и, утраченному когда-то,
заново учиться бессмертию.
И увидишь ты синюю башню
и белую колокольню,
но колокол промолчит,
и не это будет концом твоего пути,
потому что нет его
у идущего без дороги и без устали.
И всё это будет, и будешь ты петь,
если, проснувшись однажды,
не поймёшь,
что забыл всё, кроме размеров и ритма.


Это был отрывок из песни на каком-то древнем языке, которого король никогда не придумывал, как и самой песни и не задавался вопросом: не странно ли равновесие, когда король не знает начала песни древнего мира, не знающего своего начала?
Некоторое время назад загадка, пожалуй, затронула бы мысли короля; но сейчас он только благоговейно молчал до последних нот, неотрывно глядя, как маленькая фигурка Фьолтара становится единственным человеческим силуэтом на фоне прозрачного неба и беззвучного ореола опадающей листвы. Город за оградой стремительно опадал куда-то вниз, становясь мозаичным рисунком на огромной площади.
Музыка смолкла. Король вознаградил музыканта, дал обоим право находиться в Заветном Лесу в любое время, после чего с непонятной самому себе поспешностью постарался исчезнуть с их глаз.
Дождавшись, пока все отъедут, Фьолтар заметил: "Хотел бы я, честное слово, увидеть этого человека – вблизи и без короны!" – "Кажется, я слишком вдохновенно пел тебе панегирик, никак не можешь опомниться, "провидец"? Так просыпайся!" – проводник подкинул кошелёк, и оба рассмеялись.
Тогда было утро. А ночью кто-то вновь насвистывал заветный мотив – но самого человека король не разглядел.
От воспоминаний Вигго пробудили голоса за соседним столом. Разговаривали двое: в одном Вигго узнал поводыря, другой одеянием походил на отшельника.
- Эх, настанет Конец Света, а мы давно уже не будем такими, каковы теперь! – весело говорил подгулявший отшельник. – И нич-чего не сможем увидеть своими нынешними глазами и понять сегодняшним своим умом. Даже жаль!
- Если в тот момент, Туквен, ты будешь так же жив, как сейчас, ты просто ничего не поймёшь.
- Может, оно и лучше? До сих пор многих прощали только за то, что они нич-чего не понимали. Или понимали так, что никто не понимал, что это они понимают…
- Только, дружище, не изображай святого, если не святой!
- Это ты – мне?
- Ну-ну, блажен… не переиграй простачка.
- Переиграть? – отшельник удивлённо посмотрел в лукаво-сумрачные глаза собеседника. – Нет, Альон, этого я тоже не понимаю.
Альон вздохнул – почти с завистью.
Через несколько минут к ним присоединился флейтист. По всему, он бывал здесь часто, во всяком случае, и вслепую уверенно дошёл до нужного стола, махнул, чтобы поставили кружку, хлопнул по плечу отшельника и повернул лицо в маске к Альону: "Тебя просто потянуло на вечные темы, или ты собрался за птичкой?".
- О чём вы говорите, господа?
- О мимолётности и счастье…
Совсем стемнело. Трактир опустел, а его недавние посетители точно растворились в ночном сумраке. Сидеть тут по ночам в будние дни не любили. Вигго заметил перед собой несколько бумажных салфеток, взял со стойки карандаш и начал писать. Получались невнятные отрывки строк, ничего общего не имевшие с былым одическим пафосом. Он посмотрел на них - и поднёс к свече. "О мимолётности и счастье" – тень мелькнула по стене. Он подышал на стекло и вывел по нему пальцем:
Живу, как день пройдёт,
А день мелькнёт, как тень
копья.
Родится и умрёт.
А я?

И не стал стирать, и вышел на улицу, провозгласив себя отныне Поэтом окон, стен и подворотен и подписав новое отречение – от престола.

/Притча о птичке/
- Тебе не надоело писать на стене? Хлынет дождь и всё смоет!
Сколько раз он слышал подобное, столько раз подавлял в себе протест против всяких вмешательств – из страха вновь оказаться наедине с теми, полупустыми, что оживают в минуты колебаний. Он пересёк Соборную площадь и нырнул в трактир.
"Я ли властелин этого города, или город – моё пристанище? Вправе ли я диктовать ему свои законы, и по какому праву он диктует мне свои?"
Становилось пасмурно. Надвигающиеся зарева освещали недалёкие острые горы за пределами Городка, глубокий рокот нарастал в небесах, как волна в недрах моря и, точно в войлок, бился в тучи, скрывшие и солнце, и звёзды, и луну. Тяжёлые капли застучали по затемнённым копотью окнам трактира, и выписываемая ими вертикаль вливалась в очертания предметов снаружи, ещё более вытягивая их. Город становился всё призрачнее, а вместе с тем – выше и глуше, замыкаясь в ограниченном и нестойком пространстве, но отчего-то минуя письмена на стенах.
- Ты чем-то опечален, Вигго? – возник внезапно голос Фьолтара.
- С чего ты взял? – очнулся тот. – Я вошёл минуту назад и раздумываю, чего бы попросить. Немного здесь нынче народу.
- Ты, я и трактирщик, - кивнул Фьолтар, - да и тот даже не вышел навстречу, сидит у себя в глубине. А ты тут сидишь уже минут двадцать со своей кружкой, так что хотя бы разогрей.
- Что?.. – не понял Вигго.
- Холодная лапша, которую ты вешаешь мне на уши, очень неприятна.
Вигго поперхнулся, быстро огляделся вокруг (было тихо и пусто), посмотрел на собеседника, с несколько отрешённым по обыкновению лицом сидевшего рядом, и у него вырвалось: "О какой птичке ты говорил тогда, слепой Фьолтар?".
Фьолтар повернул лицо к окну, так что можно было подумать, что он вглядывается в очертания гор, и заговорил:
- Есть такая притча, странник. Жил на свете один чудак, и во что бы то ни стало, хотел он посмотреть в глаза счастью. Однажды ему сказали, что это птица, словно сделанная из стружек редкого дерева, никогда никем не виданного. Так вот в её-то глазах человек и может увидеть счастье, если она, конечно, повернётся к нему лицом. Чудак много странствовал, много претерпел лишений и трудностей, много раз совершал что-то и отрекался от сделанного, безоглядно надеясь, что птица-счастье всё исправит. И вот, проснувшись однажды, он увидел, как на ветке сиреневого куста сидит птица из светлых стружек и склёвывает пятипалые цветки. Но птица (он увидел её сбоку) тотчас повернулась спиной, поднялась в воздух и полетела. А он – он пошёл за ней. Снова лишения и преграды стояли на его пути, но птица летела медленно, и порой даже слышался шелест её крыльев. Вскоре жизнь чудака изменилась. Не скажу, сколько – множество – раз представлялся ему случай стать самым счастливым на свете. Только он всё шёл, шёл, всю свою жизнь. И добрался, обойдя весь земной шар, до той самой поляны с сиреневыми кустами, где впервые увидел птицу. Птица села на низкую ветку дуба и замерла, точно раздумывая, повернуть ли голову. А чудак подумал наконец о том, сколько лет потерял, гоняясь за символом (да и не только лет; полагаю, он многое припомнил!) и стоило ли одно другого? Птица помедлила и обратила к нему глаза: они были как два огромных зеркала. И в них, к своему удивлению, чудак увидел не старца, а почти юношу… ну, не юношу, конечно, лет так двадцать пять – тот возраст, когда он бросил всё и ушёл в странствие. "Иди же, - сказала ему птица. – Иди и ищи на этот раз счастье, а не его отражение в моих глазах". Недоумению, а потом радости человека не было предела, он поспешил домой, рассказать обо всём близкому другу. Вошёл в знакомый дом и увидел там, естественно, морщинистого, убелённого сединой старика с мудрыми подслеповатыми глазами – для него-то полвека не прошли бесследно. Нет, они всё равно встретились и рады были встрече; вот только сколько ни пытался чудак вспомнить хоть что-то, не мог. Счастье, каким он хотел его видеть, действительно исправило всё, что натворил он в пути, точнее говоря – стёрло. Словно и не было ничего, - Фьолтар замолчал, а потом закончил настойчиво и быстро, будто только что сам придумал всю эту притчу специально для Вигго и спешил договорить, пока его не перебили. – Так вот, эта жизнь на земле всё равно одна, и не станет она длиннее, если пытаться вложить в неё две, одну без конца, другую без начала, и отрекаться то от одного, то от другого!..
Судя по всему, дождь шёл стеной на протяжении всего рассказа, а теперь постепенно стихал, покрывая рябью отражение неба в море и домов – в мостовых. От дверей трактира всё это напоминало размытую гравюру из старинной детской книги о беспечальном городе, где зажигают фонари с помощью факелов и масла, где расстояние от ворот до замка можно покрыть пешком за день, где никому не приходит в голову задуматься, чем он живёт… Вот в центре гравюры площадь, её называют Соборной, оттого, наверное, что на ней всегда собирается полно народу, потому что никакого собора там нет, хотя колокольня и упирается вершиной в тучи. Площадь почти сливается с причалом; левее – трактир, приземистое деревянное здание с длинными, низкими, вечно закопчёнными окнами, немного дальше расположился балаган… Кругом площади стоят двенадцать фонарей, и в их свете различимы лучами расходящиеся улочки с жилыми домами. А совсем вдалеке, на другом конце города – королевский замок, за замком лес, а за лесом снова начинается море. И за Заветным Лесом то же море по левую руку и горы – по правую. И на фоне этого пейзажа совершенно теряется крошечная человеческая фигурка.
- И тогда, Фьолтар, этот чудак однажды написал песню.
- И что, она оказалась лебединой?
- В каком-то смысле. Вложил в неё больше, чем мог, и сам закружился по её орбите. Иными словами – сошёл с ума.
- Сойти с ума можно, только потеряв всякую орбиту; хотя какая орбита у песни! А раствориться в музыке…
- Да не было музыки!
- Ну, в стихах.
- И стихов…
- А песня?
- А песня была…
Вигго хотел попасть в Заветный Лес, но, задумавшись, свернул несколько раньше, чем следовало, и натолкнулся на затерянный среди деревьев двухэтажный домик, почти примыкающий к дыре в ограде. Обогнул дом и заметил в подворотне три силуэта – два мужских и женский. После недолгого невнятного бормотания и возни с пробкой один из мужчин приподнял бутылку: "Твоё здоровье, Бейлис. Отхлебнёшь?" – "Нет, не сейчас" – "Непохоже на искренность. Держи" – "Не хочу. Ты путаешь Бейлис и…" – "Символически" – "И символика мне ваша надоела…" – некоторое время они ещё говорили, потом она тенью бесшумно проникла в дом и, не зажигая большого света, заиграла на клавесине. Вигго успел только краем глаза разглядеть её лицо, пока она стояла, и узнать: та самая Бейлис, что завсегда оказывалась в трактире в компании актёров из балагана, поглядывая свысока и вскидывая голову, и помнила десятки старинных тостов. Странно, что она отказалась. Но клавесин… музыку нельзя было слушать до конца, под неё надо было уйти. И Вигго вдохнул слабый лимонный запах, растревоженный ливнем в огромных белых спящих цветах у дома, раздвинул плющ, спадавший с балкона до самого лица, шагнул в дыру и дальше, в сторону гор, чащей Заветного Леса пошёл по заброшенным тусклым трамвайным путям.
Чем выше, тем легче становилось дышать. Дождь совсем утих, но тучи по-прежнему сливались с морем, оставаясь повсюду: и над головой, и под ногами, и там, над городом, в сторону которого смотреть не хотелось. Что находится по ту сторону гор, Вигго не знал, да и не задумывался; не оборачиваясь к городу, он думал о нём. Под ногу подвернулся мелкий камешек и полетел вниз. Сам же Вигго удержался на ногах, только сейчас заметив, что идти стало легче, склон был выщерблен ступенями.
- Что ты делаешь здесь, в горах?
- Ищу вход в Лабиринт! – это было первое, что пришло Вигго в голову. Голос собеседника стал чуть менее грозен:
- Лабиринт? Пойдём-ка, странник, расскажи, что ты под этим разумеешь.
Дом отшельника оказался неподалёку, на небольшой горной площадке. Около него гудело, покачиваясь, старое и, видимо, полое изнутри дерево. "Орган?"- усмехнулся странник. Отшельник коротко кивнул и отворил дверь. Наступила ночь.
Безымянные ночные птицы мягко пролетали над крышей; что-то стрекотали невидимые насекомые, не поняв тут, в горах, что уже поздняя осень. Полое дерево за стеной напевало что-то, отдалённо напоминающее Баха.

/Щит и лабиринт/
- Который час?
- Двенадцать часов и три минуты, как суббота. Ты удивлён? Как всегда удивляются очевидному!

- … Представь себе лабиринт, погружённый в мягкий полумрак, отрешённый от мира, - Вигго хотелось быть отвлечённым, и он прибегал к образам, оттягивая время. – Там стоит тишина, а воздух чист, как в первый день. Рядом поставь наш мир со множеством того, что нельзя воспринимать в полную силу, чтобы не лишиться рассудка. Там все мы ходим со щитами, защищающими сердце от ударов; но щит непрозрачен, за ним ничего не видно. И вот, когда сердце изнемогает от слепоты, человек уходит в Лабиринт и бросает щит при входе как лишнее бремя и в полной мере воспринимает и радость, и боль, не боясь за рассудок и жизнь. Но и скитаться, подобно маятнику, в конце концов надоедает! И ты пытаешься возвести лабиринт в реальности, да только эта попытка, проверка закона, этот изначально безначальный…
Вигго сбился и замолчал, а отшельник откинулся на спинку плетёного кресла. Сейчас, с трубкой в зубах и с иронично поблёскивающими глазами на круглой физиономии он почти совсем походил на того Туквена, что спорил о Конце Света в трактире.
- И всё это вместе называется лабиринтом просто потому, что от него не отвязаться – я верно закончил твои мысли, знаю, - добавил он и риторически переспросил: - Так ни за что не опасаясь? Н-да. Очередной Рай на земле… впрочем, ты и слова этого не знаешь. Но я скажу проще и вернее: раёк. Мне знакома твоя история, как свои пять пальцев. И вот что скажу я тебе, безумный одиночка: тебе нужны друзья, ведь двоих в себе всё-таки маловато. Или многовато. Не будь у меня друзей, я бы давно покинул эту суетную землю; и, кстати, ничего не имел бы против. Но однажды понял, что срок невелик, дня три. И если хоть в один из этих дней я смогу отвлечься от мысли о… как ты его там называешь… этот мир радушно примет меня обратно. В противном случае дверь захлопнется, и я останусь в тишине и чистом воздухе навечно. Знаешь, почему-то мне не захотелось. Мне стало даже обидно: если в жизни я больше не прикоснусь к щиту, вряд ли дотронусь и до меча. Весь первый день я бродил по городу, встретился с одним приятелем и оросил его жилетку своей печалью. Тот загорелся желанием помочь мне и даже разослал людей собрать всех остальных моих друзей. К середине следующего дня собрались все – но один из них был мрачнее… нет, хуже, чем тучи – мрачнее меня. По общим словам я понял, что у него произошли крупные неприятности; и вот все, вместо того, чтобы решать мой вопрос жизни и смерти (если не больше) – все увлечённо принялись сочувствовать ему! Я вспылил было, но встретил такой несчастный взгляд Альона, что и сам присоединился к остальным. Будто не знал!.. Покуда я бегал по городу и слышал ото всякого совет не валять дурака, то и дело повторял: "Ну ничего, ещё немного, и о своём". Но вот третий день был на исходе, а ничего не изменилось. Тогда я отправился во-он на тот уступ, ты его видел, - Туквен неопределённо махнул рукой.
- Хотел прыгнуть вниз?
- Нет, с какой стати? Решил дожидаться неизбежного. Да вот друзья мои мыслили вроде тебя, ворвались в уединенный мой круг и устроили такой гам, что я б, пожалуй, сам предпочёл скрыться подальше на месте всех лабиринтовых сторожей! – Туквен задумчиво выпустил кортеж табачных колец. – Альонов день заставил-таки меня забыть обо всём на свете, кроме его дурацких просьб. Зато долго же он потом потешался при одном моём появлении! Надо отдать ему должное, нелегко играть убитого жизнью изгнанника, оперируя набором банальных балаганных уловок. Так или иначе, а выбрал я этот мир, - Туквен встал и распахнул окно. – Не буду врать, что дело было только в друзьях, ну да не всё же объяснять.
- Извини, но… живёшь ты всё-таки отшельником, хотя аскетом тебя и не назовёшь.
- Нет, это уж ты извини. Отшельником я живу по ночам и воскресеньям, не считая Особых Дней. Словом, когда Врата приоткрыты и вовсе не обязательно разбивать себе лоб, стучась о них головой.
- Ты сказал, что сегодня суббота, - помолчав, сказал Вигго, - и явно не ночь, однако ты дома и никуда, похоже, не собираешься. Сегодня, значит, Особый День?
- Нет, день обычный, или до сих пор был обычным. Часа через три здесь соберётся небольшой, но достойный круг людей… Да что там! Здесь соберутся мои добрые друзья для доброй пирушки и не уйдут раньше полуночи. И после не уйдут, я сам покину их до утра. Ты снова удивлён? Но должен же я в чём-то покаяться завтра! Это там, по другую сторону гор, - пояснил он, вспомнив, что сказанное непонятно гостю и не подумав, что объяснение его ничего не проясняет.

… Поздней осенью темнеет рано, и в город Виктор спустился уже в сумерках, когда последние лучи заходящего солнца сияли, отражаясь в окнах. Он шёл мимо фонарей, на верху каждого из которых полыхал маленький костерок. Никогда королю Порта не приходило в голову, как только держится этот огонь в ветер и дождь. Огонёк отозвался на мысль – вздрогнул и погас. Но, по совести, Виктор не слишком удивился, когда увидел, подняв голову, еле тлеющую в стеклянном корпусе перегоревшую лампочку. Ветер трепал приклеенную к столбу бумажку с написанным от руки "Отдам в хорошие руки".
- Эй! Тебя всерьёз интересуют морские свинки? – под козырьком подъезда стоял человек и курил.
- Нет, просто фонарь погас… неожиданно.
Незнакомец с чувством сплюнул сигарету и затоптал:
- "Неожиданно"! Король исчез, вот всё и идёт кувырком. Фонари гаснут, часы сбились на Колокольной башне. Эх, - он подцепил окурок и швырнул в урну.
- Я ему передам, - кивнул Виктор.
- Ты знаешь, где он? Где он? – играя в собственное эхо, крикнул курильщик вслед.
/Репетиция. Возвращение/
Он снова сидел в трактире у окна, наслаждаясь этим местом, слишком уютным, чтобы тревожили мысли о ничтожной малости и всепоглощающей величине. Неподалёку в мрачном раздумье сидел Альон, время от времени швыряя в стену пустые кружки под настороженный и решительный взгляд хозяина. Возник Фьолтар. Он был сильно возбуждён, со столь невозможной для слепого стремительностью ворвался в дверь, схватил ещё не пустую Альонову кружку и с торжествующим "За нас!" осушил её, после чего отставил подальше от друга.
- Послушай, ты мне не нравишься. Что за привычка – спускать всё на разбитую посуду!
- Я сам себе не нравлюсь. Я проигрался, и на сей раз вчистую, - голос был неподдельно подавленным.
- Ну что ж, - беспечно возразил флейтист, - значит, сегодня ты ужинаешь на мой счёт. Это, если хочешь, вид займа без обязательства возвращения.
- Ты всё смеёшься. Не буду.
- А ты всё намерен встречать Конец Света в таком "настроении"? Учти, отчаяние не поощряется!
- А когда Конец Света? – односложно спросил Альон.
- Ну ты даёшь! – Фьолтар покачал головой и снова скрылся.
- Что он имел в виду?
- С ним лучше не связываться, с этим шутом. Он как-то веселился больше часа, словно не замечая моего состояния. Когда я спросил его, для чего всё это делать, он заявил: "Хочу послушать, как через несколько дней до тебя, до жирафа, всё дойдёт и ты скажешь мне спасибо" – "Тебе? За что?!" – "Через несколько дней", – подчеркнул он и скрылся, почти как сейчас. Несколько дней я был вне себя, не мог понять, как до сих пор общаюсь с этим глумливым, бесчувственным типом, этим пошляком и циником, для которого нет ничего святого, ругал его, на чём бы и свет не удержался…
- Угу. И о себе забыл.
- Разумеется! Через какое-то время любая мысль о своих бесценных горестях так живо напоминала не столько себя, сколько его, что я готов был бы смеяться, как помешанный, если бы ни понимал, что смеюсь над собой. Но это всё предрассудки и вообще мелочи. Говорить Фьолтару спасибо было посложнее, чем выходить из меланхолии.
- Постой, постой… А Туквена ты разыгрывал уже потом?
Альон нахмурился, припоминая, и уклончиво ответил: "Не помню".

Трактир опустел раньше обычного. Вигго казалось, что все собираются куда-то вместе, но не старался узнать, куда – ему не хотелось к людям. Он поднялся в комнату на втором этаже и остановился у окна. От гравюры остались лишь неподвижные крыши, замкнутые в оконные рамки. Окно было наполовину задёрнуто шторой, и только половина прозрачного лица накладывалась на силуэты крыши. Вигго сел, положил руки на подоконник, а голову на скрещённые руки. И уснул. И приснился ему какой-то пустырь. Шум снизу (трактир снова был полон) несколько раз перебивал сон, и под шум этот нарисовались в сознании несколько кругов, один в другом. И фигурка какая-то пытается добраться до центра; хода нет, она стучится о стену – границу круга, как мотылёк о плафон, пробивается, а хода снова нет, и так до конца, пока фигурка ни оказывается в центре - и ни видит перед собой ровного коридора, пронизывающего светлой анфиладой расстояние от центра до отверстия в наружной стене.
"Интересно, уже воскресенье?" – подумал Вигго просыпаясь, встал, отдёрнул штору и шагнул к двери. Голова слегка кружилась. На пороге он обернулся. Из окна, как из зеркала, смотрело на него лицо. Если это человек, идущий навстречу, удар правым кулаком пришёлся бы ему в левый глаз, который на самом деле правый. Что за мысли спросонок!..
И я вышел в коридор. Дети говорят про такие: "Длинный, как жизнь, и страшный, как сказка". Нет, светлый и отрешённый, как сказка, оттого что на улице снегопад с ясного неба сверкает и светит в окна. И короткий… как жизнь. Внизу смеялись, пили и пели нестройно и радостно, потом вдруг замолкали – и слышался только чистый женский голос, поющий древние баллады; и снова смех, и кто-то играет на гитаре, а остальные выстукивают ритм на столешнице и стаканах.
На площади было пусто. Я дошёл до руин каменной стены, назначения которой никто не знал, а потому все говорили "назначение культовое", что на границе площади и причала, и вывел тёплым пальцем по инею: "Вот и всё".
Через площадь шла девушка в светлом платье и с платком на плечах, приподняв голову и вглядываясь в морскую даль. Ещё издали она помахала рукой, и я услышал певший минуту назад в трактире голос:
- Так ты и есть странник Вигго? – и знакомый заразительный смех.
- Да, и так меня звали, Бейлис.
- Моё имя Изабелла, - она подошла совсем близко. – Бейлис меня называли друзья до Конца Света.
- И давно ли он случился?
- А я думала, ты не случайно написал "Вот и всё". Он же сегодня, сейчас!
- Это нестрашно. Шарлатаны его обещают чуть ли не каждый месяц.
- Но это он. Ты думаешь, это снег? А это звёзды! Великий звездопад! – она засмеялась и продолжала, захлёбываясь словами и смехом. – Вселенная рушится, чтобы завтра обрести начало. Звёзды похожи на снег, снег засыпает неровности. А ты, странник, поседел и стал стариком, будто бы жизнь прожил – но это чепуха! Ты войдёшь в дом, снег растает, волосы твои вновь потемнеют и молодость вернётся! А ещё… ещё мы стоим сейчас на завтрашней границе неба и воды, которой тоже станет звёздный снег…
"Завтра вода, земля и небо отделятся друг от друга,
и молодость наступит после старости.
Где-то уже было что-то подобное…"

За спиной раздались голоса. Праздновавшие не успокоились, высыпали на улицу и продолжали петь и смеяться. Одного я узнал сразу: Фьолтар шёл без опоры и неуверенности, а маска его небрежно болталась на груди.
"Что, и слепые прозреют?!"
У семерых были трубы. Девушка подтянула песню; я молчал. Тогда жизнерадостный ясноглазый слепец посмотрел на меня сквозь пламя факела и крикнул, стараясь перекрыть общий шум:
- Сегодня День Окончания Спектакля, и люди стирают грим, делавший их более несчастными, чем они есть. Гонорар уже получен, авансом, за одну репетицию!
- Так ты не был никогда слепым?!
- И ты здесь, Маленькая Изабель?
- Пошёл снег. Посыпались звёзды. Если б они поднимались с земли, я сказала бы, что поднимают занавес.
- Мир встал на голову!
- Или занавес поднимают с другой стороны!
- А может, опускают?
Я смотрел на стену. "Вот и всё". Очень похоже на первую строку.
Вот и всё.
И совсем будто не было сказки.
Только снег, и мороз,
и окна запотевшего гладь.
Тишина.
Два бокала разбито – на счастье.
И остатки вина,
и огарки свечей –
Утром пьём за уменье сгорать.


Но для чего весь этот балаган? Провидцы, отшельники, псевдонимы… Неужели ради "гонорара"? Неужели столько нужно декораций для одной мысли?
Люди шли дальше, и я подумал, что смогу дойти до замка кружным путём, тем более что незнакомые мне ранее слова ложились на знакомый мотив:
Где окажемся мы, покинув
Эту землю?
Спускайся в Ад, ищи нас в Раю –
но нас там не будет,
потому что и грешниками, и святыми
мы побывали здесь.
Тогда и ты пойдёшь дальше,
пойдёшь без дороги и без устали…


Мне стало весело: оказывается, я понимаю все слова древнего языка, который я никогда не придумывал. И понимаю, почему площадь Соборная, вот только собор на ней ещё не построили, но должен же я что-то привнести сюда, кроме трамвайных путей!
Смеялись все кругом. Это была только игра, где актёры не разучивали ролей и разыгрывали тех, кто отрекался от себя. Игра, где несколько детей сказочного королевства, открытого мной когда-то, придумали себе будущее на столетия вперёд и смеялись, когда шальная туча делала сказкой из сказки бытие. Смеялись, потому что было время смеяться. Потому что, когда подойдёт к концу этот мир со всеми своими сказками, совсем иное заиграют на трубах, совсем иной танец увлечёт всех за кулисы, и, может статься, будет совсем не до смеха.
Но моя музыка – вот, здесь. Марши последней битвы – удел последних королей. Удел же первых – нераскрывшиеся бутоны и не открытые звёзды, за которые нам что-то, может быть, и простят.

написано хорошо. почистить бы от таких моментов, как даЖЕ ЖАль или так ЖЕ ЖИв. или по ночам в будние дни.
но.
написано ооочень меланхолично, можно сказать - монотонно. читать трудно, нить-мысль то и дело норовит ускользнуть. а текст некороткий, ускользать есть где.
если бы так завораживало, что не оторваться, чтобы в транс впасть... но этого нет.
и еще: много видится аллюзий из всякой-разной классики - и литературной, и музыкальной, и живописной. впрочем, это как раз не считаю недостатком.

А. Б. Бурый

2014-10-16 12:14:24

Прошу учесть, что автор написал это в 17-летнем возрасте

О.К.Эй

2014-10-16 12:21:56

Ггггг... с экспериментальной точки зрения, в общем-то, получилось. Да, это практически импорт. С приветом от себя семнадцати лет. Теперь можно взрослеть обратно.
Бурый, КАК учесть?

между прочим, аллюзии вижу даже и в последнем каменте автора.

А. Б. Бурый

2014-10-16 12:37:10

да, собсна, никак...

О.К.Эй

2014-10-16 12:50:53

Не-не, никак не надо учитывать. Было интересно объективно оценить себя N лет назад. А что за аллюзии в последнем каменте? не предусматривались, вроде...
взрослеть обратно
напомнило историю Рахиль в "Гиперионе" Дэна Симмонса - болезнь Мерлина, когда возраст человека начинает убывать

anatman

2014-10-16 17:12:38

да хули фельдипёрсничать
алюзии-шмалюзии
заебалса читать ибо сложно и буков дахуя, сломалса на первой трети дето примерно
ещо и охуел ибо предыдущее от авторв нравилос
теперь понятна попытка философии при отсутствии оной
вопщем пейши ещо автор

bkd

2014-10-16 18:44:06

А мне музыка текста понравилась. И образы за пределами текста. Те образы, которые появляются в нашем сознании, когда читаешь какое-нибудь произведение.

О.К.Эй

2014-10-16 22:06:40

anatman
ещо и охуел ибо предыдущее от авторв нравилос - и спасибо на добром слове, значит, ныне автор лучше, чем в 17 лет. Что и требовалось понять, а то вот иногда сомнения брали.
теперь понятна попытка философии при отсутствии оной - ета про которую попытку?

bkd, так спешел фор йю, насчёт музыкальности-то! Спасибо!

anatman

2014-10-17 10:33:02

про попытку осознать своё отношение к реальности
кто к кому относица
личность к реальности или реальность к личности
всмысле чо чем создаёца, здесь вижу попытку осмысления личности которая создаёт реальность.

Тёмное бархатное

2014-10-17 17:15:05

Осилил всё, умом не понял ничего, а вот эмоционально торкнуло. Стихи - гуд.

Тёмное бархатное

2014-10-17 17:16:01

Ставлю оценку: 30

О.К.Эй

2014-10-20 14:57:54

Француский самагонщик
взрослеть обратно - впервые об этом услышала лет много назад от родственницы, извлекшей данную мысль из какой-то премудрой эзотерической книги. Но это если глобально. А психологически взрослеть обратно по жизни просто-таки необходимо временами, какмнекажца...
anatman - не только, но и это. Спасибо, в общем.
Тёмное бархатное - спасибо. Просто большое спасибо!

Щас на ресурсе: 282 (0 пользователей, 282 гостей) :
и другие...>>

Современная литература, культура и контркультура, проза, поэзия, критика, видео, аудио.
Все права защищены, при перепечатке и цитировании ссылки на graduss.com обязательны.
Мнение авторов материалов может не совпадать с мнением администрации. А может и совпадать.
Тебе 18-то стукнуло, юное создание? Нет? Иди, иди отсюда, читай "Мурзилку"... Да? Извините. Заходите.