Замысел картины, главной картины его жизни, возник давно.
Подытоживая прожитое, отбрасывая как шелуху ненужное, наносное, непотребное, и, наоборот, вспоминая лучшие, светлые моменты жизни, вызывающие в душе законное чувство гордости, с удивлением он вдруг ощутил, что предмет картины выкристаллизовался в его голове сам по себе.
Будто некий сосуд, освобождённый «от оков» и всплывший со дна морского.
Таким образом, сверхидея картины была определена изначально.
Но этого, конечно-же, было мало.
Главный вопрос, вопрос вопросов, встал перед ним.
Как? Как воплотить на полотне то, что изнутри стучало молоточками по вискам, сжимало тисками черепную коробку, отдавалось фантомной зубной болью и не давало спать по ночам?
Какой стиль, какую манеру письма выбрать основной?
Или пойти по сложному, эклектичному пути полифонии?
За долгие годы жизни в изобразительном искусстве его рука, и он это хорошо знал, была набита должным образом, чтобы высокопрофессионально сработать практически в любом стиле.
В любом-то в любом, но на чём же остановиться?
Абстракционизм? Но ведь это значит отказаться от изображения реальных объектов, выйти в хаос беспредметности, экспериментов с цветом, блуждать в спонтанном выражении внутреннего мира и подсознания в неорганизованных, абстрактных формах.
Как человек старой формации, в душе он не одобрял ни экспрессионизм Кандинского, ни супрематизм Казимира.
Классический реализм? Уж больно академично. Нынешние не поймут. На «девушку с веслом» сейчас уже хрен что словишь. В смысле премии.
Авангардизм? Да тут сейчас чёрт ногу сломит. Если в начале прошлого века еще можно было как-то понять разницу между фовистами, кубистами, футуристами и экспрессионистами, то потом, когда авангард возглавил сюрреализм, а после войны появились поп-арт, концептуализм, фотореализм, кинетизм, а потом реди-мейд, инсталляция, энвайромент, хэппенинг… - нет, решительно это не для него.
Сюрреализм? Но к чему тщательная, академическая манера письма, точная передача светотени, перспективы, если с иллюзорной точностью воспроизводится всего лишь некий ирреальный образ, возникающий в подсознании художника?
Да и следует честно признать - после Дали здесь нечего делать.
Поп-арт? Но основной категорией поп-арта является не художественный образ, а, как предложил дадаист Дюшан, лишь его обозначение, напрочь избавляющее автора от рукотворного процесса его создания. Что ему, безусловно, не подходит.
Оп-арт? Но создание эффекта пространственного перемещения, слияния, парения форм путём введения ритмических повторов, резких цветовых и тональных контрастов, пересечения спиралевидных и решетчатых конфигураций, извивающихся линий в его случае может увести внимание зрителя от основной идеи, как-бы затушевать её.
Гиперреализм? С одной стороны, обострить восприятие обыденности, символизировать среду, отразить время в формах «технических искусств», фиксируя и обнажая современность, скрывая авторские эмоции, может и неплохо.
Но, пожалуй, по гамбургскому счёту, и не есть хорошо.
Инсталляция? Да, возможно в его случае это было бы интересно. Ведь эстетическое восприятие инсталляции как раз и состоит в игре смысловых значений, которые изменяются в зависимости от того, где находится предмет - в привычном бытовом окружении или в выставочном зале.
Хэппенинг? Г-м-м, было бы забавно. С другой стороны, а возможные скандальные последствия с непременным вызовом организаторами представителей правоохранительных органов? Нет, лучше уж от греха подальше.
Суперплоскость? Если честно, об этом он только слышал, хотя, правда, кое-что и видел. Отдавая должное Мураками, не тому, который Харуки, а тому, который Такаси, лично он считал, что для зрителя, воспитанного в европейских традициях, это направление довольно экзотично, и в большей степени отвечает формам, принятым в исторической японской живописи.

Но потом вдруг как снизошло на него.
И как любят с восторгом говорить герои в американских боевиках, - он сделал это.
И теперь, любовно глядя на своё творение, ощущал чувство гордости.
Потому-что видел - получилось.
На холсте было всё, что он хотел передать.
Их отчаянный и бескомпромиссный дворовой футбол до наступления темноты, страх, кураж и адреналин перед дракой с пацанами из соседнего двора, первый глоток, такой сначала невкусный и противный до тошноты, первый удивительный кайф и неудержимое желание его повторить, первый поцелуй, неумелый, но обжигающе нежный, первый раз, после которого ты, поражённый, понял, как это удивительно и непередаваемо классно, и уже навсегда стал другим, будто познавшим истинный смысл бытия, радость после окончания и радость после поступления, колхозы, с их грязью, грядками с картошкой, самогоном и драками с местными, «вливание» в коллектив, дни рождения, события, праздники, Новые годы, Первые маи, первые поминки, бархат ночного, тёплого, летнего моря, когда вы купались с ней вдвоём голышом, смешные отпечатки пляжной гальки на её спине, и Аю-даг, и Адалары, и культовый пятачок возле автовокзала - классные при любой погоде и в любое время суток, и гора Клементьева, и вершина с профилем Максимилиана, и Генуэзская крепость, и терпкий вкус чёрного винограда, стыренного ночью с колхозного виноградника, и дурманяще-пьянящий вкус домашнего вина.
Всё это было в картине.
Если только внимательно вглядеться.
Очень внимательно.
Не фокусируя и не задерживая взгляд на прозрачных солнечных бликах на узком горлышке, тёмном и густом содержимом гранатового цвета, строгом канцелярском шрифте на этикетке.

Газеты потом писали: украшением известной ежегодной летней выставки в Манеже стало эпическое полотно мэтра постсоветской российской живописи Виталия Иннокентиевича Градника, выполненное в уже подзабытом стиле концептуального трансцендентного неопримитивизма.
С шокирующим, обескураживающим, странным, но до боли родным названием - «Каберне».