Триптих на троих

Первый: Исход

Часть первая. Лестница в небо

День обещал быть жарким, хотя солнце ещё только-только показалось над дальними холмами. Моисей спешил – надо было успеть к утренней планёрке – обычной на строительстве очередного канала, где юноша недавно получил должность писаря-учётчика.

Песок под сандалиями скрипел. Издалека едва был слышен стук молотков строителей очередной усыпальницы то ли фараона, то ли его очередной жены. Кажется, этот шум никогда не затихал. Конечно, и усыпальницы нынче не те, да и фараоны, если честно...

Моисей вздохнул и припустил почти бегом. Опозданий бригадир не прощал, и можно было легко остаться без недельной премии.

Что-то мелькнуло в воздухе слева и вверху – птица ли, ветер? Он не успел понять, как его нога налетела на плоский блок песчаника, какими облицовывают стены богатых домов, непонятно как оказавшемся посередине тропы. Еще мгновение, и он полетел лбом вперёд, прямо в торец блока побольше.

– Скрижали? Какая сволочь кинула ТУТ скрижали? – всплыли в его ушибленном мозгу непонятные слова.

Трепыхание белых крыл в синем небе – последнее, что успел увидеть Моисей перед тем, как уйти в отключку.

<<<>>>

...Вокруг было всё белое – облака или снег или просто сияние невидимых ему лампочек. Было холодно, как зимой в горах, но холод не был враждебен. Напротив, казалось, что прохладные струи обволакивают его и влекут. Влекут куда?

В вышине он увидел... Собственно говоря, что там увиделось в вышине, Моисей не мог вспомнить никогда, но в голове у него зазвучал голос, похожий на голос Главного Писаря, только гораздо громче:

– И бысть тебе Пророком народа твоего, и Проводником народа Твоего, и Учителем народа твоего. И поведёшь ты народ свой всё прямо и прямо, а потом налево, а потом я тебе снова явлюсь.

Потом голос опустился почти до шёпота, так что последние слова Моисей почти не расслышал за нежным звоном непонятно зачем зазвеневших серебряных колокольчиков:

– Не делай... Не произноси... Почитай...

...Тут снова стало тепло, даже жарковато – солнце было почти в зените, когда Моисей открыл глаза и обнаружил себя лежащим мордой в песке, а на лбу здоровенную шишку. Кстати, очень болезненную.

Но хуже всего было не это, а то, что вне всякого сомнения он сегодня опоздал на планёрку, и быть ему эту неделю без премии, если вообще не отправят в погонщики ослов – рабам баланду развозить.

Кряхтя, он поднялся, вытряхнул песок из-под куска ткани, опоясывающей бёдра, и побежал вперёд.

– Чтиии... Отцааааа... Своегоооо... – последним вздохом ветра донеслось издали.

Серебряные колокольчики в голове продолжали звучать, потом стихли окончательно.

<<<>>>

Прибежав на берег недостроеного канала, он обнаружил в сборе всю бригаду, сидящую в тени пальм и пьющую пиво. Бригадира, чьего неизбежного гнева Моисей ждал, как кары небесной, нигде не было видно.

Оказалось, что прежние чертежи, по которым бригада рыла канал, были неправильными, и что всё это придётся зарыть обратно. Но это ещё полбеды. Оказалось, что бригадир получил от землемера взятку за подмену папируса с чертежами. Но и это ещё не вся беда. Землемера назначил Наместник...Теперь их всех отправят кормить Священных Крокодилов в качестве корма. Или еще хуже – чистить отхожие места невольников на строительстве очередного Храма. Невольников кормят горохом и отжимками ячменя, оставшимися от варки пива, и запах там...

Нубиец Боно говорил и говорил, вода в Ниле журчала, пальма шелестела листвой. Шишка болела, но Моисей этого не замечал.

Сам, Тот Который Един, который выше Озириса и Ра, взял его, Моисея под свою защиту. А это стоило шишки на лбу.

<<<>>>

... Прошло несколько лет. Юный Мойша подрос на казённых харчах, его плечи стали шире, голос громче. Поговаривали, что не сегодня-завтра быть ему Бригадиром, а там и до Помошника Старшего Писаря рукой подать. От давнего удара лбом о каменную глыбу осталась отметина. Боль, конечно, прошла, но то ли поэтому, то ли ещё почему-то, осталась привычка обходить подальше тяжёлые предметы. Впрочем, какие на строительстве каналов тяжёлые предметы? Лопаты, да тачки, да песок, да вода...

И ещё одна тайная мысль, даже не мысль, а идея, и даже не идея, а так – проблеск чего-то, до поры невнятного, но от этого не менее мучительного, жужжала в голове юного строителя провинциальных каналов.

– Я – Пророк? Я – Проводник? Я – Учитель?

...И вот, наконец, он настал – Этот День.

Дюжина сильных рабов внесли Моисея, нового Младшего Помошника, усыпанного лепестками лотоса и умасленного всеми известными и некоторыми неизвестными ему маслами, в его новую Резиденцию – как раз рядом с Резиденцией Самого.

Надо сказать, что к этому дню Моисей шёл трудно, но упрямо. Слова, словно Пепел Отца еще ненаписанного Шпигеля, стучали изнутри его черепа. Иногда этот стук даже прорывался наружу, что в условиях шумной стройки было не очень заметно, однако в тишине кабинета, укрытого в тени Фараоновской Пальмы могло вызвать непонимание.

Обладая крепким характером, путём долгих ночных упражнений он научился нескольким полезным по жизни приёмам. Конечно, никакими приёмами нельзя заглушить Слова Его, вбитые облицовочной скрижалью в глубины подкорки, но можно сделать так, чтобы другие, пока ещё недостойные, не слышали этого набата.

И он придумал метод Говорения-о-Неглавном, который много тысяч лет вперёд снова откроет неизвестный ему штандартенфюрер Штирлиц, зачем-то скрывавшийся под именем Тихонов. Да, Моисей всё же был истинным Пророком!

Слыша начинающиеся удары внутри головного убора, украшенного змеями и крупными рубинами, полагавшегося ему отныне, он вздымал руки, падал ниц или, напротив, если обстоятельства позволяли, гордо воздымался и начинал говорить о недопоставках строительного тростника, некачественном песке, падеже рабов и скота, ленивых Бригадирах...

Так он мог говорить, если надо, часами. И это давало свои плоды. Его снова заметили, теперь уже из Офиса Светлейшего и Солнцеподобного.

Огромная ладья, направляемая умелыми матросами и сотней гребцов перенесла его на тридцать дневных переходов на север, вниз по течению Великого Нила, и вверх по течению Жизни.

<<<>>>

Офис Солнцеподобного ослепил его, привыкшего к роскоши провинциальных присутственных мест, но не видавшего ещё Истинного Солнца.

Его головной убор стал вдвое выше, помост с креслом из ливанского кедра – втрое шире, рабынь с опахалами – вчетверо больше. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что он видел вокруг. А в вышине, на верхнем ярусе Офисной Пирамиды...

Нет, туда он старался не глядеть – боялся, что украшенный изумрудами с кулак и прочими мелкими камушками шлем свалится с его уже начавшей проявляться лысины – печальному, хотя и неизбежному следу прошедших лет и борьбы.

Постепенно он начал понимать тайные течения и ходы, иногда вспенивающие тихие офисные воды, но чаще всего скрывающиеся в глубине, подобно Священным, но от этого не менее опасным Нильским Крокодилам. Не раз и не два пришлось ему стать свидетелем трапезы, и не раз и не два он едва не оказывался на неправильной стороне этой трапезы.

Но, ведомый Самим, Тем, Который Всё, он избегал коварных водоворотов и порогов Судьбы, не плыл против течения, и порой, умело придерживал рукой свой челн, пропуская вперёд очередную неосторожную жертву чьего-то аппетита.

Иногда, сначала редко, а потом всё чаще и чаще, Негаснущее Вечное Солнце на верхней ступени Пирамиды гасло. Это было невозможно, во всяком случае, так учили Жрецы. Но это было так. И это только укрепляло веру уже немолодого Моисея в его Предназначение.

Солнца гасли и их носители отправлялись на тяжелых погребальных колесницах в свой последний путь во владенья Анубиса, и новые Вечные Солнца поднимались им на смену, чтобы снова, в свой черёд, угаснуть под танец маленьких, но таких забавных Нильских Ибисов.

Народ – и грубые погонщики ослов, и умелые камнетёсы, и ловкие писари, и даже мудрые жрецы – первые разы плакал, разрывая на себе одежды и принося в жертву ни в чем неповинных животных и рабов, потом просто всхлипывал, а потом, тихо повторяя непечатные иероглифы, собирался у пивоварен...

Пива, однако, становилось меньше, каналы, ранее составлявшие славу страны, мелели, рабы... Рабов стало совсем мало, да и те, обнаглев, стали требовать второй кормёжки.
Правда, Пирамиды, пережившие тысячелетия, и видевшие много чего, стояли. Пока. Но и к ним уже приглядывались заезжие с Запада, из далёкой Ливии, торговцы облицовочными плитами.

<<<>>>

Очередное Солнце погасло так быстро, что обитатели второй ступени Пирамиды даже не успели ещё решить, кого наверх, а кого на обед. Это вызвало некоторую растеряность, переходящую в мандраш. Верх – верхом, однако стать обедом – кому охота? Второступенные забегали взад и вперёд, но ширина ступени оставляла мало пространства для манёвра. Как это скажут потом, в тёмной глубине веков грядущих – Шаг вправо, шаг влево – обед, прыжок на месте – опаньки, а место-то уже занято!

И забило тут, застучало в глубине Мехового Шлема Моисеева, как это уже случалось не раз, но гораздо сильнее.

(А надо сказать, что по мере угасания Солнц и климат в стране Фараонов стал портиться, в связи с чем привычые с древних времён золотые Шлемы было решено заменить на несколько менее величественные, но гораздо более тёплые Шапки из меха таинственного зверя Пыжика, привозимые из далёких, пока ещё не открытых стран хитрыми хетами.)

Застучало под шапкой Моисеевой, подпрыгнул он, чтобы отвлечь внимание от постороннего в Офисе шума, да так удачно подпрыгнул, что попался на глаза одному из тех, кто маневрировал ступенькой выше.

– Ага! А вот имеется ещё предложение в Президиум – это так теперь, по современному, стали называть совет самых прожорливых обитателей второй ступеньки – А не запалить ли нам вон этого? Эй, малой, как там тебя? Геть к нам, не тушуйся, небось, не скушаем. Ну, может, потом, когда ежели...

– Ммммм-Мойша я, только и успел на лету выдавить из себя Моисей, как цепкая волосатая лапа сверху подхватила его за самые эти, которые были опоясаны набедренной повязкой, и ласково, но сильно опустила его ступенькой выше.

– Ну что, товарищи, кооптируем? – услышал он откуда-то из-за спины – Кооптируем, кооптируем, ещё как кооптируем, – эхом откликнулось спереди и слева.

– А вот и неееее....– услышал он затихающий голос справа и снизу, а потом шмяк и сытое чавканье. Он было хотел испугаться, но в голове забило, застучало, зазвонило колоколами:

– Пророк! Проводник! Учитель!

Он зажмурился, рванулся и... Одним прыжком он преодолел пространство, отделявшее его от вожделенной Вершины. Здесь было пусто и холодно. Ветер, казалось, завывал со всех сторон.

– Ветер перемен! – прокричал он ветру, – И я, Моисей, избраный не теми, кто там, ступенями ниже, но Самим, Единым, Всемудрым, я выведу народ мой на Свободу, даже если придётся для этого не только вывести, но и извести его под корень.

– Перемен, мы ждём перемен! – ответил ему ветер голосом популярного акына.

– Махмуд! Поджигай – раздалось снизу, и он почувствовал, как запылала его обёрнутая хлопчато–бумажным полотном задница. Сказать, что это было неприятно, это значит ничего не сказать, но он стиснув зубы, как грядущий Джордано, поднял оче горе и запел...

В газетах, уже придуманых, но всё ещё публикуемых на желтых папирусных свитках, за что их уважительно называли: Желтая Пресса – так вот, в этих газетах потом писали разное. Одни, что он пел «Барух Ата Адонай», другие, что «Обратно надо, к Карловым Корням», третьи, что про «Озириса с человеческим лицом». Тайна сия велика есмь, и вряд-ли мы её когда-либо разгадаем...

Подпалённая верным Махмудом задница пылала в вышине. Снизу народу казалось, что очередное Вечное Солнце будет-таки гореть вечно.