«Когда я была совсем маленькой, моя мама говорила, что если мне будет совсем плохо и страшно и ее не окажется рядом, то придёт добрый солдат и спасёт меня…»


Дали пять суток. Я на нарах, мне стыдно. Мне всегда стыдно, с бодуна. Мучает совесть, ждет неминуемая смерть, а в спину все время кто-то дышит. Уснуть не могу, а судорожно-дремотное состояние выматывает, вытягивает последнее желание жить и двигаться. Хочется ссать, но встать, сползти с досок и сделать пять шагов до угла камеры, где стоит ведро-параша, кажется бессмысленным и трудоемким занятием. Тусклый свет лампочки, зеленые с копотью стены, сортирная вонь, и невыносимая духота. Похмельный ад.

На широких, в пол-камеры нарах, как шпроты в банке лежат еще пять каких- то тел. Ну и я со Сливой. Мы вместе с ним сюда заехали. Несколько лет назад ему в пьяной драке проломили голову. Он немного полежал в коме, получил знания о жизни после смерти и металлическую пластину в череп. Говорили, что заметив гнойные выделения из своего члена, Слива чистил уретру соломинкой спагетти. Она сломалась и разбухла у него внутри. Он выдавил ее руками. Суровый человек.

«Эй, залупы! Нассать на лобовое стекло?» - кричал вчера Слива, в сторону джипа , припаркованного у тошниловки. Он ему чем- то не понравился. Хотя ни джип, ни квадратные мордовороты сидящие в нем, ничего плохого Сливе не сделали. Я не хотел всего этого и пытался оттащить его, но было уже поздно. Нас еще не успели толком отпиздить, как подъехали менты. Это был неудачный день.

В таких городках как наш, где пятиэтажки растут среди частного сектора, административный срок можно получить даже за бутылку пива. Если ты ее распиваешь в общественном месте. Да похуй, даже на лавочке во дворе. Ментам нужна статистика. А ты всего лишь галочка в этой статистике.

Меня и Сливу отвезли очухаться в обезьянник. А наутро всю наловленную добычу - человек двадцать, в колонну по два, как военнопленных, повели в здание мирового суда. На другой конец города. «Ваша честь» окрестил каждого по заслугам, и опять пешком в обезьянник. Было тяжело, уныло, какая-то бабка угостила яблоками, а проезжающий мимо водитель маршрутной «газели», кинул нам через окошко початую пачку сигарет.
Теперь впереди пять суток ожидания момента, когда эти сутки закончатся. На работе спецприемник скорее послужит оправданием отсутствия. Подумаешь, попал мужик . С кем не бывает.
- Ну-ка скажи: «полтора рулона» - как в анекдоте, мастер участка ЖЭКа, где я работаю, проверяет с утра работоспособность слесаря, которого чего-то штормит. Перегар не причина не допускать на работу – похмельным духом разит практически от всех. Да и сам мастер, почтенный и седой Николай Иванович, бывает, периодически уходит в запой. Тогда жена запирает дядь Колю в квартире на четвертом этаже, забирает ключи и уезжает к родственникам дня на три-четыре, чтобы супруг отходил от пьянства «насухую». А КоляВаня, звонит какому- нибуть знакомцу, откручивает дверной глазок на железной двери и через капельницу перекачивает принесенный ему самогон.

Самогон…самогон везде. Во дворах, на улицах. Под вишней, на которой растет закуска. В подъездах пятиэтажек, в домах…самогон в воздухе. Самогон – валюта. Самогон рубит дрова, чистит снег, ставит смесители и унитазы. Самогон поправляет забор, подпирает крышу. Самогон подпирает вселенную. Дай самогон, возьми паспорт в залог, денег сейчас нет, потом принесу. Все пьют самогон. Участковый уполномоченный пьет самогон. Теща мирового судьи гонит самогон. Самогон грушевый, яблочный, крашеный «для себя», с привкусом карбида, со вкусом жженой резины. Как, блять, презервативы. Он мне сейчас очень нужен. Я люблю самогон. Я его вожделею. Если бы самогон был женщиной, я бы его выеб, хотя я сейчас совсем не хочу женщину. И нахуя мы со Сливой в тошниловку за водкой попёрлись. Вот нахуя?

Так, наверное, бывает у всех. Когда тебе очень плохо, одиноко и скверно на душе. Допустим, лежишь ты на нарах, ощущая каждый позвонок, а под головой скрипит полуторалитровая пластиковая бутылка с водой, заменяющая подушку, и вспоминаешь какие-нибудь светлые моменты в своей жизни. Например, как в детстве ты посоветовал младшему брату очистить кариес передних зубов наждачкой. Такой вот антидепрессант из памяти.

Лет двадцать назад в меня влюбился ребенок. Я в тот день пришел из армии. Толком еще не успел напиться, стою на балконе на своем пятом этаже, в дембельской форме с аксельбантами, курю, плюю вниз и радуюсь жизни под шум гуляющих в квартире друзей и подруг. И вижу, как на площадке за гаражами двое подростков отбирают велосипед у маленькой девочки. Она визжит, плачет, схватившись руками за раму и сидушку. Хулиганье смеётся и издевается. Ну я и выскочил как был, в форме. Хулиганов будто ветром сдуло, а девочка смотрит на меня голубыми глазенками, и между ног колготки мокрые – описалась. Лизонька. Костя. Мы познакомились. Ей было девять лет. Мне двадцать. Ее папа улетел на луну и не вернулся. Он герой космонавт, ему стоит памятник на Красной площади. А мама, довольно-таки сносная и непьющая женщина, недавно умерла от рака. Девчонку воспитывали дед с бабкой. Через весь двор я нес на шее укутанную по голову в мой парадный с аксельбантами китель зассыху, держа подмышкой спасенный велосипед. Я был всемогущим титаном, богом и пределом мечтаний, которого можно держать руками за волосы и ничего и никого не бояться. Лизонька была передана деду с бабкой, а я шел жить дальше, своей жизнью, и лишь периодически замечал ее существование.
- Лиза, ты чего ревешь?
- Костик, у меня брови срослись.
- Нормально все у тебя, брови как брови, ничего они не срослись.
- Нет, я некрасивая, со сросшимися бровями.
- Ты это себе выдумала. Ты красавица, не бери в голову.
И Лиза улыбалась, вытирая слезы. Мои слова не подлежали сомнению. Я знал тайну создания космоса, высшую математику и видел будущее.

А она росла, и как-то украла для меня коньяк из только что открывшегося у нас на районе новомодного магазина- супермаркета. Воровать коньяк я не просил, но с удовольствием его выпил. Когда встречался со своей будущей женой, она нашла ее дом и подожгла зажигалкой ее юбку, висевшую на бельевой веревке во дворе. Когда женился, ее бабка мимоходом сказала мне, что моя «невеста» уже который вечер рыдает в подушку. «Пиздец как забавно» - думал я и шел продолжать пить пиво в гараж. Случайно встретив меня на улице, после своего выпускного, Лизка кружась демонстрировала мне свое платье с глубоким декольте и татуировку в виде распустившегося бутона розы на правой лопатке. Я хвалил, спрашивал почему роза целиком синяя и похожа на капусту и думал, как же, сука, у меня потеют ноги в этих новых туфлях.

Когда человек растет у тебя на глазах, ты особо не замечаешь изменений в его внешности. Ну растет и растет, да, взрослеет, ну и хуй с ним. Так и я не заметил как Лиза вдруг оказалась взрослой, красивой и вполне ебабельной бабцой с соблазнительным крупом и четвертым размером сисек. Причем оказалась в моем доме, наедине со мной, пьяным по случаю пребывания моей супруги в роддоме. Лиза смотрела на меня, Лиза ждала, Лиза была готова. И я смотрел на нее, и видел маленькую зассыху, укутанную по голову в мой китель с аксельбантами. Дорогая, у тебя просто брови срослись. Ей тогда пришлось узнать, что люди, оказывается, умирают, а солнце заходит за горизонт.

И Лиза исчезла. Из дома, из двора, из жизни. Где- то пару лет спустя я зашел к ее бабке, стрельнуть сотню на опохмелку. Ну и спросил про Лизу, так, ради вежливости. Но не денег, ни вразумительного ответа не получил. Да и хуй с ним, сколько лет уже прошло, и старики давно померли.

Вот если не опохмелиться вовремя, то все реально может закончится очень печально. К примеру, Сливу в прошлый раз, когда он сидел на сутках, в спецприемнике посетила белочка. Он работает грузчиком в шараге, где дуют цемент. И пьет каждый день. Нет, пьет - мягко сказано. Бухает по-черному. Впрочем, как и я. И вот, на четвертый день вынужденного перерыва Сливу накрыло. Он приложил руку к уху, ходил по камере и, жестикулируя, разговаривал по телефону с дочерью. Дочери у Сливы нет. У него вообще нет детей. Телефона тем более. Слива суровый аскет, не признающий благ цивилизации. Его тогда в дурку увезли. Меня то же самое ждет. Буду иметь воображаемых детей и кидаться на джипы.

Когда щелкает засов и открывается дверь камеры, можно сделаться заикой. На продоле стоит благодетель, блять, в форме.
Похмелится? Шутишь, командир, конечно, хотим. Я пнул Сливу по ботинку, мы сползли с нар и вышли на продол, пока остальные ханурики спят.
Едем на жмурика. За жмура начальник спецприемника еще сутки срока скинет. Это мы удачно попали. Уазик- буханка с прицепом-труповозкой. Поллитра тошнотного конфиската, пачка сигарет «Прима» . И очкарик судмедэксперт, с двумя ментами.
Деревня, километров двадцать от города. Полуразрушенная халупа на окраине. Одна жилая комната, полукухня-полуспальня, с газовым баллоном и топчаном. Матрас в желтых кругах. Везде валяются тряпки и что-то похожее на гавно. Какие-то полубомжи чего-то не поделили. Одни полумеры. Мир полулюдей, полуговна. Злодеев уже увезли. Осталась только жертва и участковый. На грязном обшарпанном полу лежит женщина непонятно какого возраста. Вместо лица фиолетовое месиво из кожи и волос. Одета во что-то похожее на сорочку и рваный на спине халат. А сквозь дырку в халате, на правой лопатке, еле различимая наколка - раскрывшийся бутон розы, похожий на капусту. Ну здравствуй, Лизонька, твой добрый солдат пришел за тобой.