«Боковым зрением я увидел, как Ричард метнулся черной молнией в сторону ствола»                                                                                                                                                             «Ричард»
                                                                                                                               Х А Т Т А Б Ы Ч, Градусском



Гордость

Первый раз я обнаружил эту замечательную дворнягу на Ухтомской. Я опрометью летел на электричку, которая, скрипя и повизгивая, медленно тормозила, определяя мне лишних полминуты. Ободренный надеждой, я ускорился, поправляя болтающуюся сумку на плече, и выручил еще секунд десять. Электричка-умница еще помедлила, прежде чем отворить многочисленные свои грязные врата. Только что не вопя победно «Ура!», уверившись окончательно в своей победе над временем, я позволил себе немного покуражиться над пролетающей мимо облезлой подмосковной действительностью.
- Эй! Ты чего это? А?! – театрально угрожая, бросил я на бегу незадачливой рыжей собачонке. Надо сказать, что жертва моего юмора сиротливо пристроилась у облупившегося некрашеного забора справить нужду. Несмотря на то, что процесс намечался основательный, а я летел стремительно, и шутливые мои оскорбления должны были смыться встречным потоком ветра, собачонка приняла вызов.
Наплевав на святую для всех обитателей планеты физиологическую процедуру, презрев несоразмерность своих габаритов в сравнении с моей внушительной фигурой, оскорбленная и униженная опрометью бросилась вслед за мной. Резкий, гневный лай, возмущенная морда и внезапная прыткость! Хрипя, она летела вровень со мной, хищно морщила нос и методично ругалась. Именно ругалась. Назвать этот процесс по-другому было принципиально невозможно.
В потоке ее собачьего мата я отчетливо прочитал весь набор обвинительных текстов продавщиц, троллейбусных контролеров и соседей снизу. Столь чуткая реакция на мимолетное видение в моем лице вызывала не только уважение, но и серьезные опасения. В электричку теперь уже нужно было попасть без вариантов… Повезло! Запыхавшись, под аккомпанемент гулкого сердечного боя, в последние отпущенные расписанием мгновения я влетел в пустой тамбур…
Шепелявые двери-охранники лезвием отсекли прокуренную внутренность тамбура от платформы, едва не чиркнув по мокрому носу мою неожиданную лающую кару. Электричка, судорожно вспоминая последовательность действий при отправлении, перепроверила свои вагоны. Довольно фыркнула, опознав их все до единого, дернулась… Тут же поняла, что дернулась не в том направлении. Переориентировалась, громыхая и покачиваясь. Наконец, бесшабашно застучала-забренчала, а затем - веселой старушкой - пьяненько покатилась вперед.
Сквозь мутное стекло тамбурных дверей, словно в кадре, я видел мою отважную преследовательницу. Поначалу - в пылу, по инерции - она даже опережала вагон, злобно скалилась, отыскивала мои двери и ругалась, обвиняя, призывая свидетелей преступления и проклиная меня на века… Вскоре раздухарившаяся электричка легко обогнала беснующуюся соперницу, мягко вильнула последними вагонами, словно хвостом, и оскорбленная псина осталась далеко позади, продолжая требовать справедливости и возмездия…

Верность

Спустя пару месяцев я встретил эту отважную четвероногую уже в Люберцах, на железнодорожной платформе. Ничего удивительного в этом не было – всего каких-то четыре километра от Ухтомки. Удивительным было другое. Судя по реакции многих ожидающих электричку, деловая псина была местной достопримечательностью, естественным элементом вокзальной жизни.
- Смотри, Люда опять носится! – ткнув пальцем в собаку, весело сообщил высокий парень своему собеседнику.
- Да, и опять с бутылкой! – рассмеялся тот.
Действительно, моя старая знакомая держала в зубах пустую пивную бутылку зеленого стекла. Она озабоченно бежала вдоль платформы. Иногда останавливалась для передышки. Вывалив язык, коротко отдыхала. Затем аккуратно подбирала драгоценную ношу и снова отправлялась в путь. Подошла электричка. Я, сверившись с часами, решил, что могу позволить себе небольшое опоздание. Отошел от толпы, хлынувшей на перрон из вагона, отыскал глазами Люду. Собака застыла около первого вагона с бутылкой наперевес и внимательно изучала выходивших пассажиров. Закончился ритуал обмена электрички с платформой, одни зашли – другие вышли, и зеленая механическая ящерица, повторив весь свой нехитрый набор ужимок и постукиваний, понеслась к Казанскому вокзалу. Люда схватила бутылку и размеренно засеменила по пустой платформе прочь от Москвы. Достигнув конца платформы, неутомимая псина, не останавливаясь, развернулась и в том же ритме потрусила обратно. Уморительность серьезной морды и ритуальная ответственность, с которой дворняга совершала свой обход, заставили меня улыбнуться: «Ну не меня же она ищет, полная гнева и жаждущая справедливости!»
Признаюсь, я даже немного увлекся наблюдениями и забыл о том, что близится «окно» - перерыв в расписании. Люда педантично курсировала по платформе, осторожно неся свой багаж в зубах. Вновь приходившие электрички она встречала строго у первого тамбура, внимательно изучала выходящих пассажиров и снова, проводив цепким взглядом последний вагон, неизменно мчалась назад.
То, что она ждала кого-то конкретного, сомнений не вызывало. Потешно выглядела ее поклажа. Важность бутылки, ее необходимость смотрелись смешно, загадочно и грустно. Люда, всем своим худым тельцем, целеустремленным и убежденным видом своим рассказывала внятную, житейскую историю. И бессловесность не мешала понять безыскусный собачий рассказ.
Я незаметно для себя пропустил еще электричку, еще и еще. Люда выполняла свою работу безостановочно. Засмотревшись и уйдя в размышления, я едва не пропустил последнюю электричку перед перерывом. На часах обозначились цифры 10-52, следующий шанс уехать наступит только в 13-15.

Сила

Как обычно, на последних секундах, я помчался в последний вагон. При этом отметил странную закономерность: каждый, кто спешил на электричку, метнувшись в последний вагон, выскакивал на платформу и бежал вперед, чтобы войти в другие двери. Или в другой вагон. У меня не было времени на анализ причин такого поведения. Я был близок к тому, чтобы вообще не уехать и остаться на платформе на долгих три часа. Когда двери за моей спиной закрылись и вагон тронулся, я понял причину нелюбви именно к этому тамбуру: весь тамбур был залит жидким навозом.
Я едва не поскользнулся. Два вихрастых загорелых подростка везли в электричке маленьких лошадок, пони. Две плотненькие пони, спокойно и невозмутимо помахивая хвостами, стояли кроткой парой в лязгающем, громыхающем тамбуре. Время от времени легонько переступали коротенькими ножками. Грозные призывы «Не курить» и «Не прислоняться», намалеванные трафаретом на стенах и дверях, видимо, вызывали недоумение и у лошадок, и у хозяев.
Дальность поездки (выяснилось, что ехали они чуть ли из-под Голутвина) и безусловный стресс сделали свое дело. Лошадки все плотно загадили. И продолжали грустно и спокойно заливать все навозом. И отрешенно взирать на незнакомый железнодорожный мир.
Я прошел в вагон. Сел у окна, лицом к тамбуру. Смотрел на ребят и видел, что чувствуют они себя непривычно, комплексуют, но очень, видимо, надо было доставить лошадок в Москву. «Фрезер» и «Сортировочную» электричка миновала экспрессом, и через двадцать минут, на «Электрозаводской» я вышел из переднего тамбура. Закурил и двинулся к подземному переходу.
В последнем тамбуре что-то явно не заладилось. Подростки суетливо начали выталкивать лошадок из тамбура. Но обе пони намертво вросли в унавоженный пол. Полоска пустоты, которая отделяла вагон от платформы, превратилась в зияющий ров, в непреодолимую стену, в меловой круг, который пони переступить не то, что не хотели – не могли. Тот из пацанов, что повыше, сменил тактику:
- Тяни Машку, - звонко крикнул он напарнику и схватил лошадку, что стояла чуть ближе к выходу, за узду. Напарник, бросив упрямца номер два, выскочил на платформу и тоже вцепился в узду миролюбиво стоящей Машки. И Машка, и ее соплеменник (соплеменница?) слились с тамбуром, словно скульптурная пара и даже хвостами перестали подергивать. Время стало понемногу накаляться. Еще миг – и электричка двинет в сторону Казанского вокзала, а перед этим – захлопнутся двери, зажав руки незадачливым жокеям…
Все, кто находился на платформе, невольно застыли, став свидетелями разворачивающейся в он-лайне трагедии. Широкая дуга платформы – спасительная геометрия… Эта дуга сейчас помогала пацанам: их беда отчетливо просматривалась с головы электрички. Машинист, выйдя из кабины, окинул взглядом состав, заметил толпу и суету рядом с последним вагоном, и, кажется… не спешил… Но так это или нет – непонятно. Два молодых парня бросились к машинисту, вдоль состава, крича на бегу:
- Не закрывай, не закрывай двери!
Я подскочил к подросткам и тоже начал тянуть Машку на платформу.
- Сзади! Петька! Сзади толкай! – прошипел старший из ребят. Петька влетел в тамбур, уперся в широкий Машкин зад, скользя на коричневом пахучем полу.
- Разом! Ну! – крикнул старший. Мы дернули из всех сил, Петька с небольшого разбега врезался в Машку. Чудо! Ура… Машка, как плотная низкая колода, случайно согнув ногу, вынуждена была вылететь из вагона. По инерции мы со старшим отскочили назад… Подросток упал. Я удержался.
- Держи ее… - пробормотал он. Я схватил Машку. Надобности не было: попав на платформу, пролетев бесконечные сантиметры над небольшой границей между вагоном и асфальтовой твердью, Машка опять застыла, миролюбиво рассматривая залитую солнцем платформу. Пошла четвертая минута борьбы. Запыхавшиеся гонцы, добежавшие до машиниста, спешным шагом возвращались:
- Тяните! Он ждет, - значит, машинист в курсе. Один из добровольных помощников подбежал к подросткам:
- Ну чего, ребята, чего у вас?
- Да вот теперь Вермут застрял… Можешь сзади подтолкнуть? Я впереди тянуть стану…
- Давай!
Теперь пассажир тянул Вермута за узду, а голутвинские хлопцы дружно упирались в зад второго подопечного.
- Раа-зом!- крикнул старший из подростков. Вермут дрогнул. Так же, как и его подруга, согнул переднюю ногу. Пошел, пошел… Тут произошло то, о чем обычно принято рассказывать, словно ты видишь происходящее посредством рапида, цедящим секунды и эмоции микро- и милли- долями… Это действительно было страшно… Вермут, в отличие от Машки, не полетел, а дробно застучал копытами, зашагал, и, перешагнув опасный участок, уже оказался на платформе, стуча передними ногами по асфальту. Но задние ноги, поскользнувшись, точно и синхронно рухнули в коварную пропасть… Над платформой не пронеслось никакого оха или аха… Все невольные зрители почти сюрреального спектакля просто не успели никак отреагировать…
Время, медленно разворачиваясь, вынырнуло из глазка камеры, что работала в режиме рапида, и вязко затопило платформу. Люди медленно ужасались. Подростки медленно жестикулировали. Электричка медленно стучала внутренностями, ожидая старта и хватая воздух жабрами воздухозаборников. Я медленно бросил Машку и, плавно растягиваясь в прыжке, медленно поспешил к Вермуту, который наполовину возвышался гигантским шахматным конем над платформой, медленно поводя головой и беспомощно переступая передними ногами как на шутовской трибуне… Вторая половина Вермута висела внизу, там, где в метре от асфальта хищно блестели рельсы и безмятежно играл оттенками стального цвета гравий… Пока я летел, обретая привычку существовать внутри долей секунды, в мозгу пронеслось несколько хладнокровных и неуместных вопросов: «Как же он с таким животом, как же он такой толстенький, в эту узкую щель-то провалился?... Почему он так равнодушен? Почему на морде, даже оскаленной из-за врезавшейся в губы узды, выражение спокойно-заинтересованное, отрешенное?»…
Следующая пара микромгновений лениво прокатилась внутри густого беспощадного времени, сверкнув жестким холодным бликом.
Когда я был на расстоянии шага от погибающего Вермута, пленник ситуации каким-то неуловимым образом распрямил передние ноги, опершись напряженными копытами на спасительный край платформы. По всему его мускулистому объемному телу прошла крупная, запредельная волна невообразимой амплитуды… Казалось, он нашел опору там, под полом тамбура. Вермут резко мотнул головой, дождем расхлестав гриву по глазам, смертельно дернулся, как рыба на ненавистном берегу, задрожал финальной, отчаянной дрожью и – вырвал из пропасти, вывалил свой крупный зад на платформу, почти ткнувшись по инерции мордой в асфальт. Тут же распрямился. Чинно, без признаков ужаса, без следов усталости или страха, чеканно цокая, подошел к Машке и встал с ней рядом, картинно тряхнув головой.
Обе лошадки, казалось, всем своим видом сообщали: «Задание выполнено. Что дальше?» Подростки - Петька и старший - и случайные помощники, тяжело дыша, уже стояли рядом с пони. Машинист, внимательно вглядывавшийся, прикладывая руку к козырьку фуражки, наконец, получил желанный сигнал. Зашел в кабину электрички. Двери закрылись. Поезд рванул, настроенный на отдых, ожидаемый после преодоления последней перед Казанским вокзалом дистанции.
Время восстановилось. Сбившийся отсчет бытия степенно застучал несгибаемым метрономом. Все, что произошло за последние считанные минуты, казалось, было объявлено маловероятным. А, может, и вообще никогда не имевшим места быть…Постепенно все участники и зрители восстановили ритм жизни и дыхание. Стали расходиться. Я подошел к крутой каменной лестнице, резко уходящей вниз, с платформы – в темный переход. Переход, приглашающий пассажиров проследовать далее – кого в метро, кого – в суету торговой площади «Элетрозаводской».
Я оглянулся. Вермут и Машка встали у первой ступеньки и ни в какую не хотели спускаться. Уставшие вспотевшие ребята легонько тянули их вниз, мягко уговаривая. Лошадки лениво смотрели на них с превосходством мудрых знатоков и спокойно отказывались совершить первый шаг.
Это было уже не страшно. Как-нибудь доцокают. Уж здесь-то полегче. Я еще раз проверил время. Не то, которое на часах. А то, которое сопровождает нас, людей и друзей наших, в непростых ситуациях. Время бесстрастно шелестело. Я свернул к метро.