День молча сменит ночь за твоим окном, любимая моя...
(Вячеслав БЫКОВ)

* * *
1.
– Завтракать будешь? – спрашивает она, пробегая глазами плиту-сковородки-кастрюли – словно журнал перелистывает. Вместо ответа я обнимаю её. Постояв с минуту, она выбирается из объятий и толкает меня в сторону ванной: сходи, умойся – эх, ты, лягуха-путешественник...
Всю предыдущую ночь я провёл на ногах. Как звали эту женщину? Не скажу.
Имя любимой – это очень и очень много.

2.
Смена кадров рапидом.
...продолжается утро, она растирает меня после душа банным полотенцем... мы опускаемся на пушистые простыни, не расцепляя рук... размеренно ласкаем друг друга и вдруг – взрываемся изнутри!
Мы дышим, как рабы на галерах, угнетённо и прерывисто.
Изредка она стонет, даже вскрикивает, будто от затаённой боли... а я без устали сминаю, накрываю, переворачиваю её, будто заново творю себе Еву. Мы радостно-неуклюжи и похожи на рептилий, размышляю я немножечко отстранённо.
На двух рептилий, рехнувшихся после спячки.
Странные ассоциации, это резвится бессонница.
Наступает минутная передышка. Я закуриваю, замотавшись в простыню, и сажусь на пол возле раскрытой балконной двери. Женщина накидывает на плечи ярко-жёлтый халатик. Присев на корточки, она листает – имейте в виду, это я её попросил! – альбомы с детскими фотографиями. Я слушаю сбивчивый рассказ о родословной огромной семьи, и с каждой фотки сияют огромные глазищи, суженные по краям татарским разрезом. Да, букет кровей фантастический. Она – всего понемножку.
Полька-татарка-хохлушка, даже еврейка.
Но в совокупности русская.

3.
...едва докурив, я провожу рукой по вздрагивающей, узкой спине – и женщина вспыхивает предсказуемо, как фосфорная спичка... она загорается и тут же никнет, умоляя о снисхождении... и я отвергаю эту мольбу.
Ни дать, ни взять – индейский бог Маниту, самодовольно думаю я.
Минут десять я, божество задрипанное, извергаю в неё огненную лаву, пока под слоем вулканического пепла вновь не нарастают конвульсии... и тогда знойный поток энергетики сменяется томной негой... а чего вы, собственно, ждали от мэнээса, кроме сексуальной активности? Материальной поддержки?
Я не хожу по Данаям дождиком из золотых монет. К спонсорам - налево по коридору.
Впрочем, не стреляю у своих Данай и стольники до получки.
Но всё это разом вылетает из головы.
Что со мной? Стоит ей притронуться, как всё начинается заново. Ни кофе с коньяком, ни фенамин не отрыли бы во мне такую бездну жеребячьих способностей!
Так что же со мной творится?
Женщина склоняется ко мне, качнув гроздьями тяжёлой, нежно-невесомой груди.
Взмокшие от пота локоны на висках кажутся смятыми кружевами.
– Ещё хочешь? – спрашивает она заговорщическим полушёпотом.
– Нет, – отвечаю я, пытаясь выглядеть безразличным.
– А будешь?
– Конечно, буду!

4.
...мы лежим теперь в полном изнеможении.
Наконец подруга встаёт и, чуть пошатываясь, бредёт в душ.
Выглядит она, правду сказать, чуточку не ахти – что уж про меня говорить!
Затем происходит... Сейчас объясню: представьте, что вас по ошибке засунули вместе с бельем в стиральную машину и включили мотор! Пробарахтались вы пару рабочих циклов, пока не выбрались на волю. Имея антураж соответственно ситуации.
Так вот, через две-три минуты вместо ушедшей в растрёпанных чувствах подруги появляется откуда-то изящно одетая незнакомка.
Красоты неописуемой. Настоящая королева! Вот ужас-то...
Стоит завоевать женщину, и ты мгновенно попадаешь к ней в рабство!..
– Чего разлёгся? – молвит царственная особа. – Ты как, живой ещё? Давай в кафе, что ли, сходим... Или просто так прогуляемся!
Я благодарно киваю ей, не сразу очнувшись.
Может, она всё-таки не заметила моего смятения?

5.
...оборону в кафе мы выдерживаем недолго.
Слишком разителен контраст между нами и соседями по приторно-нарядному полуподвалу. Мы почему-то всех раздражаем... Может, потому, что откровенно счастливы? Мужчины открыто пялятся на мою спутницу, потом на меня. Зависть на их лицах сменяется недоумением и злостью. Я потихоньку закипаю, и моя спутница тоже. Да что вам тут, каз-злы – музей восковых фигур?!
Соседки нервозно тормошат своих кавалеров, трепеща остатками выщипанных бровей.
Мнителен я, или мужикам и в самом деле не пьётся?
Дурдом какой-то, выездная кунсткамера. Кухня, кстати, тоже далеко не ахти.
Обстановка начинает накаляться. Теперь и подруга нервно косится по сторонам.
Мы едим в молчании. Затем королева указывает глазами на дверь.
– Покажи-ка мне вечерний Донецк! – громко говорю я и кладу прямо в объедки половину наличных денег. Гусарю на последние, да и чёрт с ними.
Мы долго бродим по каким-то улицам, и я ничего не вижу, кроме неё.

6.
Я открыл эту женщину, словно элементарную частицу, на школе по масс-спектрометрии в Тбилиси. Шатенка лет тридцати дышала удивительной красотой и грацией, настолько удивительной, что пузатые академики и лысеющие доценты, едва выбравшись в кулуары между докладами, сразу же пускались вокруг неё в хоровод, возбуждая злость и зависть в прочих учёных девах. Красотка этим мастерам высшего кобеляжа только улыбалась и поддакивала, никого особенно не выделяя.
Я наблюдал за ней и молча грыз ногти - фигурально, разумеется.
Что я мог им всем противопоставить, питерский мониак... э-э, мэнээс?

7.
...мой час пробил, когда ленинградская секция устроила в холле гостиницы импровизированный концерт. В общей сложности у нас в лаборатории лабали на гитаре человек семь или восемь. Такая вот «поющая эскадрилья».
В то время, как и многие питерцы, я увлекался псевдо-одесскими балладами Розенбаума – подобно тому, как нынче развлекаюсь стилизацией подобной прозы. Мою избранницу, я видел, окончательно пробило на «Утиной охоте» и «Заходите к нам на огонёк». Лицо её окаменело: она слушала меня, замерев от восторга. Неважно я пою, да и на гитаре получается так себе. «Так себе» и другое-прочее...
Но это выступление удалось – всё-таки я пел для неё! Что многое объясняет.
– Концерт окончен! – объявил, наконец, конферансье-завлаб, и в холле грянули танцы. Теперь к интересующей даме вообще не пробиться: повезло мне только с третьего раза. Я протянул ей руку. Пары уже теснилоись, музыка грохотала и выла. Она оттолкнула чересчур напористого кавалера. Шагнула ко мне, доверчивым жестом положив на плечи обе руки – и вдруг взглянула прямо в глаза. Всё разом смолкло.
На мгновение я ощутил лёгкий ужас, словно от падения в бездну.

8.
...кто-то из наших заметил, что мы почти не двигались в танце.
Я говорил с ней весь вечер... она изредка кивала, а может, задавала вопросы.
Через три дня, поощряемый нашей питерской кодлой, я переехал со всем барахлом в её гостиничный номер. Её соседку без особых хлопот переманил к себе мой сосед, доцент-неорганик. Вряд ли кто-то из нас четверых сильно сожалел о переменах в быту.
Негодовала только администрация гостиницы.
Наша молоденькая администраторша очень горячилась по нашему поводу, но неважно говорила по-русски. Для поправки акцента трое питерцев втянули несчастную жертву служебного рвения в дегустацию ящика киндзмараули... И нас оставили в покое. Остававшуюся до отъезда неделю мы практически не расставались. Я завидовал самому себе. Потрясающей красоты женщина, столь близкая мне по темпераменту, научным и личностным интересам, образу жизни, взяла да и ответила на моё чувство!
Всё внутри меня плясало и пело, словно в индийском кино.
Хачапури мы запивали красным вином, потом шли бродить по старому Тбилиси, а ужинать забредали в «Воды Лагидзе».
Школа стушевалась на второй план...

9.
...спустя три месяца после Тбилиси меня самолётом отправили в Киев.
Нужно было пройтись по служебным делам, а также доставить с оказией автореферат на отзыв официальному оппоненту. На носу была защита моей кандидатской.
Командировка на три дня, а дел, как водится – на четверть часа.
Куда податься? Фланировать по Крещатику, пока не встретится переговорный пункт?
Звоню подруге:
– А я сейчас в Киеве! Не знаю только, чем бы заняться.
– Ко мне лети! – отвечает она, заливаясь хохотом.
Типичная хохлушка: вовсю ржёт, и никакого сочувствия!
Я вспоминаю плавное колыхание её груди, сияющие глаза... и говорю:
– А что, это мысль!
Если денег на дорогу хватит, ехидничает внутренний голос.
Побеседовав ещё минуту-другую (с ней, конечно, а не с внутренним голосом), я нехотя вешаю трубку.
Но идея проросла и активно плодоносит....

10.
...через час я стою в киевском аэропорту и разглядываю огромную карту Украины.
Вот он, Донецк. Практически, рукой подать. Жаль только, рейсов из Киева нет... а что произрастает поблизости? Харьков и Ворошиловград, нынешний Луганск, этот, кажется, поближе будет...
Я покупаю билет и снова звоню ей:
– Жди, через три часа лечу в Ворошиловград!
– Дурень ты, дурень! – говорит она с мягкой укоризной. – Летел бы лучше в Харьков. Проще добираться на перекладных...

Но где там! Пассажира, взлетевшего еще до посадки, пулей не остановишь.
Вот ещё, говна-пирога: аэродром подскока не тот избрал, храбрюсь я.
Менять билеты – деньги терять, а их и так в обрез. Рейс мелькнул незаметно, как и поездка к луганскому автовокзалу. Что тут сказать? Смеркалось... Автовокзал встретил меня известием, что последний автобус в Донецк ушёл полтора часа назад. Следующий рейс в семь тридцать утра.
На часах – половина одиннадцатого. Хреново... Но ждать до утра немыслимо.
В сгустившихся сумерках я выхожу на разбитое асфальтовое шоссе Ворошиловград-Донецк. Мысленно осеняю себя крестным знамением и топаю, как Ломоносов за наукой. Чепуха, каких-то вёрст двести.
Ночная степь величественна. Рядом с трассой египетскими пирамидами высятся терриконы – гигантские холмы породы, вынутой из угольных шахт. Пару раз меня догоняет автобус, везущий шахтёров в ночную смену. Это, конечно, здорово!
В итоге топать остаётся километров семь или восемь.

11.
...донецкий анабасис заканчивается перед рассветом.
В половине седьмого утра, со стороны деревни Чмаровки... Нет-нет, возле платформы донецкого автовокзала я стою в гордом одиночестве, словно деревенский памятник Ильичу. В руках у меня импортный «дипломат» с бельём, мизерным набором средств гигиены, угнетаемых бутылкой шампанского, и коробочкой ленинградских конфет, привезённой в качестве сувенира для киевского оппонента...
Да ладно, профессура перетопчется!
Остатки разума сообщают, что неплохо бы привести одежду в порядок.
Отряхиваюсь ладонью, снимаю пиджак, развязываю галстук.
Расстегнув половину пуговиц, кое-как сдёргиваю через голову пропотевшую сорочку и достаю из «дипломата» сорочку свежую (едешь на два дня – бери три чистых сорочки, учили нас с братом в розовом детстве).
Носки неплохо бы постирать, да где ж тут...

12.
...соглядатаи меня настигают нежданно, словно купальщицу в кустах.
На платформе появляется отрок лет четырех-пяти.
Глаза его сияют, как у римского триумфатора.
Налюбовавшись, визитёр сообщает писклявым басом:
– А меня Ситлана-Иосьна отругала, что я маечку на прогулке снял! Ты, дядя, больной?
Преодолевая оторопь от постановки вопроса, я отвечаю:
– Ничего-ничего. Мне уже лучше.
К счастью, отпрыска быстро уводят, избавляя меня от рискованной дискуссии.
Еле дождавшись семи утра, накручиваю диск единственного на вокзале телефона-автомата, и после пары гудков в трубке раздаётся сонный, полуохрипший голос:
– Ты где? Так. Стой, где стоишь. Никуда больше не шевелись!
Мне не хочется поправлять эту несравненную речь.
Любимая спешит ко мне, и ещё через двадцать минут, со всей своей микро-Вселенной, я наконец-то погружаюсь в неё... Так проходит почти трое суток.

13.
Смена декораций, съёмка окончена.
...через год с небольшим, в день её рождения, я отошлю авиарейсом охапку лиловых роз. Снизу на букет надену ручные часики в изящном серебряном браслете. Сверху, в самую гущу цветов, вложу аудиокассету со студийной записью понравившихся ей песен (в моём исполнении). Вся композиция будет трепетно завёрнута в настоящее полотенце из ватмана, исписанное пылкими поэтическими откровениями...
Я готовил свой наивный дар почти три недели.
Подарок она получит и будет в полном восторге, но больше мы не увидимся.
В очередную коллективную командировку я не поеду: лаборатории выпадет срочный заказ. По возвращении мне расскажут, что она бродила в поисках меня, как потерянная. Будут месяцы переписки, тысячи звонков и километры поэтики... и всё закончится в одночасье. Мы распрощаемся ровно за месяц до моего развода. Ей не захочется больше ждать. Ей очень нужен ребёнок - и она долго, слишком долго надеялась, что выйдет за меня замуж.

14.
Вместо эпилога.
– Что за маршрут такой странный, из Киева в Питер... Через Донецк и Ворошиловград? – спрашивает бухгалтерша, сверяя отчет по командировке.
– Другого выхода не было! – говорю я чистую правду.
Бухгалтерша косится на меня недоверчиво, но я киваю с самым серьёзным видом.
И она, вздохнув, ставит лёгкий росчерк. Бухгалтерша молода, симпатична и чрезмерно доверчива. К тому же пару раз... э-э, выказывала мне некоторую благосклонность в течение выезда «на картошку». И оттого перед ней немного неловко.
Но, как и всё на Земле, эта неловкость быстро проходит.
Горька и мимолетна любовь – но будь я один сегодня, позови она - вновь рванул бы в Донецк, ни секунды не задумываясь. Чего бы это ни стоило...
Мне и государственному бюджету.