В общем и целом тебе тут все рады. Но только веди себя более-менее прилично! Хочешь быть ПАДОНКАМ — да ради бога. Только не будь подонком.
Ну, и пидарасом не будь.
И соблюдай нижеизложенное. Как заповеди соблюдай.
КОДЕКС
Набрав в адресной строке браузера graduss.com, ты попал на литературный интернет-ресурс ГРАДУСС, расположенный на территории контркультуры. ДЕКЛАРАЦИЯ
Главная Регистрация Свеженалитое Лента комментов  Рюмочная  Клуб анонимных ФАК

Залогинься!

Логин:

Пароль:

Вздрогнем!

Третьим будешь?
Регистрируйся!

Слушай сюда!

poetmarat
Ира - слитонах. По той же причине.

Француский самагонщик
2024-02-29 17:09:31

poetmarat
Шкуры - слитонах. За неуместностью.

Француский самагонщик
2024-02-23 13:27:28

Любопытный? >>




Гена, его Моська и конкуренты

2010-11-11 00:01:23

Автор: Санитар Федя
Рубрика: ПЕРВАЧ
Кем принято: Француский самагонщик
Просмотров: 1542
Комментов: 8
Оценка Эксперта: 40°
Оценка читателей: 41°
Для всех Гена – алкаш. Много лет назад, когда мне было тринадцать, он с ровесниками держался особняком от мелюзги вроде меня. Они, семнадцатилетние, носили в то время на головах замысловатые конструкции из каракуля или искусственного меха, по форме напоминавшие надкусанный и вывернутый наизнанку пирожок; зимой и летом гоняли на своих «Минсках» и мотороллерах «Тула-2» и в любую погоду с гитарой и кассетником собирались возле пятого подъезда. Все так и говорили: «Айда к пятому». И всем все было ясно. Жильцы пятого всех лояльнее в доме относились к беспокойной молодежи. Возле пятого можно было спокойно, не прячась, выпивать портвейн, обниматься с девчонками, горлопанить песни хоть всю ночь, под утро блаженно засыпая прямо на лавке.
Я понимаю: Гена не алкаш. И носит в любую погоду свой странный, поеденный молью головной убор, и не выпускает из рук древний кассетник, и валяется пьяным возле дома не потому, что пропойца горький, а по той простой причине, что хочет обратно к пятому. Хочет назад, в комфортное для него, хотя и черно-белое, если смотреть на старые фотографии, время, где друзья с гитарой, и лица у всех молодые, веселые, счастливые. Но друзей давно нет. Потому Гена и валяется возле пятого один, пьяный, лежит на земле или треснувшем асфальте рядом с окурками, и кассетник с перемотанной синей изолентой ручкой играет что-то из той счастливой поры («Машина времени», «Альфа», Никольский) до тех пор, пока батарейки не сядут.
Наверно, Гене так удобно. Наверно, это уважительная причина, которая все объясняет, сам же Гена ничего никому не желает объяснять. Наверно, напиваясь, он выражает протест действительности и пытается обратить время вспять.
Друзья Гены не старели вместе с ним, уходили раньше своих родителей. Сережка Ляхов за неделю до собственной свадьбы разбился на грузовике еще в восемьдесят восьмом. Татарин Рашид, который зимой прицеплял к своему «Минску» наши санки, чтобы покатать по вечерним улицам, умер от лейкоза. Вовка Сеськин – от рака кишечника. Обухова Вовку отравили алкогольным суррогатом в таджикской глубинке, куда он в надежде изменить жизнь завербовался по контракту. Коля Беспалов по кличке Бесик отравился суррогатам, никуда не уезжая. А Гришакин Женька убил собственную мать, танцевал на ней в пьяном угаре, за что и получил двенадцатилетний срок. Во время прежних отсидок Женька не парился – единственный сын, и мать его уши всем готова была прожужжать своим Женечкой, баулы возила, набитые консервами, чаем, сигаретами и разными сладостями, как для ребенка в больнице. А теперь ему несладко, матери нет, нет и сигарет со сладостями. И теперь, без матери, он уже не ребенок, а самостоятельный взрослый человек, ушлый зычара, которому самому о себе нужно позаботиться. Иногда он пишет красивым почерком письма мне и Гене. Просит что-нибудь прислать или продать его, доставшуюся от матери квартиру.
Гена тоже сидел. В армии, а ушел служить он где-то в восемьдесят четвертом, во время драки ремнем выбил глаз офицеру. Чурке, презрительно пояснял Гена потом. Получил четыре года, но за полгода до освобождения пытался бежать, и много было слухов и домыслов во дворе насчет этого побега, по идее глупого, поскольку вместо того, чтобы отсидеть оставшиеся шесть месяцев, Гена получил добавку в два года. И шрам в предплечье от металлического копья. Бежать Гена пытался в собственноручно сваренной из арматуры и кусков железа клетке, которую подельники загрузили в грузовик и завалили стружками и опилками на промке. Неизвестно, на что он рассчитывал, потому как все машины проверяли, охранник залезал в кузов и копьем протыкал мусор, выясняя, нет ли чего под ним постороннего. Удачно попав копьем Гене в предплечье, охранник насквозь проткнул его, а затем уже наткнулся на саму клетку. Машину, естественно, немедленно разгрузили, где под стружками и опилками благополучно обнаружился Гена в своей клетке. С продырявленным предплечьем, в окровавленной робе. Гена не любил вспоминать ту историю, но однажды признался мне, что пытался бежать из-за любимой девушки. Сначала она ждала, потом в конце срока письмо: извини, выхожу замуж. Потому-то Гена и пытался бежать, планировал свадьбу любимой расстроить.
После зоны Гена жил в далеком городе Нерюнгри, работал, жил с какой-то северной женщиной, а потом вернулся и спился.
Гена уважал меня и других, кто не отказывал опохмелить и дать на сигареты. Таких во дворе было мало, потому как просьбы больше напоминали ультиматум или ежедневный шантаж. В то время я дружил со шпаной, занимался бутлегерством, деньги Гене на сигареты и выпивку давал практически всегда, было не жалко.
В середине девяностых в нашем городе шли гангстерские войны, приходилось часто, обыденно, хоронить друзей и знакомых. Гену с его приятелями собутыльниками брали копать могилы. Давали им с собой выпить и закусить. Но приходилось на глаз рассчитывать количество спиртного – если оказывалось чуть больше положенного, перепившие могильщики засыпали с лопатами прямо в могиле. У его приятелей, недавних урок, тела сплошь были покрыты татуировками, и если дело происходило летом, можно было любоваться на выглядывавшие из могилы спины, покрытые черепами, сексуальными немками и многокупольными церквами. Гена похоронил мне и бабушку в 99-м, и дядю Колю, брата матери, в 2004-м.
Неизменно Гена брал на кладбище свою сиамскую кошку Моську. Пока он пил и выбрасывал из могилы землю, Моську не было видно, и приятели подшучивали над Геной: дескать, заблудилась среди могил. Он отвечал:
- Сами не заблудитесь. Она у меня умнее вас, дураков.
И, выглядывая из могилы, начинал звать ее очень ласково и протяжно:
- Мооося! Мооося! Моя маленькая Мооося!..
И она приходила на его голос.
С Моськой, как и с кассетником, Гена был неразлучен. Везде он таскал ее с собой. Худой, жилистый, очень высокий, носил ее на плече, как Сильвер попугая Флинта. И она никогда не просилась, чтобы он ее снял, и не пыталась спрыгнуть. На плече ей было уютно, как Гене когда-то возле пятого. Если он валялся возле дома пьяным, Моська или гуляла неподалеку, или приходила мать Гены и уносила ее домой. Гену нести было тяжело.
Если Гену просили что-то помочь, он никогда не отказывал. Знал: потом обязательно напоят. И такие работники всегда в цене. Платить им не надо, поишь и кормишь. Кому огород вскопать, кому гараж строить, кому мебель новую занести, кому ту же могилу вырыть. От рук, тянущихся с полными рюмками, не было отбоя.
Если спросить что-нибудь про зону, Гена, прежде чем ответить, красноречиво покачивает головой:
- Там рыси, братан. Ухо надо держать востро. Но и дурачков хватает. Выберешь лопуха и в нарды его потихонечку на интерес насаживаешь. Сигареты и чай есть – жить можно.
На спор Гена выпивал из горла бутылку водки, без отрыва, а потом сразу же мог пить вторую, выигранную, бутылку. Если Гена находился дома, это легко можно было узнать по выставленной в открытое окно радиоле «Россия», у которой единственная колонка накрывала радиолу сверху, как крышка гроб. Он снимал колонку, как крышку с гроба, и ставил старинные, заикающиеся пластинки. Однажды радиола выпала в окно.
Иногда я пытался Гену воспитывать, говорил:
- Не бросишь пить, сдохнешь.
- Ты что?! – отвечал он. – Я жить хочу!
Но пить не бросал.
Голос у Гены, как у хорошего батюшки: басовитый, пронзительный, как удар колокола. Таким хорошо псалмы петь и паству на путь истинный направлять. Вместо этого Гена каждое утро будит весь дом: то деньги у кого-то клянчит, то спорит с кем-то, то Моську зовет, то смеется так, что, кажется, стекла дрожат.
В доме у Гены конкуренты – пожилой алкаш Борцуха, бывший мастер спорта, когда-то чемпион России по классической борьбе, и бородатый, подвизающийся при церкви, Витек. Неделю в храм ходит, молится, батюшке что-то помогает, а неделю безбожно пьет. Эти оглоеды, как и Гена, тоже начинают день с поисков денег на выпивку. Понятно, что взаймы никто не дает, потому как отдавать нечем, а безвозмездно может ссудить только моя добрейшая и скромнейшая персона. Потому и утро начинается с того, что выслушиваю от Витька пожелание доброго здравия, которое завершается чем-то вроде проповеди о помощи ближнему.
- Меня за такую помощь Бог накажет, – отвечаю лукавой бородатой морде. – На хлеб дал бы. Но ведь пропьешь.
Витек не отступает.
- Погоди-погоди, – говорит. – Ты вот когда нищий руку протягивает, даешь монету?
- А как же, – отвечаю.
- Ты же не спрашиваешь, на что ему деньги, верно? Так и здесь. Главное – дать просящему.
Как тут не дать?
Борцуха – тоже хитер. Доброго здравия не желает и денег не просит. Он молча выходит с ведром воды и половой тряпкой, которой начинает старательно размазывать грязь по моей машине.
Если замечаю вовремя, останавливаю это безобразие, вручив ему двадцатку. Если он все-таки доводит свой замысел до конца – костеря Борцуху на все лады, вручаю ему полтинник, старался как-никак, и уезжаю на мойку, потому как машина становится похожа на плохо отмытую картофелину.
Гена полагает, что я ему друг больше, чем они, поэтому проповедей не затевает, машину не моет, просто просит или денег, или водки. Когда я ссылаюсь на то, что уже опохмелил его конкурентов, и лимит исчерпан, Гена злобно рычит:
- Я этого попа за бороду… еще раз увижу. И этот дурачок еще мойку открыл…
Опохмелившись, Гена счастливо щурится и начинает напевать что-то из той далекой поры, когда он с друзьями возле пятого…
- У беды глаза зеленые… не простят, не пощадят… С головой иду склоненную, виноватый прячу взгляд… Эх, мне бы гитару…
Однажды я принес ему гитару.
Гена смотрел на нее долго и нерешительно, как на подкидыша.
Потом тронул струны, и выяснилось, что играть он или разучился, или никогда не умел. Из песни же про зеленые глаза беды он помнил первый куплет и немножко припев.
Гена завидовал моим подружкам – молодым, сочным, в коротких юбках и с большой грудью, потому как сам жил попеременно с двумя женщинами, напоминавшими персонажи Кунсткамеры.
Когда в нашем городе стали появляться первые маршрутки, я тоже купил старый раздолбанный «Рафик». Гена стал просить:
- Дай шанс! Водителем возьми.
- Права-то есть? – поинтересовался я.
- Профессиональные! Все категории! Правда, за пьянку отобрали.
Не знаю как, но Гена меня уговорил. Наверно, захотелось действительно дать человеку шанс. В наркологическом диспансере он состоял на учете чуть ли не пожизненно. Пришлось решать вопрос с главным наркологом, чтобы убрать из компьютера Генины данные и поставить штамп в медицинскую справку и пометку: «Здоров».
Вопрос решался просто. Через друзей вышел на главного, дал ему денег, как положено, и напоил его в его же кабинете.
Главный нарколог, напившись, готов был услужить еще больше. Он демонстративно разорвал пухлую Генину карточку и бросил в мусорную корзину. Это был жест, достойный капитана Лебедева во время Цусимской битвы.
Точно так же вопрос решился в ГАИ, и Гена скоро держал в руках свои профессиональные права, где были открыты все категории, разве что самолетами и подводными лодками не разрешалось ему управлять.
В первый же день, как Гена вышел в рейс, я пожалел о том, что с ним связался. Мало того, что водил безобразно и экстремально, так вдобавок он плохо представлял устройство автомобиля. Не мог отличить карбюратор от стартера, не знал, что зимой из радиатора нужно слить воду на ночь, и вообще с каждой пустячной проблемой обращался в сервис. Выяснилось, что и права свои профессиональные Гена купил много лет назад.
Женщины из нашего дома, увидев Гену за рулем, не могли поверить глазам, и громко кричали:
- Какой дурак посадил Гену в машину? Или, может, он украл ее?..
Я скромно умалчивал, что являюсь тем самым дураком. Никто не желал видеть в Генином лице водителя пассажирского «Рафика». Да и сам он, очевидно, плохо представлял себя в этой роли, потому как продолжал пить и за рулем, но хорошо хоть, что денег на выпивку перестал клянчить. Теперь Гена зарабатывал сам, и с каждым рейсом денег отдавал мне все меньше. Честно глядя мне в глаза, он пояснял, что или проспал утренние «денежные» рейсы, или народу было мало. Однажды вовсе не принес денег, сказав, что его ограбили с пистолетом. На предложение найти гангстеров, он ответил, что они были в черных масках – никого не запомнил.
Я продолжал смиренно нести свой крест, но все же иногда грозился устроить Гене хорошую физическую встряску.
- Не надо! – отвечал он. – У меня здоровье. Печень и желудок пошаливают.
Понимая, что меня дурачат, я каждый день собирался дать Гене пинка под зад, но все откладывал, надеялся, что он образумится.
Разрешилось все просто. Однажды, вместо того, чтобы зарабатывать деньги себе и мне, развозя пассажиров, пьяный Гена поехал к себе в деревню – соскучился по березкам, ржаным полям и ядреному дядькиному самогону. На посту его тормознули, но он только прибавил газу. Во время погони гаишники прострели ему колеса, и Гена, съехав в кювет, чуть не перевернулся. С ним в машине была и его Моська.
После этого Гена неделю боялся показаться мне на глаза, а когда все-таки явился, без машины и снова без прав, старательно делал виноватый вид и бодро заявлял:
- Подвел, да. С кем не бывает? В другом точно не подведу…
Оставшись без работы, Гена продолжил пить и горлопанить перед домом. Денег ежеутренне он теперь стеснялся просить, и лишь неодобрительно наблюдал, как Борцуха скребет тряпкой лаковую поверхность мой машины, а Витек тем временем, поглаживая бороду, читает мне проповеди о вселенском милосердии и безвозмездной помощи близкому…
Первым ушел Борцуха, став жертвой черных маклеров. Следом за ним Гена: захлебнулся во сне блевотиной, и когда я с товарищами ездил забирать его тело из морга – так получилось, что больше некому было, – знакомая, судмедэксперт, оформляя бумаги, спросила:
- Пил?
- Безбожно. А что?
- У него все внутренности как новенькие. Еще лет сто мог бы прожить…
Хоронили Гену в деревне, где березки, поля ржаные, и поминали ядреной самогонкой, все, как он любил. Прошло много лет, а его Моська все еще жива, видел однажды ее в открытом окне, там, где раньше всегда стояла радиола «Россия», но никто больше не зовет ее протяжно и ласково:
- Мооося!.. Моя маленькая Моооося!..
Витек жив. Он продолжает по утрам клянчить у меня деньги, а опохмелившись, обязательно провожает мою машину. В боковые зеркала я вижу, как он шатается из стороны в сторону и размашисто осеняет ее крестным знамением. Это выглядит смешно и трогательно одновременно.
Хоть кому-то в этом мире есть за меня помолиться.
Еще одно из Первача. Раздел "О смерти"

Бабука

2010-11-11 00:18:55

Классно!

4и4игага:)

2010-11-11 07:12:44

читал в Перваче. Федя монстра!

Чёрный Человек

2010-11-11 12:08:09

красавчег.

AbriCosinus

2010-11-11 21:30:22

"прострели ему колеса" (с). Федя, опечатка. надо исправить.

AbriCosinus

2010-11-11 21:30:30

Ставлю оценку: 41

А. Б. Бурый

2010-11-11 23:45:04

Последнее предложение - вообще шедевр

А. Б. Бурый

2010-11-11 23:45:13

Ставлю оценку: 40

Щас на ресурсе: 307 (0 пользователей, 307 гостей) :
и другие...>>

Современная литература, культура и контркультура, проза, поэзия, критика, видео, аудио.
Все права защищены, при перепечатке и цитировании ссылки на graduss.com обязательны.
Мнение авторов материалов может не совпадать с мнением администрации. А может и совпадать.
Тебе 18-то стукнуло, юное создание? Нет? Иди, иди отсюда, читай "Мурзилку"... Да? Извините. Заходите.