Она стояла на старом мостике. Легкая и мутная, как вода речная. Наверное, свидание. Для деловых встреч ветер, гуляющий над рекой, – не самое подходящее укрытие.
Река с малопонятным названием Светира. Медленная, как сон перед рассветом, и изменчивая, точно цвет женских слов. Ивы небо пьют. Лениво. Некто безбородый с выцветшими глазами что-то несуразное вилами по воде. Старается. Выводит. В процессе письма вдруг понимает: теперь он отчётливо помнит то, что случится завтра, но совершенно не знает своего прошлого. От этого почерк его становится трудным, но обретает мягкий латышский акцент.
Весна зацвела скоропостижно. Дождями, бабочками, тополиным пухом, котами, орущими на кошек, и прочей аллергией. Носовой платок не спасает. Таскаю с собой полотенце. Всюду. Даже на улице. Впрочем, туда без особой нужды стараюсь не высовываться.
Я остановился перед мостом. Окунул взгляд в воду, а распухший нос в полотенце. Высморкал в махру тоску по зиме бесцветной, безвозвратно канувшей в лето, и закурил. Подумал: нет, не она это, а моя близорукость. Такая женщина не может быть мутной. А лёгкая речная вода без движения – это вообще бред кобылы сивой, украшенной никчемными мокрыми словесами.
Как же достали меня все эти ивы плакучие.
- А меня просто убивает, когда мальчишки деревенские приходят на берег и топят в воде котят новорожденных. Живность плачет, пищит, но тонуть не собираются. Борется. Лапки хилые, но проворные. И тогда эти малолетние идиоты начинают бросать в котят ссохшиеся комья земли. Бросают и смеются. Попадают и радуются. Изверги несмышленые.
Молчу. Женщина удивлённо смотрит на моё полотенце. Дабы избавиться от логичных, но неуместных вопросов, иду на попятную:
- Почему?
- Не знаю. Думаю, потому что в той деревне не было камней. И вообще надоело всё. Хочу к морю.
Ну, причём здесь камни? Чтобы отвлечь её от грустных мыслей, щелчок пальцами. Озорства ради. С деревьев ветром срывает вишнёвый цвет. На снег похоже. Она смотрит на это и думает:
- Красиво. Метель времени.
Время метели. Не вовремя. Вместе с нею в город трамвайным перезвоном мелодия. Пришла. Ворвалась. Громко и непотребно. Хотя нет. Она просто тихо ляпнулась мне на голову птичьей какашкой. Словно к деньгам.
- Хорошая песня, - промолчала женщина.
- Да. Неплохая, - согласился я. - Только с душком. Протухла твоя песня. И причем давно. Ещё до того, как была написана. Как говорится, мясник отлично знал своё ремесло, но совершенно не разбирался в том, что именно он кромсает.
- Тебе не нравятся трамваи?
- Мне не нравятся те, кто ими управляет. Какого они всю дорогу по одному и тому же пути?
- Так рельсы же, - удивилась она моей ограниченности.
- Вот именно. Рельсы. Отличная отмазка для тех, кто живёт прошлым.
- О чём это ты?
- Неважно. А ты? Ждёшь кого-то?
- Да.
- … - хотел сказать ей, что зря она здесь. Что не придёт он. Но… не просят – не делай.
- Вот только с работы вырвалась. У меня дни все разные... сегодня день прокуратуры.
- Если скажешь, что ты следователь, я перестану верить в мудрую простоту модели мирового разума.
- Увы.
- Насмешка судьбы.
- Почему насмешка?
- Не люблю мусоров. Ты в каком звании? Мне для пьесы.
- Ты драматург?
- Ну, что-то вроде того.
- Если для пьесы, то пусть женщина-следователь будет капитаном. Хотя я бы сделала её полковником.
- А если она будет под полковником? - ляпнул я и тут же устыдился своей банальности.
Но женщина пришла мне на выручку:
- Нет. Под капитаном.
- Кстати, штабс-капитан – промежуточное звание между капитаном и майором. В царской армии. Может, пусть она тогда будет подмайром?
- Майоры обычно неудачники. Женщины их не любят. Это вечное звание, с которым уходят на пенсию. Неинтересно. Возраст не определен. А капитан для женщины в самый раз. А возраст майора? Ты будешь его уточнять? Подумай. Я даже сейчас на майора не согласна. Ни то, ни се. А положи-ка ее под сержанта. А? Например, под какого-нибудь конвойного.
- А она у нас голодная или тупо дама без комплексов?
- Так тебе ж сюжет нужен, а не мне. Вот и решай сам, какая она.
- Да. Но женщина-то ты. Вот я и интересуюсь.
- Я не знаю о чем пьеса. Она положительный герой или нет?
- Нет четкой грани между добром и злом. В мире, как и в человеке, кстати, и того и другого поровну.
- Тогда, как женщина, скажу: в милиции баб без комплексов большинство. Это голая порнуха. Голодная – это так себе. Лучше пускай она будет неудовлетворенная. Всем. И ищет что-то давнее и неуловимое. Ею самой придуманное. Как в сказке. Понимаешь?
- Принеси то – не знаю что? Или, на худой конец, принца на белой лошадке с огромным концом? Все женщины только этой лошадью и озабочены. А принц – это так... в качестве бесплатного приложения.
- Ну, почему мужики всегда думают, что все бабы голодные? Нет. Пусть уж лучше будет стервой.
- А я, по наивности своей природной, всегда думал, что все бабы стервы. Просто некоторые это умело скрывают. До поры.
- В своих поступках она должна быть абсолютным мужиком. И возбуждать ее должен исключительно рост по карьерной лестнице. А для души подложи её под кого-нибудь мелкого.
- Нет. В каждом втором фильме или книге дамы трахаются с обслуживающим персоналом. Надоело.
- Тогда пусть будет нетраханная вообще.
- Нетраханная женщина хуже атомной войны. Лучше просто обойти тему ебли стороной.
- Наконец-то здравая мысль. Это по мне.
- Ладно. Подумаю. Хочешь фокус?
- А надо?
- Через пять минут с той стороны реки появится человек-волк.
- Оборотень? - улыбнулась она.
- Нет. Лихой наездник бурь и безмолвный друг океанов, - я попытался втиснуть в свою интонацию нотки пафоса. Не получилось. - Алкоголик и морской волк в завязке. Константин Щукович Трав. Засекай время. Четыре минуты, сорок пять секунд. Кстати, он ненавидит реки.
Она машинально вскинула руку. Посмотрела на часы. В сердцах вздохнула:
- Да ну тебя. Ты проворен, как хвост чертовой рыбы. - Засмеялась и предположила: - небось, договорились? О встрече.
Наконец-то. Оказывается, у неё вкусный голос.
- Договорились? А как тебе это?
Я указал ей на воду – туда, где плескался солнечный блик одинокий. Там появился и тут же исчез серебристый бок большой серой рыбины. Женщина хмыкнула и отвернулась.
- Тоже мне фокус. Я только что о ней говорила.
Мы молчали. Молчание на грани разрыва. А ведь я даже имени её не знаю. На помощь пришло время. Через несколько минут, которые я дал ей на ожидание, нарисовался и шаркающей походкой направился к противоположной стороне моста друг моей синей юности. Мимо неё. Женщина заинтересовалась, но виду не подала. Доковылял. Кое-как.
- Мужик, - сказал я, - держи, - и протянул ему на бутылку.
Костик, не глядя на меня, взял деньги и разразился следующей тирадой:
- Вот в какое положение ты меня ставишь? Если бы не ахтунг, сказал бы, что ставишь ты меня раком с однозначным намерением поиметь мою пропитую, но неутраченную совесть в анальное отверстие. В связи с чем, не грех бы выяснить, где у совести находится жопа? Подозреваю, там же где и рот. Кстати, спасибо, - он помахал купюрой в воздухе, - как-нибудь в знак благодарности я обязательно сыграю тебе что-нибудь из Листа. С листа.
- А ты ноты-то читаешь? - съязвил я.
- Конечно, - усмехнулся он. - Со словарём.
Плюнул в неподвижную воду реки и ушёл, увлекая за собой великолепный шлейф вчерашнего перегара.
- Не узнал? - спросила она.
- Ты же видела, ему не до меня.
Женщина вновь посмотрела на часы. Отразилась в движении стрелок и как-то грустно:
- Ладно. Мне пора. Спасибо за компанию.
- Что? Не пришёл?
- Как знать, - улыбнулась она и прыгнула в реку.
Испугаться я не успел. Она плыла, точно ворона в небе, легко и непринуждённо. И так же легко растаяла. Подобно радуге над землей. Растворилась. И…
Вода ожила. Пришла в движение и потекла. Медленно, но уверенно. Стало тихо.
- Как тебя зовут? - почему-то спросил я у тишины. Проплывающей мимо ив ненасытных.
- Светира, - попрощалась с берегом та и, легкомысленно ускоряясь, понеслась к морю.
Она грезила только им. А берег – это так… лишь промежуток пути. Хоть и приятный. Порой.

Как же достали меня эти ивы плакучие.