Было душно. Свечи в канделябрах распыляли по комнате угрюмый свет. На стенах с паучьей грацией кривлялись тени…
Франц обвёл взглядом тесное помещение без окон, удовлетворённо пожевал губами. Как всегда, людей явилось чуть ли не больше, чем вообще могла вместить эта конура. Стулья уже составили рядами, публика чинно рассаживалась. Впереди как всегда устроились постоянные посетители: герр Штайге – владелец мясной лавки, пивовар Горачек с супругой, ростовщик Ицхак Леви и другие уважаемые господа. Впрочем, мелькали и незнакомые лица – неофитов постоянно прибавлялось, как вшей в космах бродяги.
Рассевшись, все остолбенели в ожидании начала. Франц – бледный и невысокий человек с торчащими ушами – взошёл на алтарь. С задних рядов ещё долетали шепотки и покашливания, но постепенно вокруг расползалась благоговейная тишина. Франц в отороченной мехом мантии, перчатках и пунцовой беретке расправил плечи, ещё раз осмотрелся, прикинув приблизительную численность аудитории. Навскидку, человек пятьдесят. Да, сегодня суммы пожертвований должны его устроить. В среднем с каждого… Ну, допустим, двадцать крон… Франц хищно прищурился, потёр переносицу и начал проповедь. Речь он предварил традиционным поклоном: приложил правую ладонь к сердцу, а левую – ко лбу и склонил голову, коснувшись подбородком груди. Выглядел ритуал вполне внушительно, а его значением никто до сих пор не интересовался. Вот и сегодня паства молча поднялась на ноги и приветствовала Франца, повторив его жест.
Во время проповеди ни один посторонний шорох не вспорол тишину. Из сумрака таращились сосредоточенные люди. Многие уткнулись в блокноты, торопливо конспектировали:
- Свобода дана человеку изначально, от рождения, - Франц с чувством жестикулировал, потрясая руками, растопыривая длинные нервные пальцы. – Вопрос лишь в том, как мы этой свободой пользуемся. Физическая смерть человека рушит все энергетические каналы, стимулирует процессы консервации времени, закольцовывает Ленту Возможностей – вы ведь уже достаточно понимаете, что я имею ввиду, верно? Получается, что, умерев, человек сам себя лишает дальнейшего развития, впадает в стагнацию и, через какое-то время его энергетические каналы пересыхают окончательно. Сморщившись, проповедник пошевелил ушами, так словно бы они были чем-то лишним, инородным и сильно ему досаждали. Затем продолжил:
- Но, как мы с вами выяснили, у всех, кому жизнь в постоянном страхе перед угасанием разума кажется бессмысленной, есть выход. Наше «Общество воздержания от смерти» как раз и есть этот выход. Я твёрдо верю: уже очень скоро все мы вместе окончательно научимся противостоять тому, что издревле считалось неизбежным. Но, как вы помните, для этого мы должны выполнять всё, что велит нам Проводник-в-Мир-Неназываемого, - последние слова Франц выдохнул с трепетом в голосе и, запрокинув голову, почтительно взглянул куда-то на потолок. - Так проявите вашу покорность, пусть же видит он, как мудры вы, как благостны и спокойны.
Произнося это, Франц поднял руку с вытянутым указательным пальцем. Над самым алтарём темнело птичье чучело. Галка. Она была привязана к крюку для люстры длинной капроновой верёвкой, буравила собравшихся глазами, похожими на пуговицы. Лица мгновенно заполыхали радостью и подобострастием. Почти синхронно подскочив со стульев, члены общества скорчились в приветственных поклонах. «Тысяча крон за одну проповедь – это совсем недурно» - прикидывал тем временем Франц, разглядывая замысловатый узор паутины в углу.
===========================================================
…Пражские улочки, крепости Старого Города, мосты над Влтавой. И трущобы в Йозефове… С их пьянчугами, калеками, грудами мусора и хлопающим на верёвках свежевыстиранным бельём. Францу был противен этот город, мерзок до спазмов в горле. Сознание как-то само собой выкристаллизовало образ: город-кишечник, населённый двуногими глистами. Обитатели города, по крайней мере, те, с коими приходилось иметь дело Францу, были ужасны: они извивались и ворочались, наползали друг на друга, паразитировали.
Именно здесь, в этих каменных кишках с упоением копошились сослуживцы Франца – коллеги по страховому ведомству, в котором он работал более пятнадцати лет. Франц никогда не пользовался доверием этих типов: будучи уверенными, что имеют дело с шизофреником, они относились к нему опасливо. Блеск его глаз, оттопыренные хрящеватые уши и нервный тик действовали на товарищей по службе угнетающе: бедняги ёжились, обрастали гусиной кожей и впадали в оцепенение.
Начальник ведомства пан Гржимек был грубияном, самодуром и, как поговаривали, гомосексуалистом. Розовой шеей и множеством подбородков напоминал Францу индюка.
Он громыхал, потрясая в воздухе кипой бумаг:
- Что?! Вы до сих пор не подготовили отчёт, как я требовал? Вы просто плюёте на свои должностные обязанности. Ещё немного и вам, уважаемый, придётся встать в очередь за бесплатной похлёбкой.
Он трубно сморкался и, хрипя от напряжения, пролаивал:
- Что вы вообще о себе возомнили? Мне плевать, чем вы там занимаетесь по ночам, болван. Это ваше личное дело, а на работе вы должны быть свежим как огурец.
Он багровел от приступов кашля и набалдашником трости указывал Францу на дверь:
- Вон отсюда! Вы уволены. Мне не нужны равнодушные и лентяи. Убирайтесь!
…И главное: где-то неподалёку обитал отец. Память почти ежедневно подсовывала Францу жуткие картинки: отец стоит на своей кровати во весь рост, непредсказуемый и страшный как медведь-шатун. Он тяжело дышит, его лицо залито пурпурными пятнами. Он дыбится и искрит бешенством. Борода всклокочена. Ворот полосатой пижамы расстёгнут, на груди курчавятся волосы. Отец скалит зубы, рычит, трясёт кулаками над головой и, срывая голос, городит чудовищную ересь… Что с ним теперь? Жив ли вообще старик? Как бы там ни было, Франц навсегда запомнил его именно таким – гейзером ярости и сумасшествия.
==============================================================
… К середине проповеди терпеть духоту становилось невозможно. Но члены «Общества…» не роптали, а лишь напрягались ещё сильнее. Иногда Франц умолкал на несколько минут, и тогда залу стискивала тишина, нарушаемая лишь частым тяжёлым сопением собравшихся. Было хорошо заметно, как те, кто сидел ближе к алтарю, мучительно истекали потом, их физиономии становились похожими на оплывшие огарки. Жена пивовара Горачека, закатив глаза к потолку, почти полностью сползла со стула. Кажется, она была в обмороке, но этого никто не заметил.
- Презрение к смерти, её преодоление… Презрение к носителям смертного начала. Это обязательный шаг, решиться на который должен каждый из вас, - Франц пучил глаза и напрягал мышцы шеи. – Вы должны чувствовать себя избранными, с кручи своего духа взирать на мир тлена и угасания. Каждого умершего, будь он вонючим бродягой или вашим родным братом, следует выдавливать, выжимать из памяти, клеймить как предателя. Ибо только так мы можем проторить себе дорогу к свободе, к свету, к радости подлинной жизни, постижению природы вещей как она есть. Запомните: для воздержавшихся от смерти её просто не существует!
Пастырь подвигал ушами и заломил руки, будто бы потягиваясь, только как-то судорожно. …Когда страховое ведомство, которому он посвятил более пятнадцати лет, однажды выплюнуло его на оледеневшую брусчатку Старого Города, оставив без работы и средств к существованию, нужно было искать выход. На помощь Францу пришли воображение, своеобразная угловатая харизма и преуспевший в делах товарищ, что согласился за двести крон в месяц сдавать тёмную залу в особняке на Златницкой улице.
Всё складывалось даже лучше, чем можно было ожидать. Нет, поначалу Франц, разумеется, понимал, какой чушью набивает головы доверившихся ему людей. Но собираемые пожертвования оправдывали всё: проповедуя воздержание от смерти, он мог не испытывать нужды до самого момента разоблачения. Момента, который по причине поразительной наивности и скудоумия обывателей, мог так никогда и не наступить.
С каждой новой проповедью лица членов «Общества…» всё гуще озарялись неподдельной убеждённостью, а то и фанатизмом. В конце концов, Франц даже не заметил, как сам оказался придавлен величием собственных идей. Его рвение удвоилось. Выступая перед адептами, он начал понемногу забывать, что его мантия – всего-навсего перешитый на машинке плащ из велюра, алтарь, с которого он вещает, на самом деле плотно сдвинутая мебельная рухлядь, а Проводник-в-Мир-Неназываемого - только чучело птицы, нафаршированное ватой и опилками.
==============================================================
… - Я буду говорить откровенно, как ты меня и просил. Это никуда, решительно никуда не годится, - ближайший друг Франца профессор Б. поправил галстук и закинул ногу на ногу, стремясь, видимо, скрыть волнение развязностью позы. – Всё, что я прочёл из написанного тобой – это… Как бы тебе сказать… Это всего лишь твоя попытка одолеть своих внутренних драконов. Ты понимаешь, о чём я. Тебе нужно определиться, для чего и для кого ты пишешь, Франц. Сегодня твои сочинения не вызовут интереса у читателя, никакой художественной ценности в них нет почти ни в одном. Они могут заинтересовать лишь твоего психиатра – ты, кажется, посещал врача… Ну помнишь, когда у тебя разыгралась мания преследования, и ты боялся выходить на улицу. Ещё раз прости за прямоту. Но я твой друг, и должен был сказать всё как думаю. Если тебя интересует подробный анализ текстов, его я на днях вышлю тебе в письме.
Договорив, профессор Б. виновато захлопал глазами, рассматривая узоры на паркете. Франц покинул кабинет профессора, не попрощавшись и с размаху захлопнув дверь. Его руки мелко тряслись, а лицо корёжилось каскадом навязчивых движений. Нужно было скорее добежать до дома №6 по улице Фонарщиков, где в съёмной комнате на дне коробки, пылившейся под кроватью, его дожидались ампулы с морфием. Разуваться и снимать шляпу необязательно, главное не терять ни секунды. Влажными пальцами Франц схватил со стола лезвие, отломал шейку сосуда и набрал содержимое в шприц. Поиск вены всегда превращался в долгую пытку. Но в итоге, справившись, Франц откинулся на спинку кресла и стал шарить взглядом по поверхности зеркальца, брезгливо рассматривая отражение землистой дряблой физиономии. Вскоре сознание начинало затягивать марево расслабленности и покоя…
Когда стемнело, Франц бесцельно болтался по мощёным улицам. Он горбился, шаркал ногами, и в своём мешковатом плаще был похож на старуху, выползшую проветриться, а заодно купить к чаю ватрушек с брынзой. Посреди замысловато изогнувшегося переулка-аппендикса Франца нагнал грязный трамвай и, подхватив, с грохотом утащил в пропахший парфюмом и клопами сумрак питейного заведения.
В кабаке, носившем название «Замок», Франц по обыкновению занимал угловой столик – место наблюдателя, желающего оставаться в тени. Он заказывал пиво, осушал стакан за стаканом, барахтался в думах и меланхолии. Пьяные взвизгивания немногочисленной публики нагоняли зевоту. За столиком у окна Франц разглядел своих любимцев. Очкарик с жидкими немытыми волосами и его коротко стриженая мужеподобная подруга, которая была на голову выше кавалера и ощутимо шире в плечах. Франц видел их здесь постоянно, при чём схема поведения этих двоих никогда не менялась: они сидели часами, почти не меняя поз, только улыбались с каждой рюмкой всё глупее и глупее. Парень под столом мял колени своей кривоногой дылды, хихикал и быстро шептал ей что-то на ухо: судя по выражению их рож, исключительно пошлости и безобразия. После, обычно уже за полночь, очкарик без какого-либо видимого повода вскакивал, хватал девицу сзади за шею и начинал бить лицом о стол. Звенел хрусталь, подпрыгивало блюдо с вяленой воблой. Девица не сопротивлялась и томно постанывала. «Тоже литераторы», - Франц злобно сверкнул глазами в их сторону и, улучив момент, когда кельнер отвернулся, прошуршал к двери. На столике остался неоплаченный счёт.
==========================================================
…Ицхак Леви, очевидно, не имел привычки менять носков. По крайней мере, казалось, что от него воняет ощутимо сильнее, чем от остальных. Хотя, не исключено, то была ещё одна иллюзия. По лбу герра Штайге ползала мясистая муха. Во всём помещении муха была единственной, кто не таращился, разинув рот, на проповедника и не силился поглотить каждое его слово.
- Никакой жалости! Никакого сострадания к слабым, больным и увечным, к импотентам! Эти люди недостойны того, чтобы перейти на высший уровень бытия, куда непременно поднимемся мы с вами.
Под глазами Франца расплылись сизые полукружия. Хотя, возможно, то были тени, вызванные недостаточным освещением, а отнюдь не клеймо болезни и бессонницы.
- Ещё более безнадёжны люди с суицидальными наклонностями. Они ищут смерти, и я возьму на себя смелость утверждать, что наш святой долг помочь им её найти. Они подобны плесени: тому кто не хочет, чтобы грибок распространялся повсюду, нужно прилагать усилия к борьбе с ним.
Франц покачнулся и конвульсивно схватился за стену. А может быть, просто на миг потерял равновесие, как это изредка бывает с каждым. Особенно после двух часов беспрерывного общения с аудиторией.
==============================================================
… - Это сифилис. Сожалею. – доктор Хохштафль сложил руки в замок и с чрезмерным вниманием принялся поверх очков всматриваться в листы бумаги с результатами анализов.
«Сожале-ею…Прикидывается, скотина. Подсчитывает, на самом деле, сколько денег сможет из меня выудить, вот и всё», - скривился Франц, разглядывая плакаты, висящие на стенах приёмного покоя. Плакаты содержали в себе явную угрозу, а особенно кромсали взор заголовки: «СКРЫТАЯ СТАДИЯ ГОНОРЕИ», «ТВЁРДЫЙ ШАНКР», «СПИННАЯ СУХОТКА ПРИ ТРЕТИЧНОМ СИФИЛИСЕ». Франц шмыгнул носом и задрожал. Во всём определённо был виноват отец, который давно лез из кожи, пытаясь накликать беду: «Твоя привычка шататься по блядям до добра не доведёт. Подцепишь заразу, и как я, твой отец, буду в глаза людям глядеть? Позора не оберёшься».
- К тому же в запущенной форме, - бубнил в воротник белого халата доктор Хохштафль. – Не понимаю, как вы могли тянуть так долго и не обращаться к врачам. Что теперь делать с вами, голубчик?
В последнее время, даже до того, как по коже расползлась безобразная пятнистая сыпь, Франц уже чувствовал себя прескверно. Его затягивало состояние, которое он не мог ни толком определить, ни выразить словами. Волны безотчётного страха были совершенно изматывающими. Особенно пугали зеркала: из них затравленно смотрел уродец, который создавал впечатление существа, полностью выкрученного болезнями. Совсем скоро Франц вдруг осознал, что болен вне всяких сомнений. Оброс целыми гроздьями недугов и, похоже, давно.
- И как часто, вы говорите, вас мучают запоры?.. А утренние головные боли вы не связываете со злоупотреблением кофе? Или, может, алкоголем? Что? Вы употребляли морфий? – доктор Хохштафль – первоклассный венеролог, член академии наук, лицемер и гнида в белом халате – внимательно выслушивал ответы Франца, занося их в тетрадь. Почерк был разлапистым, буквы крючились по бумаге и почему-то казались Францу сплетениями оторванных паучьих лапок. Мысль об этом сходстве сразу вызвала приступ тошноты. Франц сморщился и подвигал ушами. Больше всего беспокоили проблемы с потенцией. Но о них доктору Хохштафлю он не сказал ни слова.
На заседаниях «Общества воздержания от смерти» Франц сидел в кресле и старался на всякий случай вообще не делать лишних движений. Время от времени его сотрясал кашель, и тогда проповедь прерывалась на минуту-другую, до тех пор, пока пастырь не выплёвывал в носовой платок зеленовато-коричневый сгусток. Кишечник раздували скопившиеся газы. А сидящий ближе всех к алтарю фаворит Франца - студент-патологоанатом по имени Густав, поблескивая сальными щеками, усиленно конспектировал тезисы о пренебрежении к потребностям тела, о несомненной пользе воздержания от болезней и о пагубности умирания организма.
Ожидание ночей стало тягостным, а всё потому, что сон исчез напрочь. Франц метался по постели, лишь под утро обрушиваясь в расцвеченное кошмарами забытье. Сюжеты сновидений были сложными, расплывчатыми и непредсказуемыми. Он мог превратиться в насекомое, закованное хитиновым панцирем, в живущего под диваном монстра, и погибнуть от брошенного в него яблока. Мог увидеть издали величественный и жуткий замок-мираж. Но больше остальных поразил другой сон. Франц шёл по эстакаде над известняковым карьером. Впереди, указывая дорогу, вилось в воздухе чучело галки. Откуда-то падал недобрый рубиновый свет. То и дело всё вокруг озарялось вспышками, и тогда на горизонте можно было увидеть очертания чьей-то огромной головы, шеи и плеч. Франц бросил взгляд за перила эстакады и увидел, как снизу, стоя по щиколотку в бурой луже, ему машет клюкой старуха-горбунья. Почуяв угрозу, Франц прибавил шагу, однако старуха непостижимым образом выросла прямо перед ним и загородила путь. Носатая, с довольно заметной щетиной на подбородке. Теперь вместо палки она почему-то держала разводной ключ. Старуха расстегнула штаны, вывалила член, размером больше похожий на внушительный кусок пожарного рукава, и голосом отца прогавкала: «Заглатывай, гадина». Франц тотчас проснулся весь в поту и слюнях. Он чувствовал как какая-то неодолимая сила, легко опрокинув все постулаты «Общества воздержания от смерти», оттискивает его, Франца, куда-то в кишащую червями сырость и сдавливает, сдавливает, сдавливает…
После того сновидения всё рухнуло окончательно. Утром, едва успев подняться с постели и вползти в явь, Франц вдруг с удивительной, даже пугающей ясностью понял, что отец где-то здесь, рядом. Прежде всего, нужно было обезопасить себя от его визитов, что Франц, немедля, и сделал. Он разбил стоявший на полке графин, дабы забаррикадировать вход в комнату осколками стекла – любой на его месте, конечно, поступил бы точно также. Теперь, когда отец не мог внезапно вломиться в комнату, Франц позволил себе расслабиться – скорчил гримасу и совершил несколько козлиных прыжков у зеркала, ухая и почёсываясь. В целом, в эти минуты он был уверен, что его жизнь вполне состоялась.
На производимый им грохот, правда, явилась пани Жиловская – квартирная хозяйка. Франц заметил в её руке огрызок яблока, но подумать о том, что бы это могло означать, и какие связаны с этим воспоминания, не успел. Пани Жиловская, чересчур громко, просто оглушительно громко топала ногами в войлочных тапочках, и наверняка упыриха, которой он был должен за комнату, делала это с умыслом. От звуков её слоновьего топота Франц потерял сознание. А очнулся уже в палате госпиталя.

---------------------------------------------------------
Недельный курс электротерапии, барбитуратов и инъекций камфоры сделал своё дело. Выписавшись, Франц ощущал себя несколько бодрее, к нему возвратились ясность ума, спокойствие и огоньки печального тайного знания в глазах. Даже нервный тик чуть отступил.
… То собрание членов «Общества воздержания от смерти» прошло несколько странно. Все как обычно расселись по местам, но пастырь не спешил начинать проповедь. Аудитория, однако, проявила терпение: никто и не думал расходиться, люди сидели в чинном молчании, ожидая чего-то, что, как все явственно ощущали, должно было произойти.
В конце концов, Франц приподнял руку и гневно нацелил палец на собравшихся.
- Вы идиоты, - голос Франца был гулким, ноздри тревожно раздувались. – Неужели вы правда думаете, что можете противиться этому? Наивные, легковерные губошлёпы! Как же всё-таки изящно я вас всех одурачил!
Разразившись хохотом шамана, Франц вынул из-под полы сюртука маузер и выстрелил себе в лицо. Фейерверк из разлетевшихся вокруг алтаря зубов проповедника заворожил публику настолько, что несколько минут никто не шевелился. Лишь жена пивовара Горачека, глухо вскрикнув, со стуком свалилась на пол – она не выносила вида крови…
Заседания «Общества…» продолжались ещё какое-то время и окончательно прекратились только тогда, когда у герра Штайге обнаружили отёк головного мозга, а в Проводнике-в-Мир-Непознанного завелась моль. Могила Франца на Новом еврейском кладбище Праги довольно скоро заросла бурьяном. Лишь изредка к ней являлся некий элегантный господин. Посетители кладбища, видевшие незнакомца, резонно отмечали странности в его поведении. Он укоризненно качал головой, снимал шляпу и часами разглагольствовал о чём-то, облокотившись на кованую ограду. Господин бурно жестикулировал, менял интонации, делал паузы, словно выслушивая ответы собеседника. Поговаривали, что именно он поставил на той могиле памятник из мрамора с выгравированной надписью: «Человеку, которого загрызли его внутренние драконы».