В Гонконге ожидается новый тайфун.
За окном – серое месиво из лохмотьев туч и брызг воды, дождевой и морской. Но это ещё не тайфун, а его первые вестники. Тайфун ждут завтра. Высокая степень предупреждения, как я понял из скороговорки новостного канала. Англоязычные новости я почти не смотрю, заставляю себя погружаться в местный вариант китайского – резкий и непривычно звучащий кантон.
Если уж начистоту, то ни хрена не понимаю. Скорее - угадываю.

Стекло окна под ударами ветра и дождя слегка потрескивает.
Раннее утро. Всегда просыпаюсь рано.
Сделал зарядку. Принял душ. Заварил мерзкую бурду под названием «нескафе» и даже успел глянуть почту. Четыре письма от Евы удалил, не читая. Три были без темы, а последнее Ева озаглавила словом «скотина», украсив пулемётной лентой восклицательных знаков.
Из дружелюбной корреспонденции – несколько писем из университетов, с планами выступлений о перспективах современной литературы. Задача у меня непростая. Мне надо как-нибудь убедить китайцев в том, что Шукшин и Шолохов уже не совсем современные писатели, что русского читателя, мягко говоря, заебали китаизмы в текстах Сорокина и что мои книги об армии и Китае это просто книги о людях, а среда – всего лишь культурный фон.

Выступлений много. Только в конце этого месяца – в трёх университетах. Билеты, проживание, культурная программа. Материковый Китай щедр и гостеприимен. В Гонконге я пока торчу за свой счёт. Но это продлится недолго. Договор с местным издательством я должен подписать после выходных.

Стоя у окна, я думаю вовсе не о грядущих гонорарах и поездках по всей Поднебесной.
Я думаю о проститутке, живущей этажом выше, прямо надо мной. Не был у неё ни разу, и даже не видел. Только слышал. Раза три-четыре в неделю, ночью, она заявляется домой не одна. Когда с ней клиент, она ходит по квартире на шпильках – цок, цок, цок, цок, цок...

В это время я еще не сплю – чаще всего отвечаю по почте на дотошные вопросы переводчицы моей последней книги, молодой выпускницы Нанкинского университета. Я уже нашёл ее фото среди выпускников – причёска «шариком» и обаятельная мордашка с добрыми умными глазами. Совсем домашняя девчонка по виду. Почему-то именно такие меня и переводят.

Проститутка расхаживает по своей квартирке недолго. Из душа – мне слышен шум воды – она идёт, цокая, к кровати, которая у нее возле окна, как и у меня. Идёт ли она голая, в одних лишь туфлях, или всё-таки в белье? И если в белье, то какое оно у неё? А может, в коротком халате, или попросту завернувшись в полотенце?

Детали, люблю детали.

После душа моя соседка сверху разговаривает с клиентом, смеётся, отвечает довольно громко на едва различимый бубнеж. Слов не разобрать, но я уже знаю, что она специализируется по иностранцам. Лаоваям, как нас называют на материке, или, по-местному – гвайло. Человек-дух, заморский дьявол.
Потом она всегда включает телевизор – и голоса заглушаются. Довольно скоро раздается методичный скрип и негромкий стук – очевидно, спинка расшатанной кровати стучит о стену. Моя соседка принимается страстно кричать: «Оу, йес! Йес! Кам! Кам, бэби! Кам!»

Рано или поздно «бэби» послушно кончает, и тогда обе наши квартиры оглашаются таким радостным женским воплем: «Ай лав ю! Ай лав ю! Ай лав ю!», что я даже начинаю завидовать кряхтящему «бэби».
Впрочем, через минут пять «бэби» уже будет собираться. О врученных деньгах легко догадаться по многократному: «Сэнькью, сэнькью, сэнькью!»

Каблуки цокают до входной двери. Выпроводив клиента, она снимает обувь и становится почти неслышной. Убавляет звук телевизора, а потом и вовсе выключает его, после повторного похода в душ.

В эти минуты я с особенным любопытством пытаюсь проникнуть мысленно в её квартирку, подсмотреть, чем она занята, заглянуть в лицо, увидеть выражение глаз... Весь мой опыт общения с такими, как она – не богаче опыта бесчисленных «беби». Так же, как и они, я никогда не задерживался у проституток. Это все равно как засидеться на толчке сверх необходимого времени. Что может удержать тебя там? Разве что зачитаешься подвернувшейся книжкой... Вот, кстати, и «перспективы современной литературы»...

Сейчас она наверняка спит, и не проснётся до обеда. Вчера у нее выдался неудачный день или просто выходной. В квартире было тихо, только телевизор негромко работал. Сегодня пятница, и она обязательно отправится на работу.
Почему я до сих пор не зашел к ней, не познакомился... Может, мы даже не раз сталкивались в лифте, который идёт экспрессом до тридцатого этажа и далее везде, до сорок пятого.

Могли бы стать хорошей парой.
Писатель и проститутка. Люди свободных профессий. Нам нет нужды бежать поутру в офис или на фабрику. Мы оба предпочитаем находиться ad marginem, притворяясь на людях обычными членами общества. Если у неё есть сутенер, она наверняка поймёт и мою неприязнь к договорам с издательствами.

Правда, в наших отношениях возможна горчинка. Она любит поспать, а для меня утро – самое активное время. Это сегодня, может быть, из-за утомительной непогоды, вместо обычных пяти часов за компьютером я маюсь от безделья, меланхолично поглядываю то в окно, то на потолок и примеряю на себя совместное житьё с неизвестной женщиной. Наверное, у меня просто давно не было секса. Или та, что живет сверху – единственная моя близкая «знакомая» в этом безумном островном муравейнике. Не уверен, нужно ли знакомится с ней по настоящему. Впрочем, знакомство за деньги и в «резинке» настоящим назвать никак нельзя.

Женщинам, которые решаются на совместную жизнь со мной, я приношу кучу проблем. Даже вот такой привычкой – начинать день ни свет ни заря. Ладно бы только свой. Но я так сильно ощущаю пустоту каждого нового дня, особенно его начала, что спешу поскорее заполнить, хоть чем-нибудь. Раньше я хватался за припасенную с ночи выпивку. Первая утренняя порция алкоголя как спасительный скафандр перед нырком в кошмар будней. Защищая от внешнего ужаса, скафандр пожирает тебя изнутри. В итоге остается лишь оболочка, а под ней – пустота. Заливаешь её алкоголем, но ты – это уже не ты. Алкоголь размыл тебя, уничтожил.

Поэтому я с ним завязал.

Ева как-то призналась, что не ожидала подобного. Ставила на мой успех, конечно, немало ему поспособствовала, но – опасалась. Неожиданно на меня свалилась известность. Первая же книга наделала немало шуму, умудрилась попасть в букеровскую номинацию. Тиражи, деньги, интервью, презентации, фуршеты – было чего бояться. Выпить и поговорить за жизнь находилось много желающих. Никому не отказывал, пил с каждым, кто предлагал. Нелепости такого подхода к себе и своей жизни я не замечал, поэтому пил с читателями на фуршетах, пил с «камрадами» контркультурных сайтов, где я по привычке еще обитал и откуда меня настойчиво вытягивала Ева. Пил вообще со случайными людьми... Дома, в кабаках и просто на улице «из горла». В отделении, куда меня привезли менты за распитие на улице - узнав, что я автор «лучшей книги об армии», поили водкой и вспоминали свою службу.

Вышла вторая книга, а за ней потянулись вереницы запоев, дебошей, алкогольных психозов, нелепых скандалов и ссор, и как итог – желание со всем разом покончить, включая себя самого. Ружьё имелось, хранилось годами в деревенском чулане, и по всем законам жанра было извлечено, заряжено и, наконец, выстрелило – лишь по случайности не в похмельную голову.
Стало понятно, что дальше выбор «или – или».
К выходу третьей книги был уже трезвым и, что больше всего меня удивляло, успешным человеком. За следующий год написал несколько коммерческих книг под разными псевдонимами. Обожание читателей (я подозревал, что большинство из них читали эти книжки именно на толчке) и ругань критиков (где они читали, было неважно) достались виртуальным образам, деньги же и участие в новых проектах получил я.

Но это не принесло счастья.
«Сердце пусто, празден ум».
Праздность ума меня не беспокоила. Наоборот, даже помогала жить, забыть былые кошмары. Но никуда не исчезла пустота сердца, наследие былой жизни.

Лучшее, чем я мог ее наполнить – женщиной.
Я и заполнял.
В рассветных сумерках прижимался к спящей рядом Еве, пристраивался, обнимал, поглаживал, настойчиво поворачивая поудобнее. Ладони заполняла её тёплая сонная грудь – одной пустоты уже нет. Теперь осторожное проникновение, и другой вид пустоты заполнен тоже. Ева, еще не проснувшись, податливо изгибалась, вздыхала. Набирали силу плавные движения... Движение - это жизнь.
Но классик и тут оказался прав.
Напрасный и случайный дар. Сил не хватает, чтобы сохранить. Только растерять что имеешь, да попытаться схватить не своё. Чтобы потерять в итоге всё. Включая самого себя.

Ева осталась на другом конце земного шара, в географической Европе. А на деле – в далёкой от европейства, провинциальной Москве. В городе, где Азия веками почивает на куполах.
Сбежав от Евы и Москвы, я никуда не делся. Лишь переместился на тысячи километров, но это ничего не изменило.

Азия – вокруг. Азия – внутри.

Лежу, разглядываю потолок, слушаю натиск непогоды.
Мокрый ветер атакует единственное окно моей квартиры. Даже не квартиры, а бетонной ячейки, куда едва умещается короткая для меня софа, низкий компьютерный стол и душевая кабина возле входной двери. Кухни и в помине нет, но я не особо огорчаюсь – внизу полно забегаловок. Зато тридцать пятый этаж, вид на бухту и дивные закаты. Так обещал мне хозяин квартиры, улыбчивый старикан с неплохим английским, перебравшийся с Тайваня в Гонконг в середине прошлого века. Старый гоминьдановец не обманул – в первый же вечер на новой квартире, съехав из ужасной гостиницы в одной из улиц-ущелий Коулуна, я стоял у окна нового жилья, завороженный буйством закатных красок. Следил за угасанием желто-розовых сполохов над водной гладью и разглядывал вечерние огни загадочного для меня Сянгана – Гонконга. Мерцали окна небоскрёбов, откуда-то снизу плыл свет пятничных торговых улиц, по бухте сновали тёмные суда с едва различимыми на них огоньками.
Я приехал в Гонконг не в самое лучшее время, в сезон дождей. Вечер новоселья выдался единственной передышкой от непогоды. Тучи, висевшие над островами которую неделю подряд, к вечеру вдруг исчезли, на небе остались лишь их рваные следы. Освобожденное солнце торопилось выплескать энергию творчества – спешно раскрашивало отсыревший мир тёплым цветом огня. Жёлтый сменялся красным, добавлялся алым, заливался поверху малиновым. Но стихия воды побеждала – вода в бухте багровела, темнела, со стороны моря спешили новые тучи и угасавшее светило смогло лишь слегка подкрасить их кармином.

Новоселье выпало на вечер очередной встречи с читателями. Предстояло выступать перед местной русской общиной, рассказывать о России, своих книгах, вспоминать различные байки – из армейской жизни или времён проживания на материке. Делиться творческими планами... Всё это, включая экспромты, шутки и воспоминания, было многократно повторено, обкатано, порядком надоело. Невольно я сравнивал ощущения с оставленной мной работой – когда занимался преподаванием. Из года в год повторяешь одно и то же, и делать это с былым энтузиазмом стоит нечеловеческих усилий. Удивление от своеобразного дежавю – это уже было со мной, я уже это говорил – сменяется раздражением, и чуть позже – отупением. Знаешь наперёд все вопросы, не задумывась, выдаешь ответы. Автоматизм конвеерного общения. Сегодня – здесь, завтра – там. Я давно привык к таким встречам и думал совсем о другом. Ловил себя на мысли, что снова, по иронии судьбы, оказался в чужом для меня городе, будто именно это и есть моё предназначение в жизни – быть повсюду чужим.
Даже на родине.

Ещё недавно – но уже в прошлой жизни – я жил в уютной и просторной, по сравнению с нынешним жильём, «двушке» в районе Коньково. Из окна квартиры был виден весь юго-запад столицы. По вечерам я курил на кухне и смотрел на морозно-красное закатное солнце, на серые, будто мертвый коралловый лес, деревья заснеженного парка, на фиолетовые языки ледяных горок по склонам оврага и деревянный сруб часовни у источника - туда многие местные ходили по вечерам с бидонами, как в деревне. Тёмными толстыми пингвинами они пробирались по тропе между сугробов. Смотрел и понимал, что это – не моё. Не люблю московские закаты, холод, снег, часовни... Не люблю этих местных... Сознавал, что смотрю, как в песне из юности, на чужое небо. Из чужого окна.

Квартира была не моя, а Евкина.

Ева...

Про свою женщину герой «Бойцовского клуба» говорил так: «маленькая язвочка на нёбе, которая заживёт сама, если не трогать языком, но удержаться невозможно».
Счастливчик.

У меня таких язвочек полон рот.

Ева – одна из них. Самая свежая
Когда стало ясно, что небо Москвы давно стало чужим, когда ужаснулся количеству написанных мной коммерческих, проектных, а если начистоту, макулатурных книг – ни на одной из них не решился поставить своё имя – и когда ощутил, что погрязаю во всех этих радиоактивных мутантах, добрых жирафиках и ментовских погонях, погрязаю всё глубже не без активного участия Евы... Когда случайно – ну хорошо, не случайно – залез в ее переписку по скайпу...

Тогда и сбежал.


...Неожиданно слышу, что моя соседка проснулась – что-то уронила на пол, разбила. Стакан или тарелку, судя по звуку.
Мысли о Еве из головы можно выбить лишь по-старинке – клин клином. Решение принято.
Быстро одеваюсь – джинсовые шорты и футболка Abercrombie & Fitch. Сую в карман ставшие уже привычными местные доллары. Оглядевшись, замечаю на столике кружку с надписью «I LOVE HK» - подарок русской общины. Картонная коробочка от нее лежит тут же. Упаковываю посуду обратно. Бросив взгляд на потолок, выхожу из квартиры и по узкому коридору иду в сторону лестницы.
Пришло время познакомиться с соседкой поближе.