Авторы I и II частей в алфавитном порядке:
Братья Ливер, detisladkova, Кирбибек, Лоффкач, Мик, Француский самагонщик, Хабар, Zaalbabuzeb






      Один мальчик из моего класса как-то мне говорит…
      – Я, - говорит, – голодный в школу хожу – родители уехали на пять дней в Иваново, всё съел, что мама оставила, в холодильнике только сырой цыплёнок, я не знаю, как его приготовить.
      – Чивооо? – вот так возмущаюсь. А сама тоже без понятия, как его приготовить, моя мама меня такими проблемами не грузила. – Чепуха какая. Сварить надо! Чокнулся – голодным ходить?
      В общем, со следующего урока убежали к нему домой варить цыплёнка.
      Нормально – поставили на огонь полную кастрюлю воды, в ней я целиком утопила
здоровенного замороженного бройлера. Из упаковочной плёнки, наверное, вынула.
      Не изобразить бывалую хозяйку казалось неправильным. Чья-то наивная вера в мои кулинарные познания вдохновляла. Я важничала у плиты, внезапно охваченная незнакомым чувством – кормилицы! Довольно приятным.
      Долго ждали, когда закипит, потом не могли отойти от кастрюли ни на минуту – воды было до краёв, а убавить огонь мы не догадывались. Кипяток бурлил. Я отчерпывала поварёшкой.
      Наконец, бледный и как-то противно разбухший бройлер всё так же целиком был уложен на большую тарелку, посыпан солью. Чуть посомневавшись, что это сизое с пупырышками съедобно, я поставила тяжеленную тарелку перед мальчиком.
      Не помню, был ли хлеб.
      Он минутку тоже поколебался, голодными глазами порассматривал могучую бройлерскую тушку. Понял, что одному не справиться, и предложил мне тоже.
      Съели всё из одной тарелки – быстрей, чем сварили.
      Чай сам приготовил, попили.
      Потом он говорит: пойдём в мою комнату, отдохнуть надо.
      Пришли – кровать, конечно, не застелена. Один же целых три дня, мама не напоминает. Забрались в постель. Он лег на спину руки за голову, я села ножки под себя – поверх одеяла.
      Часа три душевно проболтали о всяких новостях, от школьных до вселенских.
      Как бы увлёкшись беседой, он даже сел рядом. Очень близко… Время от времени предлагал:
      – А пойдём в другую комнату, на папину и мамину кровать! Там хорошо. Сходим, глянем?
      Сходили.
      – Неа, – со смутным чувством опасности, – мне там, у тебя, тоже нравится. –
Красотка-задавака такая. Нельзя перечить.
      Вернулись, уселись по-прежнему. Уроки в школе, возможно, уже заканчивались. В нашей комнате время отключилось. Воздух почему-то звенел.
      Солнце через окно по одеялу соскальзывало с полудня. Границы тени и света на коже казались бездонными. У тела не было очертаний.
      Я вдруг почувствовала себя другой. Необратимо новой – будто это закрепилось в какой-то памяти, не зависящей от моей.
      Он сказал:
      – Знаешь, чего бы я больше всего хотел? Больше всего-всего?
      – Н-ну?! – опять с неясным чувством опасности.
      – Сидеть вот так с тобой и разговаривать всю жизнь – чтобы это никогда не кончалось.
      Через полгода, вскоре после выпускного, он погиб – разбился на мотоцикле.
      Его мама отдала мне школьную тетрадку со стихами. В них, неумелых, не в рифму,
– контртенором – нежная, чувственная взрослая ебля. До мурашек за краснеющими ушами.
      Мама, наверное, с благодарностью подумала, что, конечно же, всё это у нас было.
      Потому и отдала.




      Наденьке решительно нечем было себя занять. Мама с тёть Верой курили на лавочке, тёть Верин сын Артёмка спал в коляске. Мальчишки заняли песочницу и качели, подружки сидели дома. Не беда. Прогулявшись до выхода из двора, Наденька, оглянувшись, убедилась, что мама с тёть Верой продолжают оживлённую беседу, и решительно обогнула угол дома.
      Перед ней высился Замок. Мама с папой называли его «заброшенной стройкой». Но окруженные забором краснокирпичные руины с черными провалами окон рождали в Наденьке самые романтические фантазии. Родители настрого запретили ей даже приближаться к забору, не то что залезать внутрь. Но как ещё развлечься, когда никто не хочет с ней играть?
      Наденька легко пролезла под отогнутой гофрированной оцинковкой и очутилась перед Замком. Здание было невысоко - три этажа. Мама рассказывала, что это должен был стать магазин, но строительство почему-то свернули. Если смотреть на постройку от её подножия, то она еще больше напоминала замок. Стены вырастали из бурьяна, красный кирпич местами обкрошился и расслоился, придав дому налет старины.
      Чтобы попасть внутрь, Наденьке пришлось обойти Замок по периметру. Окна первого этажа и двери были закрыты щитами из досок, но в любом случае ей не хватило бы роста до них дотянуться. Однако были еще подвальные окошки, совсем невысокие - сантиметров тридцать, и этого было вполне достаточно, чтобы пролезть маленькой девочке. В подвале царил полумрак, но глаза быстро привыкли. Наденька вышла через пустой дверной проем из помещения, пересекла еще одну комнату, поднялась по недлинной лесенке и оказалась в фойе первого этажа. Здесь тоже было темно, свет пробивался только из щелей между досками, закрывавшими окна и вход. От входа наверх вела широкая лестница - как в самом настоящем Замке! Наденька тут же возомнила себя хозяйкой Замка, королевой. Она одна здесь, и всё это хозяйство - только её! Необходимо обойти владения, хотя ноги не то что шли - сами пускались в бег. Наденька радостно запрыгала вверх по ступенькам. На втором этаже было намного светлее - оконные проемы здесь ничто не загораживало. Здесь лестница разделилась на две боковые, ведущие на третий этаж. Наденька вприпрыжку поднялась на третий этаж, преодолела последнюю ступеньку и… рухнула вниз.
      От удара о бетонный пол Наденька испытала такую боль и шок, что тут же во весь голос заревела. Боль была везде: в голове, шее, груди, ручках, ножках. Снова оказавшись во тьме первого этажа у пронизанного световыми полосками главного входа, она плакала навзрыд.
      - Девочка, не плачь, пожалуйста, - раздался голос сбоку. Не переставая рыдать, Наденька повернула голову и увидела… Лунтика. Слёзы остановились так же внезапно, как и начались. Герой любимого мультика участливо смотрел на неё всеми четырьмя зрачками. - Давай я сделаю, чтобы у тебя не болело.
      Он подошёл к девочке, и поочередно погладил фиолетовой лапой везде, где ее грызла невыносимая боль. И правда, куда бы он ни прикасался, боль тут же пропадала. Наконец, Наденька чувствовала себя как прежде.
      - Давай поиграем, - предложил Лунтик и протянул лапку. Всё ещё не пришедшая в себя Наденька послушно дала ему свою руку, и Лунтик мягко, но сильно помог ей встать с грязного пола. - Не бойся, милая, - видя её нерешительность, попытался успокоить пришелец. - Ты же мечтала о встрече со мной, ведь правда? - Наденька согласно кивнула. - Ну вот я и пришёл. Хочешь, слетаем на Луну - ты же всегда хотела узнать, где я жил раньше. Ну как, готова?
      Наденька нерешительно кивнула. Лунтик поднял её на руки, приподнялся над полом и, мягко сжимая девочку в объятиях, устремился с ней через окно вверх.

      Наденьку нашли тем же вечером. Поднятая по тревоге полиция прочесала и заброшенную стройку. Тело девочки лежало на полу первого этажа, откуда она упала из проема между лестничным пролетом и недостроенным перекрытием третьего этажа. Судмедэксперт определил, что смерть наступила практически мгновенно - у девочки была черепно-мозговая травма, сломана шея, повреждены внутренние органы, имелись многочисленные переломы, а значит, Наденька не мучалась. Конечно же, это мало утешило убитых горем родителей. Вскоре после похорон они развелись. А заброшенная стройка и поныне высится посреди квартала. Только уже без забора, растащенного предприимчивыми гражданами на металлолом.




      Дым из заводской трубы смешивается с тучами, и те проливаются дождём. Фабрики, склады и ангары за окном – всё становится серым. Из форточки тянет сыростью и аммиаком.
      – Как хорошо, – вздыхает Мария, – что мы живём не в гетто.
      Мария согревает пальцы дыханием. Её койка крайняя.
      Из-за стены доносятся вопли:
      – Вылазь! – орёт мужчина. – Вылазь, мелкий ублюдок, вылазь, мать твою так!
      – Не-е-ет! – пищит женщина. – Не-е-ет!
      Шлепок.
      – Заткнись, сука!
      Ещё шлепок.
      Глухой голос произносит:
      – В еврейском гетто свирепствует симула.
      Мария поворачивает голову:
      – Симула?!
      – Да, – кивает голубоглазая блондинка. – Это когда ребёнок в животе у мамы превращается в крысёнка.
      – Прогрызает пузо и лезет наружу.
      – Нет, – раздаётся шёпот. – Это когда его тельце обсыпают гнойники. А потом они лопаются, и гной попадает в кровь мамы.
      – Ой, прекратите! – стонет Мария.
      Палата напоминает коридор. Десять коек в ряд прижаты друг к другу. Перед каждой – красная или голубая корзинка.
      Курчавая толстуха отрывает младенца от груди и заглядывает ему в лицо. Младенец недовольно морщится, ручки тянутся к соску. Дети остальных тоже – либо сосут, либо спят.
      За стеной – шум да ор:
      – Сейчас я ножом вырежу! Слышишь? Слышишь, сука?! Ножом!!
      Шлепок.
      – Мой муж работал в охране, – рассказывает блондинка. – Дежурил на воротах и пропускал грузовики за стену – в гетто. И видел тамошние дома… Нет, это были даже не дома, а руины. Людей в них уже нет. Зато водятся какие-то уродцы.
      Ливень за окном не перестаёт, и вода течёт из ветхих рам. Заливает край простыни, капает на пол.
      Сын Марии посапывает рядом. Дремлет с открытым ротиком.
      – А мне кажется, в глубине гетто что-то есть, – странно замечает Мария. – Люди там точно живут. Туда ведь каждый день летают вертолёты.
      – Увозят трупы, – вздыхает собеседница. – Тяжёлая еврейская судьба.
      Роженица за стеной протяжно воет и затихает. В дверном проёме мелькает тень – по коридору топает акушер. Он матерится себе под нос. Халат забрызган кровью.
      Неясный гул доносится с улицы. Он подбирается к роддому, проникает внутрь, растекается по коридорам и лестницам. Матери переглядываются. Дети открывают глаза, но не плачут.
      В проёме вырастают тени.
      Грохочут сапоги, в палату врываются люди в белых комбинезонах. На головах – противогазы, на руках – повязки со знаком – глазом в треугольнике. Из карманов торчат упаковки шприцов.
      – Обязательная вакцинация, – гремит электрический бас. – Против чумки, гриппа, бешенства, холеры, дифтерии, симулы, туберкулёза…
      Крепкие пальцы вырывают детей из материнских объятий. Матери вопят, зовут на помощь, бьют ногами. Кто-то в ужасе ныряет под покрывало, кто-то рыдает. Толстуха кидается на вакцинатора, но получает кулаком в челюсть и обрушивается назад, в койку.
      – …Против рака, волчанки, оспы, эболы, гепатита, коклюша, краснухи, чревоточия…
      Иглы протыкают розовую плоть. Дети кричат, но руки в перчатках сжимают им глотки. И всё новые и новые вирусы впрыскиваются под кожу.
      – Пожалуйста, не надо, – умоляет Мария. – Не трогайте его, прошу вас!
      Человек в комбинезоне заносит шприц, но, взглянув на Марию, неожиданно передумывает. Аккуратно кладёт младенца в корзинку и переходит к соседке. Хватает её малыша.
      На лице Марии мелькает испуганная улыбка.
      Голубоглазую блондинку бьют шокером. Трещит электричество, изо рта хлещет пена, воздух наполняется вонью мочи и кала. Раздражённый вакцинатор вгоняет шприц младенцу в ухо. Матери визжат и мечутся. Некоторые лежат без сознания. Толстуха застывшими глазами пялится в потолок. Рядом корчится её исколотый малыш.
      Люди в комбинезонах уходят. Пустые шприцы и осколки ампул блестят на кафеле.
      Вдруг замыкающий оборачивается. И шагает к Марии. Та уже забрала ребёнка из корзинки, но вакцинатор выхватывает малыша и, держа за шею, уносит.
      – Не-е-ет! – кричит Мария. – Падла, не смей!!!
      Только теперь она замечает на рукаве вакцинатора надпись: «отд. ВИВИСЕКЦИИ».
      – Не-е-ет!!! – Мария вскакивает на ноги и бросается за мужчиной.
      В последний момент тот оборачивается, вынимает шокер, и разряд тока бьёт Марию в лицо. Всплеснув руками, женщина летит на пол, конвульсивно дёргается и замирает. Шаги вакцинатора затихают вдали.
      Через полчаса матери успокаиваются. Кто-то ещё всхлипывает в подушку, у кого-то не унимается дитя. Но усталость берёт своё, и, в конце концов, палата заполняется тишиной.
      – А всё-таки хорошо, – вздыхает блондинка, глядя на распластанное тело Марии. – Хорошо, что мы живём не в гетто.




      В квартире бабушки водились нужные вещи: пластмассовый орел, умевший светиться в темноте, черный пиратский пистолет на пистонах, серебристый робот с большим ключом в боку (когда его заводили, робот качался, как пьяный матрос, жужжал и неуклюже делал несколько шагов, пока не падал), армия красных красноармейцев и много еще чего.
      В общежитии, где проживал Сашка с мамой и сестрой, тоже были игрушки, но долго там не задерживались. Все достойные внимания штуки неизбежно оказывались в детском саду – на прогулке перед обедом Сашка выхватывал очередное сокровище из кармана и кричал: «Кому дать, кому дать, кому голову сломать?» Кто первый кричал МНЕ!, тому и доставалось. Просто так.
      Из квартиры бабушки игрушки выносить запрещалось, что обеспечивало им долголетие и оседлость. Но на это раз Сашка нашел в бабушкином чулане Настоящее Сокровище, при виде которого захватило дух и помутилось в голове.
      Золоченый сундучок в затейливых узорах сиял в восхищенной Сашкиной руке, умоляя спрятать в него драгоценность и срочно закопать где-нибудь во дворе, чтобы получился Клад. У Сашки была одна такая драгоценная вещь – большая прозрачная пуговица в виде граненого бриллианта.
      Он будет рыцарем-хранителем Клада. Вместо шлема пригодился целлофановый пакет, что сушился на веревке в кухне. Мир сквозь шелестящую пленку расплывался, и во дворе Сашка пару раз грохнулся коленками об асфальт. Надел бы колготки, не было бы и ссадин, но таскать колготы считалось среди мужчин детсада занятием позорным и, тем более, не рыцарским.
      - Мальчик, ты зачем мешок на голову надел? – бестактно спросила большая прохожая женщина.
      - Я рыцарь, - сухо ответил Сашка, поднимаясь с колен, - а это шлем.
      И поскакал от нее, чтобы не спросила еще что-нибудь глупое.
      Вырыть ямку в земле оказалось непросто, мешали твердые корни. Сашкин взгляд остановился на песочнице недалеко от подъезда. Совок вошел в песок, как в масло, и рыцарь повеселел.
      Но опасная работа лишь начиналась – на Клад покушалось Чудовище из-под лестницы Сашкиного подъезда. Тварь жила в черном провале, откуда всегда веяло холодом, была страшной, но не всемогущей – если, входя в подъезд, перепрыгнуть щербатую ступеньку, Чудовище оказывалось бессильным.
      - Ты чего здесь сидишь? – спросил какой-то парень, остановившись рядом с песочницей. Взрослый, первоклассник, в темно-синей школьной форме и ослепительно-белых кроссовках в полоску.
      - Да так, - небрежно ответил Сашка, - клад стерегу.
      - Ого, - сказал парень, - а где?
      Сашка с гордостью показал красиво исполненный из песка холмик.
      - Ого, - повторил школьник и о чем-то задумался.
      - Саша! – крикнула бабушка в форточку. – Мультфильмы!
      Рыцарь вздрогнул – он совсем забыл, что днем шли мультики. Рука нервно стиснула эфес совка.
      - Ты иди, - вдруг спас его парень, - а я постерегу, пока не кончатся.
      - Может, со мной пошли? – предложил Сашка. – Бабушка нам чаю с лимоном сделает, а?
      - Да ты иди, - улыбнулся, - мне не трудно.
      - Чудовище, - напомнил Сашка, - оно рядом.
      - Справлюсь, - успокоил парень.
      И Сашка рванул домой, сверкая сандалетами.
      Мультик в телевизоре оказался один, да и тот кукольный. Сашка вздохнул и поплелся во двор.

      Школьник у песочницы исчез. Красивый холмик оказался порушен и разрыт. Сашка сунул руку в песок – сундука не было.
      Как он мог оставить товарища наедине с Тварью Из-Под Лестницы! Он же совсем не знает, как ее заклинать! А вдруг его… Губы рыцаря дрогнули. Сашка опустил глаза, чтобы не зареветь.
      От песочницы тянулись следы кроссовок. Он пригляделся. Точно! Сашка перевел дух - друг спасся живым. А Сокровище – жаль, конечно… Но улицы так просторны от солнца, а в синем небе так шелестят каштаны и пахнет зеленым детством травы, что от громадного счастья кружится голова и хочется научиться летать – и это, действительно, важно.