Остывает пирог на окне.
За окном сыплет мартовский снег.
В доме сети плетет тишина:
Я — один. И ты где-то одна…
Молью день выедает тоска…
Щас какую бы блядь приласкать,
Опрокинувши с пойлом аршин,
Да вогнать до кишок, от души!

Только где ж ты, my sweet Lady Jane?
Чтоб как раньше, вкусивши портвейн,
Подломить твой мохнатенький сейф
На какой-нибудь шумной тусе.
Иль дорваться до пышной вдовы,
Принцем став ее грез половых,
Абы в лихе бухать и пахать,
Погружаясь в пучины греха…

Можно шлюху, конечно, зазвать,
Чтоб как грелку в лохмотья порвать.
Но смотреть будет, мразь, на часы:
Ей твой хер — что кусок колбасы.
Ей что конь, что извозчик-хамло,
Ей плевать, что сосать за бабло.
С тем успехом я, верно бы, смог
Посетить желтый дом или морг...

Где плутаешь ты, сука-любовь?
С кем смакуешь коньячных клопов?
Мне и надо всего с гулькин хер —
Твою щель и твой третий размер…
Посидеть, о душе потрындеть,
Лечь в постель, накидавшись на треть,
И убить в щепы старый диван,
Для задора включив Ottawan.

Не ебать бы мне этот пирог,
Где начинка — с изюмом творОг,
С безобразной по центру дырой,
Этой грустной весенней порой…
Вон — бомжа во дворе лезет в бак,
Объедая бездомных собак.
Кто порадует чем в бапский день
Эту с шанкром хромую песдень?

* * *
Вяло кончу в пирожный творОг
Да скормлю ей все это добро.
Ешь, дешевка, ебло не криви —
Нет для нас в этой жизни любви...