Бредя в бреду, бурча ночами, губами тычась в лапы туч, порой я делаюсь печальным, и, сам того не замечая, последним сыном Иван-чая, не осужден, но и не нужен ложусь слезами в ложе лужи Парнасов кучерявых куч.

Ах, был бы весь я Аполлонен, в златовенковом мираже - стоял бы в Фивах на колонне, слегка стесняясь неглиже. И косяки косых туристов лицом своих простых голов меня глазели б утром чистым в прицелы Кодака стволов. Или монашки из Монако, прикрыв ресницами зрачки, стеснялись, жмурились, однако, мои бы прятали значки...

Пусты, пусты мои устои, чистосердечен, но не чист, я Фив сих греческих не стою, а и попав – был изгнан из, истоптан толпным лопотаньем, ломаньем, мерностью манер...

...Бреду бурча, рассветом ранним, страны иной ранимый странник, невнятный внешне, но занятный, чьи дождь стирает строчек пятна - разиня, рохля, резонер...