- Красивая попка, - сказала ты, глядя на пришпиленное к стене фото какой-то великолепной бляди, и добавила: - это и есть твоя мечта поэта?
Я не торопился. Некуда. Закурил. Проводил взглядом в последний путь летящую к солнцу нить паутины. Посмотрел на безгранично-гранёный стакан. Подумал о том, что иногда мне удаётся не думать. Ни о чём. Совершенно. Убил в пепельнице бычок своей сигареты и разродился следующей тирадой:
- Мечта моего поэта – ты. А это так, пособие для мастурбации. Ну и ещё иногда аэродром для мух.
- Да?
- Ага.
- А чем, в таком случае, мечта от рукоблудства отличается?
- Ничем, - ответил я и выпил дешёвого пойла, оскорбляющего своим вкусом благородное имя Портвейн.
Понятное дело, я врал ей. Отличий масса. Но умная женщина – не загадка. И причём давно. И я не вижу причин способных заставить меня сознательно делать из мечты моего поэта пошлую одноразовую незагадку.

Незабудку на грудь я тебе положу,
Всуну хуй тебе в рот. А зачем, не скажу.

Высокая поэзия, в отличие от высокой груди, всегда вызывала у моего чуткого организма депрессняк граничащий с тошнотой всех цветов радуги. Будь моя воля, я бы всех поэтов к стенке... пусть постоят понуро под дулами моих настойчивых автоматов и подумают над своим поведением.
Грешен. Было время, и я на заборах царапал стихи. И, конечно же, был уверен в собственной непогрешимости и гениальности. Посему готов стать подле самого последнего стихоплёта. Только ничего от этого не изменится. Я старый, больной и вечно пьяный. Но почему-то во сне до сих пор пачкаю заборы прибрежного города своей рифмой. Впрочем, вполне возможно, тут всё гораздо проще – это не стихи, а шмурдяк.
Захожу в туалет с благородной целью поблевать. Открываю крышку унитаза, а там... там-тарам там-тарам золотые рыбки с желаниями своей постоянной клиентуры суетятся. Татьяны навки с аннами семенович отрабатывают на коньках элементы синхронного плавания в открытом море...,
и штормом пахнет. Скоро зима.
- Эк тебя плющит, - сказал мне я и, на всякий случай, прикрыл дверь.
- А тебя?! - ответствовал я себе и дверь открыл.
- Но все-таки, - не унимался я.
- Ты с кем это там? - донеслось из комнаты.
- С кем с кем... с ноль семь, - пробурчал я. Подумал, что ноль пять оскорбительно мало и вышел из туалета.
Вошёл в комнату и:
- В магазин не сгоняешь? - джентльмен итиомать.
- Так ты ж ещё это не допил...
- Это гавно пить невозможно. От него в унитазе зима надвигается. Да и мало тут. Нахрена нам будущее, если нет у нас прошлого?
Я взял в руки бутылку и покрутил ею у себя перед носом. От моих таинственных манипуляций содержимого не прибавилось. Странно. А раньше получалось. Или мне так только казалось. Кто его знает?
- Ну, так как? Сходишь? "Или мне потом, через год прибегать?"
- Пойдём вместе, - предложила она.
- Пойдём.
И мы пошли. Лесами тёмными. Горами высокима. Небом ясным да глубоким. Морем засранным.
По пути повстречались нам вышеозначенные золотые рыбки на коньках, Ани-Тани в манто и мини-юбках и водолазы-ассенизаторы в бикини. И было их несметное количество. И каждый из них нёс лаконичный лозунг-транспарант: "Мама, а зачем ангелам балалайка?"
А когда выходили мы из подъезда, то на двери оного, среди прочей лабуды рекламной, явилось мне откровение: "пока ещё трезвый сантехник выполнит работы..." и бла-бла-бла, и номер телефонный. И подумал я: на кой хрен мне магазин, если меня и без него плющит, шо того таракана.
- Знаешь, Светик, не нужен мне магазин. Я тебя хочу. Пойдём обратно. Ты наденешь для меня свой самый блядский наряд, и буду я тебя иметь и в хвост и в гриву. Хочешь?
- Хочу. Но у меня с собой из одежды нет ничего сексуального.
Я ощупал её взглядом. И, действительно, нет. Обычные джинсы, рубаха с моего плеча... блин, кроссовки – и те не на шпильке.
- Ну и как же я теперь-то? Смени гнев на милость, милая. А то застрелюсь литрухой водки в одну морду, оставив единственную запись в новеньком судовом журнале: во всем этом паскудстве прошу винить тебя. А впрочем, ладно. И так сойдёт, - сжалился я над собой, потому что терпеть не хотелось. Встал перед нею на колени и призывно погладил носом по джинсам в области попки. Джинсы были тёплыми и пахли самкой.

Потом был трах
Не ах
Но ТРАХ.

А потом, когда я, свесив ногу свою волосатую с края дивана, курил расслаблено, а ты без умолку о чём-то своём лепетала, до моего совершенного слуха, словно сквозь сон, донёсся твой кисловато-воркующий голос:
- ...евреи эстонцы.
И, чтобы ты наконец-то заткнулась, вспомнил я своего старого знакомого. Вслух и громко:
- Марк Лерман – человек замечательный, - почти закричал я. - В том смысле, что не заметить его было невозможно. Росту рупь писят с копейками, но нос и харизма выдающиеся. Умел он, знаешь ли, приковывать к себе внимание, а приковав, уже хрен отпускал.
- !?!? - удивлённо посмотрела на меня ты. Но промолчала.
- Впрочем, сейчас не об этом. Марик был человеком снедаемым пороками: наркота, синева, женщины, музыка и табакозависимость – вот далеко не полный список его побед над жизнью. Не был замечен он только в одном – его совершенно не интересовали мужчины. Как объект утех сексуальных. В остальном же вполне себе нормальный такой отрицательный персонаж.
Как-то раз я сказал ему, что эстонский флаг состоит из белого, черного и синего цветов. Он, театрально выдержав паузу, ответил: ты знаешь, я, наверное, эстонец.
- А причём тут эстонский флаг?
Сразу видно: не ботает девушка по фене.
- Синее – это кир, - начал я объяснять ей терпеливо, - черное – наркотики группы опиатов, а белое – кокс, винт, джеф и прочие амфитамины-экстази.
В комнату вошла кошка. Довольная. Улыбается. Вчера её всю ночь лишали девственности коты. Есть чему улыбаться.
- Кис-кис-кис, - позвала дефлорированную Светик.
- Была такая группа в Америке. Kiss называлась, - откликнулся вместо кошки я.
- А! Это там, где sex drugs & rock'n'roll? - блеснула познаниями в области идеологии хиппи она.
- “SOCKS drugs & rock'n'roll”, - ответил я словами постаревшего (а значит мудрого) Джона Лорда. - Я же буду ещё циничнее: наркота не прёт, рок-н-ролл не греет – остаются только теплые шерстяные носочки. Да и те когда-нибудь обязательно прохудятся.
...кстати, сейчас он* играет исключительно симфоническую музыку. А что до рока, так это музыка молодых (дурную энергию надо ж куда-то девать) или, как в моём случае, банальная ностальгия. И скачущий по сцене дряхлый Мик – зрелище, по меньшей мере, жалкое, - сказал я и заснул.
Что снилось мне, не помню. Но хорошо помню, что встал я бодрый и довольный, словно фаллос по утру.
Заглянул в туалет с благородной целью отлить. Открыл крышку универсального таза, а там никакого тебе паскудства в виде зимы надвигающейся, а лишь мягкие краски осени золотой и белочки на зиму сушат грибы. Много-много грибочков.

_____________________________
* Джон Лорд (прим. переводчика старушек через лужайки нестерпимо туманного Альбиона).