импорт.

Снился мне сегодня Великий мастурбатор в какой-то непотребно-кожанной пидарской жилетке на голое тело. И был он необычайно гламурен, накачан и волосат. Предмет его величия невидим. Именно поэтому сперма лилась из левого глаза Великого, а не откуда положено. Ухоженные длинные черные волосы развевались на ветру. Да хуй там - ветра-то не было.
Ветра не было, а волосы резвились. Сухой каталонский таракан по имени Сальваторе дремал в кресле-качалке на берегу самого синего моря. Эротично шевелил длинными острыми усами. Шептал в полузабытьи чьё-то имя. Пил. Постоянно. Вино. Много. И дрочил. В конце концов, какая разница между пить и дрочить? Итог один. Наслаждайтесь, господа.
- Конечно, если вы ещё способны на такую малость, как наслаждение, - сказал Сальваторе и извлёк откуда-то из-за своего пряного запаха последнее откровение.
Оно называлось "Светофор" и представляло собой натюрморт с видом на море. На нём красовалась огромная бутылка зелёного стекла. По бокам от неё нечто непонятное: слева желтого, а справа красного цвета. Все три цвета работали на перспективу. Сигналили машины, сгрудившись в пробку. Ею закрыта бутылка.
- Ты сознательно извратил светофорную очерёдность цвета в пользу герметичности геометрической пропорции? - смеха ради поинтересовался я.
- Чего!?!
- Иди в жопу.
- А. Ну да. Да, - спохватился он. - Конечно сознательно. Бутылка всегда находится в центре. Остальное - периферия.
Фелюги на рейде. Старый рыбак на берегу дерёт уши пострелёнку за то, что тот разбил его гитару. Пацану по барабану. Смеётся. Он доволен тем, что только соседская девочка Чика с досадной ссадиной на коленке знает его тайну: он не разбил дедов инструмент, а пропил. Променял в местной забегаловке на бутылку заморской пепси-колы. Отпил чуть-чуть. А остальное споил предмету своих детских эротических фантазий за поцелуй. Он знал: Чикита не проболтается. Стыд сильнее сплетен.
Шторм предполагает ветер. Ветра не было, а шторм был. Занавески стояли как вкопанные. Облака не шевелились. Небо умерло. Сальваторе наполнил бокал из огромной зелёной бутылки. Взял с полотна желтое, разбавил его красным и немедленно выпил. От светофора осталась лишь бутылка. И та неполная.
- Будешь? - Сальваторе кивнул на картину.
- Пей сам, - ответил я, - что там пить-то? Слёзы.
- Иная слеза крепче спирта будет, - парировал он и вылил остатки в свой бокал.
Хлебнул. Захмелел. Откинулся на спинку кресла-качалки. Пару раз качнулся и задремал. Кресло благодарно скрипнуло и последовало за своим хозяином. Сиеста.
Снился им чуткий сон прибрежного ветра и тепло булыжника, которыми выложена главная улочка их деревушки. От церкви до самого моря. Церковь - древняя и белая, как дождь на голове бога. Под ней, в пыли купаются воробьи и коты совокупляются. Лысый падре накатил стаканчик крови Христовой и теперь занят починкой алтаря. Вштырило папашку. Звонарь лениво начищает язык колокола. С высоты звона колокольного ему одному видны фелюги на рейде. На берегу, какой-то сорванец неумело целует дочь местного префекта. Той смешно. И немного стыдно. И страшно. Страх сильнее сплетен. Сплетён из виноградных букв забор. За ним резвится ветер. Уносит куда-то твою тень. Ну, наконец-то. Хоть какое-то подобие сквозняка.
Кресло проснулось. Закачалось, пытаясь разбудить того, кто был в нём. Тщетно.