Будущая тёща не приглянулась мне сразу. Было в ней что-то такое высокомерное.
А я - парень простой. Как в квартиру зашёл – похлопал по лысине гипсового мужика на входе. У него башка там на тумбочке стояла.
- Превед, - говорю – Пушкин.
Она аж вся побледнела.
- Ах извините, говорит. Но это не Пушкин – а Хэмингуэй.
- Да – отвечаю. – Не повезлу мужику с фамилией. Бывает. Но это ничо. Я всяких учёных тоже уважаю, даже если они евреи.
Она ещё сильнее как-то побледнела, подбородок задрала, и зыркнула на меня таким взглядом, что – думаю – пиздец, отзнакомился нах - сейчас уебёт чем-нить.

Ан нет. Не уебла. Наоборот, рот свой куриной жёпой сжатый распрямила в узенькую полоску, типа улыбнулась.
- Проходите, - говорит – присаживайтесь. – А вы чай или кофе будете?
- Да у меня с собой есть. – говорю. – Вот. Коньяка бутылка. Хеннеси называется. Несите стаканы, щаз знакомицца будем. А чаю не надо. С него толка никакого, тока, извиняюсь, в туалет хочется, гыгы.

Притащила она рюмки. А рюмки-то ма-аленькие. Тока что канареек спаивать. Принесла, пальчик так отставила, взяла этот напёрсток и смотрит на меня, как будто у меня слово «ХУЙ» на лбу иероглифами написано. Я даже лоб потёр на всякий случай. Нет – вроде, ничо нету.
Меня Анжелка под локоть толкает, глазами крутит, сказать чё-то хочет, тока стесняется. Ну – хуй знает. Может, ей поебстись захотелось прямо сейчас, а тут мама сидит, понимаешь, с будущим зятем общается.
- Не ссы, говорю – Анжел. – Докладай всё как есть. Тут все свои собрались, чай не чужие. Выслушаем, вые… В смысле, поможем чем сможем. Короче, будь как дома, никаво не бойся.

Анжелка покраснела вся.
- Маме – говорит – налей коньячку.
- Не вапрос – говорю. – Для мамы всё что угодно. – А про себя думаю «То-то ты на юге сама себе подливала тока в путь, успевай бутылки прятать, а тут – маме налей. Интеллигенция, блять…»
Однако, тёще капнул две капли в эту пиздюлинку. Она так покатала между руками рюмку, словно хуй потёрла, глаза закатила, носом потянула, сказала "ах". Я аж испугался. Думаю, - почуяла, как я в покрывало на диване шептуна пустил.

Однако, всё обошлось. Отставила она эту пародию на посуду в сторону, и снова как сова на меня зырит. Ну – это я понимаю. Одной пить западло, и ждёт, пока я себе и Анжелке налью.
Я Анжелке тоже капнул, а сам бутылку взял, чокнулся ею по очереди с тёщей и подругой, и хуйнул глоток.
Поморщился, рукавом занюхал.
- Эх – говорю – хорошо пошла, родимая! – Ну, теперь можно и познакомиться. Меня Лёша зовут. Я вообще-то не из ваших краёв, но бываю здесь постоянно. Бизнес, дела, знаете ли… Приходится мотаться. А тут уютненько. Ничего если я у вас недельку поживу?

Теща аж коньяком подавилась. Однако, прокашлялась, и осторожно так спрашивает:
- А Вам что – жить негде?
- Почему же – отвечаю. Жить есть где. Просто хочу получше познакомиться с обстановкой, ощутить, так сказать, дух большого города. А потом – мы с Анжелкой двинем жить ко мне. У меня дом есть отсюда километрах в полуста. Там – хорошо. Природа, птички всякие поют, летом – грибы, зимой – охота. Короче, живи-наслаждайся.
- А… - говорит. – Дом – это хорошо…

Смотрю – вроде, слегка успокоилась. Напряжённость из глаз исчезла. И уже спокойней так – спрашивает: «А чем вы занимаетесь?»
- Да по мелочи всё. Ритуальные услуги и всё такое. За бабки работаем. А что это мы всё обо мне, да обо мне. А вот вы чем занимаетесь?
- Мама – замечательная поэтесса. Она стихи пишет. Представь – ей несколько раз предлагали контракты с серьёзными издательствами. А она – отказалась. Говорит – искусство не продаётся. Сейчас заметки из мира искусства в газете «Гудок» пишет.
- Стихи – обожаю. – говорю я ей, а сам про себя думаю: «Упаси Господи, только бы читать не начала». Я со стихов ещё в школе засыпал. И – сцуко – как в воду глядел.
- Мам – почитай что-нибудь Алексею из избранного! – говорит Анжелка.
А та и рада. Полезла на книжную полку, смахнула оттуда пару высохших тараканов, достала какую-то поеденную клопами тетрадку, и давай декламировать:

Увы, не судьба, хоть осиновый кол
Вбей в душу мне той же рукою,
Которой хрустальное сердце на скол
Ты пробуешь нынче с другою.

Фемиды весы я, а Ники меч ты,
Покаемся и аллилуйя.
И злобное чучело нашей мечты
Я пристально в лоб поцелую…

Короче, минуты через две подобного чтива, я понял, что вырубаюсь, хотя старался держать себя бодрячком. Выход нашёлся быстро.
- А не повторить ли нам? – оптимистично произнёс я. – Между первой и второй перерыва нет совсем!
Тёща выпустила тетрадку из рук, и уставилась на меня с выражением детской обиды на физиономии – того и гляди заплачет.
- Ага. Замечательные стихи! Почти как у Шуфутинского. – нагло соврал я – А нет ли у вас, случайно, посуды покрупней, а то из горла оно как-то плохо идёт…
- Какая интересная картина! – ткнул я пальцем в противоположную стену.
То, что было изображено на полотне, сильно напоминало размазанного чёрта, ебущего крылатого белого ишака.
- Гений и злодейство. – сказала тёща.
- Непризнанный шедевр – дополнила Анжелка. – Мой папа рисовал, пока они с мамой не расстались. Помнишь, я тебе говорила, что он был художником?
- Прям Бетховен какой-то. Круто до невозможности. А Вам Анжела рассказывала, как мы с ней на юге познакомились? Короче, там была такая абассака…

Тёща мяла в руках рюмку, кашляла, хмыкала и подпрыгивала на диване, когда я, особо не стесняясь в выражениях, рассказывал ей о страшных черкесах, о брате-рецидивисте, о том, как папа ноги в карты проиграл, и о маме, которую уважала вся малина. Меня неудержимо несло.
Через полчаса я сказал: - А потом его убили. Как обычно. Распилили бензопилой, куски в мешок – и в воду. Там ещё один был... Болтливый, сука, оказался. Пришлось пришить – делать нечего. Больше молчишь – дольше живёшь.
Я выразительно посмотрел на тёщу. Белое как мел лицо, судорожно стиснувшие рюмку руки, сжатые губы, вытаращенные глаза.

- Ну что могу вам сказать. Я тут подумал, и решил, что у вас, конечно, мило, но чё-то меня домой потянуло. Было приятно познакомиться и всё такое. Анжел, собирайся – мы едем ко мне.
Анжела демонстративно обняла меня за плечи и впилась в губы страстным поцелуем.
- Едем к тебе, мой герой! Нет – не к тебе. К нам.
- К нам. – согласился я. – Будете в наших краях – бросил я тёще – спросите Лёху Резаного. Там вам любой покажет мой коттедж. Заходите, короче. С братвой познакомлю.
Я похлопал по гипсовой макушке мужика на входе.
- Гудбай, Пушкен. – и мы вышли на улицу.

- Может, зря ты так? – спросила меня она.
- Посмотри на себя. Тебе 25 лет, а ты до сих пор сидишь в старых девах.
- Да я всё понимаю, но уж слишком ты жёстко…
- Пусть лучше ты к ней будешь ездить, чем она к нам. А стихи у неё, кстати, говно полное. Лентяйка твоя маман. Марает от безделья бумагу, и ещё удивляется, что у неё нет денег, а её гениальные творения никто, кроме кучки таких же бездельников, как она, не читает.

Я тормознул машину, и посмотрел вверх. На тёщином окне дрогнула занавеска, и совиная физиономия родственницы быстро спряталась за подоконник.
- Знаешь, Анжел. Бывают люди как люди. Нормальные, культурные и образованные. А бывает… - я сплюнул на асфальт, и растёр соплю ногой. - богема, бля.