Солнце лениво пялится на своё отражение в заходящем море. Луна, уже давно ничему не удивляясь, любит потертый полуденным Кадакесом гений Сальвадора Дали. Банально. Раздевается. И медленно заходит в воду. Там, где ступает её нога, остаётся лишь свет маленьких серебристых летяг-рыбок. Пляж. Никого. Из убитого жарким вечером кафе доносятся потные звуки какой-то дудки. Труба или саксофон. Хрен их разберёт – этих джазменов с их бекарами.
Джаз я ненавижу, но выпить люблю. Захожу и, обнаружив вместо полупьяного источника зеленоватой мелодии лишь пряный полумрак, оповещаю бармена о своем присутствии:
- Любезный, налей-ка мне времени.
- Время – не водка. Много не выпить.
- А ты лей. Лей. Не стесняйся. Всё, что есть – всё моё. Да и не тороплюсь я. Некуда.
- Тогда, может быть, сэр желает послушать какую-нибудь историю? Если он действительно никуда не спешит.
Окидываю его взглядом. Бармен как бармен. Свежая белая сорочка. На шее невольным напоминанием об иудином дереве – красный галстук-бабочка. Проворные чёрные руки периодически проверяют бабочку на наличие неизбежности. Не улетела бы. Розовые ладони. Всё как у всех.
Пригубив напиток, думаю: «белый, желтый, да и красный цвета отражают свет значительно сильнее, нежели их более тёмные собратья. Исходя из этого, смею утверждать, что у синего негра в жопе несколько светлее, чем у представителей иных рас. Должна же поглощаемая световая энергия куда-то деваться. Тогда пускай она освещает нелёгкий путь всем идущим в заднице многострадального пьяного афро-африканца».
- А, знаешь, давай. Пропой-ка мне страдания о своей унылой хижине, дядя Том.
- Джек, маста. Меня зовут Джек. И история эта не моя. Как Вам напиток?
- … - пожал я плечами.
- В доме её родителей есть флигель и зимний сад.
На втором этаже здания её комната. Небольшая, но уютная. К ней ведет узкая деревянная лестница. Последний раз в комнату эту она заходила давно. Аккурат перед тем как поняла: детство закончилось так и не начавшись. И никто туда не заходит. Больше двух лет уже. Будто там умер кто или какая нечисть обитает.
- Причём тут флигель?
- Не знаю. Просто нравится мне это слово. Так вот. Недавно села она в машину и рванула 600 км, чтобы зайти туда.
Открыла дверь. И прямо с порога получила удар по щеке. Да такой сильный, что упала. Видимо, от того, что комнату давно не проветривали.
Сознание забродило свежевыжатым виноградом. Мимо прошла стройная пожилая дама в белом платье давно забытого покроя. Она неумело балансировала прохудившимся старым зонтом на никчемной сути каната. Между до и после. И перед глазами поплыли картинки из прошлого. Черно-белые. Две.
Берег реки. На песке мангал, три бутылки вина и лето непочатое. Мы купались. Ели. Пили. Два парня и я. Они напились и, не поделив меня, решили задушить. Отелло в четыре руки. Всё гениальное – просто. Как день. Не помню как, но вырвалась. В принципе, могло бы быть и хуже. А я только голос потеряла. Две недели ничего сказать не могла.
Ракорд кинофильма. Вместо паузы. С андреевским крестом, какими-то буквами и цифрами на экране. А потом…
Антон тряс моим сотовым и орал: что за смс? Признавайся, блядина! Попросила его прочитать. Может, это подруга. Он был похож на зверя. Орал, что ему похуй от кого. И ударил. Я и понять-то ничего не успела. Даже на секунду показалось, что могу чувствовать боль – давно забытое ощущение. Много крови из носа, из разрезанной печаткой родинки и на спине от осколков вазы.
Помню, спросила его:
- За что?
- За то, что общаешься с кем-то, кроме меня.
От ревности у него уже сознание тухло.
Я очнулась на полу, рядом с мраморным столиком, который треснул от моего падения на него тогда, два года назад. Поднялась. Огляделась. Комната напоминала склад вещей. Куча фотографий. Мебель. Одежда. Виниловые пластинки с любимыми сказками. Посуда, причем дорогая. Документы. Школьные вещи. Воспоминание сменяет воспоминание. Одно за другим. Без привязки к хронологии. Подошла к окну. Открыла его. Шитые мною шторы – денег тогда не было купить. И вспомнила квартиру, которую сняла еще до развода. Я ушла и в тот же день подала на развод. Шестой этаж красивого дома в северном районе Воронежа. Но мебели там почти не было. А родители не дали мне забрать свою на съемную квартиру. Хотя купленной в прошлой жизни мебели хватило бы и на две такие квартиры. Стою у раскрытого окна в этой комнате, заваленной всем этим хламом, который в свое время был мне очень дорог. Курю. И вспоминаю, как сидела на балконе той квартиры и курила. В одиночестве. А на стене в комнате по-прежнему висит расписание экзаменов в универе…

- Дальше нужно или хватит всякого бреда? - спросил меня Джек.
Хотел было посмотреть на секундную стрелку лунной дорожки, но вспомнил, что я со временем на ты. И уже давно. Сказав:
- Продолжай, - допил свою колыбельную, зевнул и с сожалением заглянул в пустой стакан.
- Повторить? - от профессионала не скрыть такие вещи.
- Да. Пожалуй.
- Сэр, как вы думаете, почему она поехала туда?
- Разбираться с химерами своего прошлого у людей в натуре, - выдал я ему заученную банальность. Поинтересовался: - Воронеж. Где это?
Закурил.
- В России.
- Далеко…
спрашивать, что он там делал, я не стал. История-то не о нём.

Ну, наконец-то. Хоть что-то понятное. Вместо слюнявых завываний Paolo Fresu танго. Танго – это красиво. Благородно. И обречённо. Чуть-чуть. Что твоя последняя осень. Прохладный танец падающих листьев Барселоны, а не пьяных трущоб Монтевидео, как мог бы подумать наивный меломан малолетний.
Он сидит на широком подоконнике, слушает любимую музыку своего отца покойного и тупит над дилеммой: ганджа или стакан дешёвого забористого вина? Откуда ему бедолаге знать, что ровно через тридцать лет он внезапно вспомнит и этот подоконник, и пластинку эту, и даже имя того дня? По-моему, вторник. Потому что 22 октября впервые услышит её голос: «Добрый вечер». Но родной язык будет приходить к нему теперь только во сне.
- Привет, Джек. Мне как обычно, пожалуйста.
Я обернулся. Женщина. Гораздо моложе меня. На голове творческий шухер. На груди родинка. На родинке едва заметный маленький шрамик. Увидав его, пластинку в моей голове заело. На си-бемоль миноре. Аккорд моего старого танго рвётся из-за такта, но иглу кто-то с упрямой настойчивостью сбивает с колеи.
- Когда тебе последний раз говорили, что ты красивая?
- Не помню. Давно. Но спасибо.
- Спасибо говорят за комплименты. А я правдив, как муха летом. Кстати, именно поэтому предпочитаю молчать. Что было потом?
- В общем, в принципе, без разницы, что мне там еще мерещилось. В комнате той. Но когда я оттуда вышла, стало легко и, наконец-то, плевать на прошлое. Не оставаясь на ночь, я прыгнула в машину и уехала обратно в Москву. Строить другую жизнь.
Ха! Строить другую жизнь. Ну и фразочка. Блять. Да она ж избита, как гершвиновское лето. И в своей банальности может влёгкую составить конкуренцию лунной дорожке на поверхности мокрого беспокойного штиля. Но ничего не попишешь. Правда. Всё. Как у Дали.
- Попустило?
- Что отпустило?
- Химеры твоего прошлого. - Сказал я ей и добавил: - как же тебе не скучно в этой жизни. Давай будем вместе. А?