Если внимательно посмотреть на карту мира, то можно заметить, что контуры Азербайджана напоминают летящего орла.
И "голова" этого "орла" своим клювом упирается в Каспий. Ну, а если у вас вдруг оказалась крупномасштабная карта, то вы легко заметите "зернышко", как бы выпавшее из орлиного клюва. Это самое зернышко - остров Артём.
Сам остров давным-давно соединен с материком дамбой. Узкая, аккурат для электрички, но, тем не менее, жизненно необходимая для островитян, ибо при штормовой погоде иначе, как на электричке, в город не добраться.
Да и с материка иной дороги на остров нет. А многим, очень многим нужно попасть на остров. Ну, где вы еще сможете купить настоящую каспийскую черную икру? В супермаркете? И вы сможете выставить эту пародию на деликатес на свадебный, к примеру, стол?
Хы. Ну-ну. Настоящая черная икра делается только тут, на острове. Местные браконьеры, прямо при вас вытянут сети, вспорют рыбе брюхо, саму тушку небрежно, под ваш охуевший взгляд, выбросят в море и дадут вам самим выбрать черное зернистое золото.
***
Приехал как-то к бакинцу в гости его друг из России. Лето, жара. Куда податься? Правильно - на пляж. А всем известно, что самая чистая морская вода - омывает Артём. Самая лучшая кухня - артёмовская.
Самый лучший чай у артемовских чайханщиков (ну, с этим заявлением я бы поспорил). Искупался в море, повалялся на горячем песочке, косточки прогрел и, ближе к вечеру, сидишь, пьёшь обжигающий черный чай из хрустального армуда* и ждешь, когда подадут пити в горшочке и шашлык на шампурах. И только на острове можно любоваться таким закатом. Если, прищурившись, посмотреть - не на солнце, нет, вы не сможете глядеть на азербайджанское солнце - рядом с ним, то можно увидеть, как оно окрашивает облака в цвет лимонно-мандариновых корок, насыщенный и яркий. Огромный диск солнца, медленно, как бы нехотя,опускается в море. Оранжевый "чурек" очень похож на уже остывающее, но все еще раскаленное дно тандыра тети Лейлы.
Ну, так вот. Сидят, значит, бакинец со своим другом, любуются закатом, тут как раз официант ужин принес.
Бакинец глянул на стол и попросил гарсона добавить в заказ рыбу.
- Вай, дарагой. Кутум есть, сазан есть, форель горный есть, все есть. Рыба нету.
- Эээ. Как нету? Ты на Артем или чито? Ты МНЕ ПАЗОРИШЬ, ДА? Утанмырсан?
- Валла, йохтур.
- Рят ол.****
Когда официант, горевший от стыда, ушел, российский друг бакинца, придя в себя от услышанного, спросил:
- Гасан, а что значит - все есть, но рыбы нет?
- Эээ. Панимаиш, дарагой, на острове только одна Рыба - осетрина. Остальное - для туристов. Зирзибил*. И если у хозяина любого островного кафе нет в меню Рыбы, то это просто позор для него.
- Дааа. Строго тут у вас с этим.
***
Ну, да не об этом мой рассказ.
Еще накануне вечером старший брат моей мамы - дядя Зариф, предупредил нас, троих своих племянников, о том, что завтра, в семь вечера, мы все должны быть на острове:
- Встречаемся у правления рыбсовхоза. Будем Рыбу покупать. Рамиз женится - стол надо накрыть, как положено. Шашлык-машлык делать будем. Наиль, - обратился дядя к старшему из нас, - мешки не забудь. И с местными не задирайтесь. Все, завтра в семь.
Вот она - путевка в рай. Мало того, что нам оказали доверие, так еще и нам самим можно рано утром поехать на остров и целый день провести на пляже. Есть ли большее счастье для мальчишек? Врядли.

Утром, часов в шесть, нас разбудил Фуад.
- Пацаны, ну харе спать. Поехали, а?
Он был самым младшим и боялся, что мы его оставим.
- Не ссы, мелочь, успеем. Электричка через сорок минут. Мешки приготовил?
- Да. И поесть собрал, и еще вот что у меня есть.
Фуад гордо поднял над головой зажатую в кулак трешку. Это был его козырь. "Засадный полк". Джокер. Умен, гадёныш, не по годам.
Да на эти деньги можно столько всяких ништяков прикупить! Наиль уже начал в уме подсчитывать: пачка "Родопи" - 70 коп, алыча кислая - 50, плюс семечки, да еще останется.
Осторожно вытягивая купюру из сжатого кулачка младшего брата и глядя ему, не мигая, прямо в глаза (лишь бы не стал убегать), старший монотонно повторял:
- Ты едешь с нами, ты едешь с нами.
И только когда трешка оказалась у Наильки в кармане, нам стало понятно, что праздник действительно начался. Вот она точка отстчета. И пусть Фуад до конца еще не верит, что его возьмут с собой, но какая-то несмелая радость уже коснулась его глаз, только что еще с тоской наблюдавших за чудесным исчезновением "зелененькой" в кармане старшего брата.
Как передать упоение того бега от дома до станции, когда мальчишеские мышцы поют, когда напряжение в них в радость, а хозяйственный мешок, который ты, скомкав, прижимаешь к груди, кажется то ли загадочным флагом, а то ли даже и куском ковра-самолета. А ветер дует тебе в лицо, да что там лицо, все тело ощущает эту упругую и ничуть не препятствующую, напротив - возвышающую силу. Да, ветер сегодня друг, как и всё на свете. И, мгновениями, кажется тебе, что вот сейчас взлетишь, как в том, вчерашнем сне. Сне в предвкушении праздника.
И солнце! Оно встало еще не так давно и сейчас пытается улечься на свое место в синем-пресинем небе.
Ох, старый я стал. Да и не хватит мне слов, чтобы точно передать все это.
И последние пять минут до поезда, когда Наиль степенно подходит к ларьку "Союзпечати", а у нас с Фуадом все внутри замирает продадут или нет ему сегодня сигареты? Но нынче всё за нас! И разменяна трешка, и пачка Родопи тонет в кармане Наиля, а у нас есть еще время, чтобы купить пару стаканов семечек в дорогу у сморщенной, прокаленной южным солнцем старушки, которая - незыблемый и неподдающийся времени элемент пристанционной действительности..
А праздник набирает обороты вот она, дорога, ветер свободно мечется по вагону, влетая в открытые внутрь форточки окон, и также свободно вылетая. Потому что безумие - в это жаркое уже утро держать хоть одно окно закрытым.
А время оно странное. Одновременно и тянется, и летит незаметно. Только в детстве такое бывает, уже и не вспомнишь сейчас, что ты ощущал при этом. Осталась лишь тень памяти этого чувства.
И вот уже поезд втягивается на узкую дамбу а мы ведь всего разок успели сбегать, тайком покурить в тамбуре. Куда же девалось это время почти час, который казался нам таким долгим. Но сейчас не до этого, сейчас надо собраться перед самым, наверное, волнующим моментом сегодняшнего дня. Мы готовимся к полету.
Помните старые электрички? Узенький тамбур, двери на две стороны и никакой автоматики, все открывается вручную. Догадались? Да, мы собираемся взлететь из душного тамбура на самом подходе к Артему, и - встретить море, всем телом, прямо из полета погрузиться в его прохладную соленость. Мы, все трое, знаем ради таких секунд и стОит жить наяву, во сне все мы летаем, даже мнящий себя взрослым Наиль, хотя он никогда в этом и не признается. Только цыкнет сквозь зубы деланно-презрительно, по праву старшего, но я знаю, уверен, что знаю сейчас он быстро-быстро раздевается и поторапливает нас, потому что он не забыл еще это сумасшедшее ощущение, знакомое всем детям по сновидениям. Когда ты отрываешься от земли, летишь, и, одновременно, веришь и не веришь, что летишь, и что ты это ты.
И вот мы, торопясь, раздеваемся до трусов раньше времени выходить из вагона нельзя, могут застукать. А внутри - одновременно тревожно и радостно. У нас с Наилем. Другое дело Фуад. Это первый его прыжок наяву. Понятно, что для него это значило сейчас совсем не тоже самое, что для нас. Он должен прыгнуть за свое право на равенство со старшими, потому что никто после этого не будет больше называть его мелким и бросать реплики, вроде: "подрастешь поймешь". Сегодня он должен совершить поступок, нет, вот так, с большой буквы Поступок. И он не собирается отступать, хотя трусит жутко и от волнения все никак не может расстегнуть целых три пуговки на своих шароварах.
Но время подготовки кончилось. Электричка приближается к месту нашего старта, она скидывает ход перед небольшой излучиной. Наша одежда, замотанная в полотенца, надежно упрятана в мешки, которые висят у нас с Наилем на шеях. Маленький Фуадка закусил губу, и, кажется, готов заплакать. Но предложи ему сейчас отказаться от полета он взглянет на тебя также презрительно, как умеет делать это Наиль в ответ на сказанную ему глупость. Я знаю своих братьев, мы одна кровь, и я сам не поступил бы иначе.
И вот она, излучина. Ход скинут до минимума. По-моему, я действительно ощущаю, что внутри меня звучит песня, нет, не песня мотив, знакомый и неуловимый. Странно, но в этот раз я совершенно не волнуюсь за себя, только за Фуада - все ли у него получится, как надо?
Дверь распахнута, момент пришел, нужно прыгать. Впереди небо и море.
И мы прыгнули в эту синеву. Сначала оттолкнулся ногами и взмыл, я отчетливо это помню, он летел, как будто бы сила тяжести на него не действовала, куда-то вверх -Наиль. А потом я поразился силе характера своего младшего брата, который, в секунду оставив все колебания, головой вперед вылетел вслед за старшим. Получилось немного неуклюже, да еще он орал на протяжении всего полета я прыгал сразу следом и слышал это. Но в этот момент, когда Фуад решительно бросился вперед, во мне поселилась гордость за нашего младшего, который только что стал равен нам.
А я... Я запомнил тот свой полет. Правда, радость его была чуть умерена нотой тревоги все ли впорядке у Фуада? Уж больно громко он кричал. Но я все равно до сих пор помню это ощущение свершившегося чуда, когда мое тело разрезало, сразу вдруг ставший плотным, воздух. И казалось мне тогда, что лететь я буду долго-долго. Целую жизнь. И тем контрастней была встреча с жесткой прохладой моря. Оно не было враждебным, я рассек его волны, и оно через миг мягко вытолкнуло меня на поверхность. И вот, путаясь в мокром, сильно потяжелевшем, мешке, я понял, что такое счастье.
Братья мои! Я знаю, в ту минуту вы чувствовали тоже самое. Особенно остро - Фуад. Он ведь сделал это, одним полетом приблизившись к взрослости. И мы с Наилем смотрели на него уже совсем другими глазами, после того, как выбрались на берег и разлеглись на горячем песке.
Говорят, что в смертельные минуты перед человеком прокручивается вся его жизнь. Есть другое мнение - человек видит перед смертью лишь самые лучшие моменты прошлого.
Я не знаю, промелькнули ли в памяти Наиля события этого дня в те секунды, когда его самолет ударился о посадочную полосу в Гюздеке. Но я точно знаю другое - мой старший брат в своей взрослой жизни не смог отвыкнуть от детской радости полетов. Он стал летчиком, и в какой-то момент душа его навсегда ушла за бугристые облака осеннего азербайджанского неба.
Иногда я думаю, что Наилю повезло. И что Фуаду повезло меньше.
Ведь не всегда, совсем не всегда преодоленные в детстве страх и слабость уходят из человека безвозвратно. Жизнь сложна - и чаще всего они возвращаются снова и снова, требуя новых полетов, свежих подвигов, еще более сложных свершений. И нет, да и не может быть гарантии, что если ты взлетел один раз - то это получится у тебя снова..
Я не виню Фуада. Просто - в один миг так получилось, что мир, привычный и понятный вдруг вывернулся наизнанку и стал войной. Так бывает.
Он оказался не готов к этому, наш младший. И когда оказалось необходимо действительно взлететь, войти в вертолет и положить руки на гашетку пулемета, чтобы убивать тех людей, которых не знаешь, но с которыми бок о бок прожил всю свою недлинную жизнь - он не смог этого сделать.
Сговорился с летчиками и на последние деньги рванул в Россию. Подальше от войны, где прямо завтра должен был идти в атаку Геронтойский батальон. Не знаю, простили ли Фуада погибшие его бойцы...Но сам себе Фуад не нашел оправданий. Я понял это, когда увидел его лет десять спустя - спившегося, грязного. Бегущего от своей памяти и не сумевшего убежать.
А война продолжалась, без Фуада. В отчянном, самоубийственном броске, геронтойцы сумели отбить у армян практически все, захваченное теми ранее. И полегли, почти все. По сути, это была самая страшная война из всех возможных - Гражданская. Когда рвут и режут друг друга вчерашние граждане одной великой страны, долгие годы мирно прожившие рядом. Пусть и не испытывавшие друг к другу любви, но мирно уживавшиеся в одних городах и на одних улицах. И жертвы войны - это не только те, кого в штабах упаковали в скупые строки:"Кровавые потери". Это искалеченные судьбы целых народов. И среди них - одна маленькая, незаметная судьба моего младшего брата.
Нет больше той страны, в которой мы родились и выросли. Нет больше того Баку, самого многонационального города Союза. Наверное, теперешние мальчишки не прыгают из электричек по дороге на Артем.
Но что-то осталось. Оно осталось в нас, и не уйдет никогда, до самой последней секунды. Для меня - это память о том солнечном, пронзительно чистом дне, которым мы жили. Мы дышали им, не думая о том, что будет дальше. Ведь дальше все должно было быть хорошо...