— Ой-ой-ой, золотые мои, будьте мудры и не верьте каждому ветру!
М. Павич. "Последняя любовь в Константинополе".

Бронзовая фигурка писающего мальчика.

Всю ночь звучала музыка. Симфотропная. Синхротропическая. Одним словом, эпическая... но стоило открыть глаза... За окном завывает что-то очень сильно похожее на зеленый ветер. Он сдувает с насиженных мест горы, оставляя нетронутыми лишь их снежные шапки. Последний день зимы. Закреплю-ка я его в памяти водкой. Чтобы нихрена не помнить. Утро несмышленое протягивает свои ручонки волосатые к воробьям, но те попрятались. Умные птицы. Ветер, пробирающий до самой кстати. В новой ванной ненавязчиво шумит вода. Сестра на кухне корячится.
- Редин, омлет будешь?
- Нет.
- Ты принципиально против омлета?
- Можно и так сказать.
- Тебе что, жаль невылупившихся цыплят?
Молчу. Сегодня я не намерен шутить. Подхожу к окну. Ветер стих. На подоконнике два юных лимонных деревца. На усталой троллейбусной остановке трое помятых рабочих интеллигентного вида. Они усердно ленятся над установкой нового рекламного щита.
- Вчера пили водку аки минеральную воду, - сказал один.
- А ты Чуковского читал? - ответил ему второй.
- В детстве. А что?
- Да извращенец он.
- Почему?
- А вот послушай: "вдруг из маминой из спальни, хромоногий и кривой, выползает умывальник...
- и качает головой". Ну и что?
- Как это что? Тебе не кажется несколько двусмысленной ситуация, когда по утру из спальни молодой еще, судя по возрасту ее ребенка, женщины выползает хромоногий и кривой. Да к тому же не человек, а умывальник?
- Это не Чуковский.
- Что не Чуковский?
- Это не Чуковский извращенец, а ты...
- Почему это я?
- Потому что у Чуковского умывальник не выползает, а выбегает... держи... ёпт! Ну, держи же его.
Пока один из них крутил головой в поисках злосчастного выбегающего умывальника, не до конца закрепленный щит рискованно накренился, но, благодаря своевременному вмешательству сильных конечностей двух других рабочих, конечно, устоял. Он настоятельно призывал трудящихся и праздно шатающихся горожан приобщиться к приобретению очередного новомодного слабительного: "Насрать на насморк".
Убеленный опытом седины человек без определенного места жительства и рода занятий подошел к щиту и внимательно изучил его содержимое. Улыбнулся (улыбка вышла невеселой). Пошарил по карманам. В одном из них нашел смятую сигаретную пачку. "Галуаз". Раскрыл и отправил свой взгляд блуждать по ее лабиринтам. После первого же поворота взгляд нарывается на королевский бычок. Неожиданно! Человек обрадовался. Прикурил. Сладко затянулся и смастерил легкомысленный знак бесконечности сизоватого дыма в сторону своей памяти. Когда-то он в совершенстве владел тайным знанием Вуду. Старый, потрепанный блюзом китаец с козлиной бородкой и облупившимся «Гибсоном» – ровесником своих чувств – в кофре. Он покинул свою историческую родину в поисках новых гармоний, но, к счастью, нашел и потерял только новых друзей. В Ак-Мечети он наслаждался протяжным запахом крымчакских песен, а в Константинополе узнал, что истинные янычары до сих пор во сне терзают себя крестным знамением. И только в среде узких улиц Дамаска узнать ему ничего не удалось. Тайна дамасской стали так и осталась тайной. Он шел, ни о чем не сожалея, по тонкой трамвайной линии ночного дождя от чая до утреннего кофе. Дальняя дорога манила его разнообразием дней, похожих друг на друга, как две капли портвейна. Огромный лохматый пес неизвестной породы с наслаждением облизывал свое мутное отражение в превосходной грязи вчерашней лужи.
Старику повезло, и на первом же умытом росой фонарном столбе ему на глаза попалось объявление с приглашением: "для работы блюзменом Фиолетовой кошке требуется старый китаец". Ниже давалась информация с подробным описанием местонахождения Фиолетовой кошки. По всему выходило, что это бар или небольшой ресторанчик, и его название стоило бы взять в кавычки, но человек писавший объявление с грамотой был на "Вы".
- Это вам нужен старый китаец для работы блюзменом?
- Что ты азиат, я вижу, - сказал бармен, вышибала и хозяин заведения в одном теле, - а вот умеешь ли ты блюз играть?
- Играть не умею, - как на духу признался старик, расчехлил гитару, проверил строй и, сказав: - я им живу, - запел.
Он пел на каком-то непонятном наречии забытого африканского племени. Все в этой неуместной жизни просто, как день. И как день было ясно, что его скрипучий и уверенный в себе голос последним замшелым паровозом, хотя и нехотя, но непременно доберется до конечной остановки. В Лхасе было душно, и уже второй месяц измывался над природой тропический ливень. Отсырело все. Даже ногти превратились в дождь. Огромные перламутровые пиявки возникали ниоткуда и, пообедав, в никуда же и исчезали. А попугаям, чтобы не утонуть в небе, приходилось срочно учиться плавать. А затем, без всякого перехода захотелось жареных каштанов. И загорелые девчонки в бикини в такт музыке непристойно двигали упругими обнаженными бедрами. В баре без стен. На пляже одного из Сейшельских островов. И Майлз – молодой и красивый – вдохновенно терзал свою трубу. Труба смеялась, и плакала, и умирала. Это был лучший джем в его жизни.
- О чем эта песня, старик?
- О маме.
- В этой неуместной жизни все просто, как день, - вздохнул хозяин Фиолетовой кошки. - Ты принят.
Сейшн на Сейшелах. Услыхав его, земная ось изменила угол своих пристрастий. Солнце в течение последних пяти лет стало пятиться заметно южнее, чем обычно – аккурат рядом с новой тенью бодренькой рекламы. Этим фактом заинтересовались заинтересованные люди: астрологи, астронавты, следователи местной прокуратуры и баба Глаша – потомственная ведьма – последний представитель тайного Ордена Мокрой Паутины.
Несмотря на свой немолодой уже возраст – 120 лет по Цельсию, – сохранилась она превосходно: была стройна, бодра, имела бобра и поэтому выглядела от силы лет на сорок. Банальный секс с бобрами – вот истинный эликсир молодости. А наивные алхимики до сих пор пыхтят над созданием сорок восьмого ингредиента напитка вечной и радостной безмозглости. Молодость и глупость – синонимы. С годами женщина становилась моложе и, как следствие, глупее. Радовалась. Но, замечая, что со временем ногти ее, предвещая дождь, чесались все сильнее, а ближе к вечеру все чаще и все нестерпимей болели кончики ее длинных волос, понимала: не девочка уже. Ничего не поделаешь. Возраст.
Звезд с неба Глафира Петровна Нехай не хватала, но метлой пользовалась умело. С ее помощью она летала в магазин за продуктами и в театр Советской Армии за впечатлениями, а иногда, под настроение, свойственное лишь натурам глубоко лирическим, безвозмездно освобождала улицу от маленьких мертвых насекомых зимой, разноцветных окурков фирменных сигарет летом и прочей метафизической нечисти в оставшееся время. В почетных списках городской гильдии дворников баба Глаша не значилась, и пыль на стареньком мощеном тротуаре поднимала исключительно для души.
Когда осядет пыль, и ты поймешь, что в городе вечного лета, неунывающей осени и зимы без снега, весны никто не видел, кончится февраль. Влюбленность опять обойдет этот мегаполис стороной. Обделит. И только бронзовая фигурка писающего мальчика в парке Победы Разума будет служить молчаливым эротическим напоминанием о том, что любовь вечна.
Каждое утро в городе начиналось с невеселых новостей. Именно поэтому газеты там покупались исключительно пенсионерами и исключительно для того, чтобы было, что давать пьяным пионерам, когда тем вздумается совершить очередной набег за макулатурой.
- Деда, а кто такие пионеры? - маленький, но шустрый мальчуган лет пяти вдохновенно ковырял в носу.
- Вытащи палец из носа и почитай Гайдара, идиот начинающий, - сказал Аркадий Семенович и со всего размаху запустил во внука Тимуром и его командой.
Карапуз с удовольствием принял условия игры. Он лихо увернулся, достал из кобуры кольт сорок пятого калибра и, словно заправский ковбой, от бедра разрядил его в сторону горячо любимого дедушки. Одна из пуль случайно угодила деду в голову. С пулей в голове ты не жилец, если только ты не граф Кутузов в окрестностях Ангарского перевала. Да и у того она задержалась лишь на мгновение. На паркет упали листки беспомощной бумаги с гениально точными расчетами новой траектории движения солнца. На такую нелепую, но веселую смерть глава местного НИИ астрологии Аркадий Семенович Бац рассчитывать никак не мог, но в глубине души догадывался, что умрет он как-нибудь так или как-то не так. Дело в том, что, не смотря на то, что Аркадий Семенович был человеком глубоко верующим, посетить церковь ему удалось лишь однажды. После того, как, будучи юношей, он, глядя на лик девы Марии, испытал не только огромный духовный подъем, но и эрекцию, в храм ходить опасался. Что может быть страшнее карающей за сексуальные предпочтения десницы Господней?
- Сам читай это мыло, - возразил трупу мальчик, с ногами забрался на широченный подоконник и, открыв на сорок восьмой странице теософский трактат Ницше "Так говорил Заратустра", углубился в чтение.
Он готов был спорить с утверждением о том, что, идя к женщине, мужчине необходима память, но, скосив глаз в сторону бескровной маленькой дырочки в лысой голове почившего, соглашался с тем, что бог умер. Согбенный день в мешковатых штанах и клетчатой рубахе навыпуск, опираясь на трость с яшмовым набалдашником, зашел в Фиолетовую кошку, пропустил там стаканчик дешевого вискаря и вплотную приблизился к закату. Взгрустнулось. Зазвучал блюз.
В роду Бацев все мужчины через одного были Аркадиями Семеновичами. Благодаря этому капризу природы, внук и покойный его дед являлись полными тезками.
С момента нелепого убийства в пятнадцатой квартире дома двадцать три по улице тринадцать прошло полторы недели. От увлекательного чтива Баца младшего отвлек неприятный запах. Он поднимался к потолку и, не находя выхода, вновь устремлялся вниз. Благодаря плотно закрытой форточке, в мире появился еще один заколдованный круг. Мальчик отложил книгу. Спустился с глубин подоконника на поверхность реальности. Проплыл на кухню. По пути заглянул в туалет. На всякий случай спустил в унитазе воду. Отрешенно глядя на косую линию дождя за немытым окном, молчаливыми молочными зубами растерзал упрямый, как зима в Мурманске, сухарь, запил его водой из-под крана, но запах все равно настойчиво преследовал юную ноздрю ненасытного библиофила.
Признаков разложения плоти мальчуган не обнаружил. И вообще, казалось, что со времени своей кончины дед помолодел лет на пятнадцать и просто присел в старое кресло-качалку и задремал ненароком. Устал бедолага. Намаялся. Но отросшие ногти трупа – любая кокетка позавидует, – напрочь отметая всю эту ахинею с "казалось", говорили: Аркадий Семенович Бац-старший мертв. Ногтям настойчиво вторил неприятный запах.
Юный Бац сморщил нос, отчего стал похож на недовольного волчонка, отыскал среди разбросанных книг трубку радиотелефона и набрал чей-то номер.
Глафира Петровна, обложив себя подушками, удобно устроилась в глубоком плюшевом диване перед навороченным голландским телевизором с плоским экраном. Она смотрела очередную серию очередного мексиканского сериала и разминалась плюшками с медовой наливочкой. Небеса благосклонно приняли ее мысль: "Живут же люди. Влюбляются. Страдают! Умирают!!! А тут...". Зазвонил телефон. Она нехотя сняла трубку с древнего аппарата и томным голосом произнесла:
- Алло.
- Будь я постарше, непременно не примянул бы ухлестнуть за тобой.
- Что за слог, Аркаша?
- А что за голос! - возразил начинающий ловелас. - Томный!
- Да уж, атомным его назвать сложно.
- Глаша, мне нужна твоя помощь, - сказал, как отрезал, мальчик и положил трубку телефона на базу.
Для того чтобы попасть в жилище своего юного друга, баба Глаша решила воспользоваться не метлой, а левитацией – способом передвижения в пространстве более быстрым, да и менее рискованным. Через девять секунд она уже осматривала тело покойного.
- За что ты его? - вынесла очевидный вердикт баба Глаша и открыла окно в комнате. Затем немного подумала и открыла второе.
- Случайно, - последовал правдивый, а посему спокойный ответ.
За свою долгую жизнь женщина повидала всякого. Она Ленина видела! Поэтому привыкла ничему не удивляться.
- Значит так, - сказала она, извлекая посторонний металлический предмет из головы деда, - полностью оживить его не удастся. Слишком много прошло времени. Но можно попробовать реинкарнировать его в цветок.
- Реинкарнация, как промысел – удел богов, - возразил колдунье не по годам начитанный мальчик.
- В данной ситуации я вполне могу обойтись без вмешательства провидения, - ответила та и добавила: - можешь поверить мне на слово.
- Я верю.
- Какие цветы тебе нравятся?
- Не знаю. Я не думал над этим. Может, фиалки или подснежники.
- Эх, дети! Цветы жизни! - с некоторым раздражением подумала Глафира, а вслух произнесла: - Нет. Не пойдет. Твои фиалки, пацан, пахнут несколько иначе, - она сморщила нос, отчего стала похожа на недовольную волчицу. - А вот кактус сгодится. В самый раз.
Кактус стоял на пыльном подоконнике и радовался новенькими колючками солнцу, но по ночам наивно распускал цветы источающие трупный запах и капризно требовал мексиканской водки. Этим фактом заинтересовались ботаники, астронавты, следователи местной прокуратуры и потомственная ведьма баба Глаша. Ей еще ни разу не попадались говорящие кактусы, так же, как и ботаникам с работниками местной прокуратуры. Астрологам было не до цветов. Они, вычленив из множества истин истинный путь солнца, радовались и, словно дети малые, вторую неделю не просыхали. Именно поэтому ни о смерти, ни о втором рождении своего шефа они ничего не знали.
Их последние астрологические выводы, выведенные аккуратным ученическим почерком на туалетной бумаге, как две капли воды были похожи на содержимое тех листков, что до сих пор невостребованно валялись на полу в пятнадцатой квартире дома двадцать три по улице тринадцать. Впрочем, ровно через пятнадцать минут ситуация изменится, потому что пьяной в хлам лаборантке Женечке нестерпимо захочется в туалет, и, используя бумагу с сенсационными расчетами по прямому своему назначению, она засунет ее себе жопу, а потом закурит сладострастно и после второй затяжки задумчиво спустит воду в унитазе. Все. Теперь Му-Му и точные расчеты новой траектории движения солнца – синонимы.
Сотрудники НИИ астрологии, протрезвев в один присест, бросились спасать утопленников, но тщетно. Кто-то вспомнил о том, что давно не было видно шефа. Всем скопом прямо посреди ночи отправились к нему домой, дабы горем своим поделиться, но там, кроме Баца младшего и вопящего кактуса, никого. Сначала они подумали, что это, требуя продолжения банкета, кричит их подгулявший начальник, но мальчик объяснил: голосом его покойного дедушки распинается растение. Взгрустнулось. Зазвучал блюз. Но блюзилось недолго. Когда нашлись расчеты, снарядили и отправили в магазин лаборантку Женечку. Прервавшаяся было пьянка разгорелась с новой силой и продолжалась до следующего вечера. Хозяин хаты не возражал. Он спал.
Вечер как-то очень быстро отсырел и, обидевшись на весь белый свет, протянул в открытое окно с видом на звездную ночь свои усталые ноги. Глафира неспешно шла по глупо освещенному парку Победы Разума, легкомысленно нюхала букетик фиалок, купленный у бабушек в подземном переходе, и дивилась капризному факту говорящего кактуса. Странное обстоятельство. Если не сказать больше. Мысли ее натолкнулись на препятствие в виде двери. Над дверью красовалась неоновая табличка: Фиолетовая кошка. Нетрудно догадаться, что неон был фиолетового цвета. Она вошла. Запахло джайвом и пирогом с малиновым джемом. Заказала сто грамм какого-то ликера и чашку зеленого чая. Пока бармен колдовал над чаем, огляделась. Прямо на нее шел очередной поклонник.
- Разрешите? - он кивком головы указал на свободный кокер.
- Милый мой, мне уже 120 лет по Цельсию, - Глаша устало улыбнулась и движением руки пригласила его устраиваться поудобнее.
- Почему по Цельсию?
- Потому что по Фаренгейту в данной ситуации было бы неуместным кокетством. - В его голове кому-то захотелось поиграть на бильярде. Шарики пришли в движение. За ними и ролики подтянулись. Продукт их совместной деятельности вылился в несколько неожиданный вопрос:
- А чем, по-вашему, кокетка отличается от кокотки?
- Ну, это просто, - улыбнулась Глафира. - Любая кокотка – кокетка, но не всякую кокетку берут в кокотки. - Она глотнула зеленого чаю, еще раз одарила его улыбкой и спросила: - а чем Вы занимаетесь?
- У меня есть своя Партия.
- Что за партия?
- Партия членов.
- Каких?
- Не каких, а кого. Партия членов партии.
- И сколько же в Вашей партии этих самых членов?
- 300!!! - гордо заявил он.
- Это не партия. Это кружок.
- Уважаемый, стакан сока, - оскорбился тот, обращаясь к бармену.
- Впрочем, для нас гораздо полезнее ленивые злодеи, чем добрые лентяи, - как бы между прочим сказала она.
Аутодафе был закончен, практически не начинаясь.
А тем временем в пятнадцатой квартире дома двадцать три по улице тринадцать кучка пьяных астрологов при помощи новых расчетов пыталась выяснить, как вернуть кактус в первоначальный вид Аркадия Сергеевича Баца. Прогноз указал на три цвета: желтый, синий и фиолетовый. Также в нем присутствовали знак кошки и знак гитары. Сей бессмысленный на первый взгляд набор цветных символов означал, что от возможного преобразования из кактуса в текилу Аркадия Сергеевича может спасти только китаец, играющий блюз в Фиолетовой кошке...

...не срослось. Кактус крякнул и, словно резиновый утенок, испустил дух. Но философия смерти предполагает надежду на лучшее, и наступившее утро впервые за много лет началось для проснувшихся горожан с хорошей новости. В город пришла весна.