Когда-то, в незапамятные времена, кривоногий, обильно-волосатый, прямоходящий Самец рыскал по ближним и дальним окрестностям своего жилища в поисках чего бы пожрать. Ибо жрать хотелось невыносимо.
Самец обитал в неплохих местах, которые мы сейчас называем Грузией. Сам он, правда, эти места никак не называл, грузином ни в каком смысле не был, да и имени-то никакого не носил. Обходился.
Жил Самец со своей Подругой на особицу от родичей, в просторном шалаше у подножья скалы, рядом с которой протекал ручей. Кругом холмы да долины, леса да перелески, в отдалении – горы. Добрые места, изобильные, всегда есть чего пожрать.
Сейчас, однако, хорошая жратва что-то никак не отыскивалась. Видать, вся она, хрюкающая, бебекающая, мемекающая, попискивающая, подалась куда-то – то ли вверх, то ли вниз, то ли на восход, то ли на закат. И рыба в речке, куда впадал Самцов ручей, почему-то перестала ловиться. Тоже, наверно, уплыла куда-нибудь.
А может, Самцу просто не везло. Причём давно: луна уже успела умереть и вновь родиться, а хорошей жратвы всё не попадалось.
Нет, с голоду они с Подругой пока не пухли, однако на корешках да на ягодах долго не протянешь. К тому же Подруга перестала давать Самцу. Это было понятно: ты сначала принеси хоть чего-нибудь вкусненького, жирненького, сытненького, а потом уж претендуй на что хочешь. А не принёс – гуляй, а будешь настаивать – получи ссаной опоссумовой шкуркой по роже. И опять же гуляй.
Понятно, но обидно.
Обидно, но понятно. И делать нечего: хватай суковатую дубину, не забудь пару мешков, сделанных из нессаных россомашьих шкур, – может, рыбка попадётся или птички какие-нибудь мелкие, – и в путь.
Однако ничего не попадалось.
Самец вышел из рощи на пологий склон холма и побрёл вверх. Солнце палило. Захотелось пить.
Самец вспомнил, что где-то здесь пол-луны тому назад ему подвернулись кусты с гроздьями тёмно-красных, с сизоватым отливом, ягод, кислых, но хорошо утоляющих жажду. Усталый и разгорячённый, он нарвал тогда большую кучу этих гроздьев и пристроился отдохнуть под кустом. Лежал себе, ягодки в пасть закидывал. Жажда сразу прошла, и даже чувство голода слегка притупилось. Потом эта кислятина ему надоела, но куча почти не уменьшилась – увлёкся, когда рвал. Самец счёл её, кучу, своей законной добычей и решил припрятать – мало ли, родичи сраные шляться тут вздумают или ещё кто. Позарятся, а рвал-то своими руками. Жалко. Он нашёл поблизости здоровенный валун с глубокой выемкой, засыпал в неё гроздья и привалил сверху камнями помельче – от чужого глаза.
Сейчас Самец в два счёта отыскал свою заначку. Он посбрасывал мелкие камни и обнаружил, что ягоды дали сок, немного пенящийся и заполнивший выемку чуть ли не наполовину. Ну вот, есть хоть что попить, подумал Самец. Он зачерпнул буроватую жидкость ладонями, поднёс ко рту и глотнул.
– Кхрмкхх! – вскрикнул Самец, что означало: «Ну и кислятина же, штоб я здох!» Ну, или что-то в этом роде.
Однако почему-то захотелось ещё. Он опустил голову в углубление – в ноздри шарахнуло странным, но притягательным запахом, – вытянул губы и стал всасывать жидкость, словно олень на водопое.
Выпрямившись и утерев губы тыльной стороной ладони, Самец хрипло выдохнул:
– Угрммм! – что означало: «Хуясе!»
С его головой что-то происходило. Да и не только с головой.
Склон холма, горы, громоздившиеся вдали, рощица за спиной, небо, облака, солнце – всё это медленно поплыло вправо, потом влево, потом снова вправо, вернулось на место и стало извиваться длинными волнами. А ягоды-то волшебные, смекнул Самец. И каменюка, да и, наверное, весь этот холм.
Он запрокинул голову, широко раскрыл рот и обратился к небу чередой громких, хорошо модулированных, а может, даже и хорошо темперированных звуков. Тяжёлую дубину он крутил над головой, а ногами отбивал ритм. Он ощущал прилив сил и подъём духа, хотя, конечно, знать не знал таких слов. Но слов ему и не требовалось.
Закончив своё шоу для небес, Самец приступил к делу. Быстро и споро он наполнил россомашьи мешки волшебной жидкостью, надёжно затянул их кабаньими жилами и прочно связал между собой. Нарвал столько волшебных гроздьев, сколько умещалось в каменном углублении, навалил, придавил мелкими камнями. Порыскав, нашёл неподалёку ещё один похожий валун, повторил всё с ним. Повесил мешки на шею, поудобнее схватил дубину и ринулся в рощу. Он знал, что полоса невезения закончилась.
И не ошибся – удача повернулась к нему лицом.
…Несколько часов спустя, когда солнце уже было готово закатиться за скалу, Самец, потный и тяжело дышащий, подошёл к своему шалашу. Кроме мешков с волшебным напитком, он тащил свежеубитую косулю.
Рядом с шалашом, у потухшего очага, сложенного из корявых камней, сидела Подруга Самца, не уступавшая ему кривоногостью, а волосатостью – где уступавшая, а где и превосходившая. Она подняла голову и произнесла:
– У-ыммм? – что означало: «Неужели?»
Самец сбросил со спины косулю, аккуратно положил рядом дубину и, совсем бережно, снял с шеи перевязь с двумя глухо булькнувшими мешками.
– Э-брграрммм! – рявкнул он, что означало: «Быстро становись раком!»
Подруга заметила, что набедренная повязка Самца сильно оттопыривается. «Одно слово, самец», – подумала она, потянувшись за ссаной оппосумовой шкуркой.
– Ырргнннрыр! – воскликнула Подруга, что означало: «Сначала огонь добудь да тушу освежуй, потом пожрём, а потом уж – раком, кобелина ты ненасытная!»
Самец тихо зарычал, кинулся в шалаш и сразу же выскочил оттуда, держа в руке большой турий рог, доставшийся ему от папаши. Подскочив к мешкам, Самец развязал один из них и, стараясь не пролить ни капли, наполнил рог.
– Эбддзррв! – провозгласил Самец, что означало: «Будь здорова!», и медленно, торжественно выпил.
Глаза его заблестели. Он снова налил в рог волшебного напитка – на этот раз до половины – и протянул его Подруге.
Та, недоумённо посмотрев на Самца, понюхала жидкость, осторожно пригубила, пожевала губами, хихикнула и лихо выпила остальное. Глаза Подруги тоже заблестели, она уставилась на оттопыренную набедренную повязку Самца, потом опять хихикнула, повернулась к Самцу спиной и опустилась на четвереньки, задрав свою набедренную повязку на спину.
– Аххмм! Аххмм! Аххмм! – рычал Самец, что, вероятно, ничего не означало.
Вскоре к этим возгласам прибавились вскрики Подруги:
– Угхмм-эхх! Угхмм-эхх! Угхмм-эхх! – что означало: «Давай! Ещё! Глубже! Ещё!»
Через некоторое время Самец содрогнулся и нечленораздельно взревел, а Подруга неожиданно тонким голосом заверещала:
– Ааааааааааааааааааааа! – что означало понятно что.
Потом они немного отдохнули, но жрать всё-таки хотелось неимоверно, и Самец принялся добывать огонь и разделывать косулю, а Подруга таскала хворост для очага. Потом они зажарили косулю и, запивая волшебным напитком, сожрали добрую её половину, после чего Подруга снова оперлась на локти и колени, и Самец пристроился к ней – теперь уже надолго.
Солнце давно село. На небо выкатилась полная луна. В очаге потрескивал огонь. Подруга уснула в шалаше, а Самцу не спалось. Он переживал такой же подъём духа, как днём, когда впервые отведал бурой жидкости.
В голове роились бессвязные мысли, которые он не мог выразить словами. А выход требовался. Самец перебрал россыпь камушков на берегу ручья, выбрал один, белый и рыхлый, подошёл к скале и провёл на ней линию. За ней – другую, третью…
Ночь пролетела незаметно. К утру вся скала была изрисована. Самец изобразил и себя – конечно, менее кривоногим и менее волосатым, чем в действительности, – и Подругу, ставшую стройной, как лань, и косулю, и ещё много чего.
А когда взошло солнце, Самец снова запрокинул голову и исполнил песню для небес.
…С тех пор они так и жили. Самец добывал жратву – удача больше не покидала его, – часто наведывался с россомашьими мешками на тот склон и добывал там волшебный напиток. А выпив немного – то разрисовывал окрестные скалы, то пел во весь голос и приплясывал. Родичи считали его ебанутым на всю голову, но Самцу это было безразлично.
Зато сыновья и дочери, которых Подруга нарожала ему без счёта, души не чаяли в папаше. И наследовали его увлечения и его удачу.
Так возникло виноделие, продукт которого мощно стимулирует занятия человека разного рода художественным творчеством.
Да, кстати: на первое же утро после своего открытия Самец решил, что ему не пристало ходить безымянным. И он назвался мужественным именем: У.
А Подругу нарёк нежно и трепетно: Э.
В конце концов Самца У и его Подругу Э, разумеется, сожрал медведь, но это уже совсем другая история.