В общем и целом тебе тут все рады. Но только веди себя более-менее прилично! Хочешь быть ПАДОНКАМ — да ради бога. Только не будь подонком.
Ну, и пидарасом не будь.
И соблюдай нижеизложенное. Как заповеди соблюдай.
КОДЕКС
Набрав в адресной строке браузера graduss.com, ты попал на литературный интернет-ресурс ГРАДУСС, расположенный на территории контркультуры. ДЕКЛАРАЦИЯ
Главная Регистрация Свеженалитое Лента комментов  Рюмочная  Клуб анонимных ФАК

Залогинься!

Логин:

Пароль:

Вздрогнем!

Третьим будешь?
Регистрируйся!

Слушай сюда!

poetmarat
Ира - слитонах. По той же причине.

Француский самагонщик
2024-02-29 17:09:31

poetmarat
Шкуры - слитонах. За неуместностью.

Француский самагонщик
2024-02-23 13:27:28

Любопытный? >>




Неловко (окончание)

2015-10-30 13:56:39

Автор: Француский самагонщик
Рубрика: ЧТИВО (строчка)
Кем принято: Француский самагонщик
Просмотров: 1170
Комментов: 14
Оценка Эксперта: N/A°
Оценка читателей: 46°
начало тут: ссылка

Часть вторая (реалистическая)

Неловко, говаривали пацаны еще в школе, на потолке спать. А остальное, имелось в виду, – нормально!
Я этого никогда не разделял… Однако речь о другом.
Вот интересно: к хорошему привыкаешь быстро. Не к счастью – к нему привыкнуть невозможно, да и перестанет оно тогда быть счастьем, – а к обычному такому хорошему. К сытости, комфорту и тому подобному. Но, оказывается, и к плохому – тоже привыкаешь. Может, не так быстро, но привыкаешь.

12 января (это было воскресенье) поехал я в Царицыно – встретиться с поэтом, победившим у нас на сайте в конкурсе. Познакомиться, приз вручить.
Собственно, я тоже на том конкурсе победил – мы с поэтом разделили первое место, но приз, естественно, вручался ему. Ну, я-то внакладе не остался… впрочем, не стоит отвлекаться.
Поэт как раз накануне прибыл в Москву и собирался первым делом погулять по Царицыну со своей московской девушкой. И правильно: усадьба живописная, опять же день выдался чудный – свежий снежок, тихо, в меру морозно, небо ясное…
Встретились, приемку-передачу приза совершили, чуток потолковали. Девушка нас запечатлела. И разбежались: они двинулись в царицынские глубины-просторы, а я решил заглянуть в Коломенское. Люблю это место, да и памятное оно. И недалеко.
Приехал, припарковался, вошел в заповедник. И тут – прихватило.
В груди – казалось, что в пищеводе, – словно столб возник. Прямой такой столб, сам твердый, но с мягкой оболочкой. Вроде толстой кожи. Или поролона. Мягкое и слегка шершавое.
Не то чтобы больно, но – неприятно.
Раньше тоже такое бывало, но длилось недолго, я и значения не придавал. Да и в этот раз не придал. Рядом как раз оказалась скамейка; присел, перекурил, подождал; постепенно рассосалось. И пошел дальше.
Очень хорошо в Коломенском, в любое время года. Спокойно и, в то же время, как-то, что ли, возвышенно. Умиротворенное волнение, вот. Или волнующее умиротворение.
Побродил, постоял, поглазел – особенно над обрывом там люблю, что над рекой, – и двинул в сторону дома.
А за неделю до этого…

А за неделю до этого умер мой отец.
Нет, это неправильное слово. И «ушел» – тоже неправильное. Его не стало – при всей затасканности выражения именно оно адекватно.
Отец перестал быть.
У него ничего не болело, он не страдал, ему не было горько от осознания своей немощи и не было страшно от осознания происходящего. Никакого осознания не было – разум отключился прежде. Не враз отключился, но к нужному моменту отключился полностью.
А еще неделей раньше я в последний раз видел отца живого. Лена, его третья и главная жена (сорок лет вместе), попросила нас с сестрой приехать к ним туда, за полтораста километров от Москвы, подменить ее. Она, Лена, четко понимала, к чему идет дело. И собралась в Москву – наличные получить в банке, чтобы было, на что хоронить, и вообще.
Она очень деловитая женщина, невероятно энергичная, абсолютно (так кажется) лишенная сентиментальности. И предельно самостоятельная: брать деньги у нас – вот еще!
Короче, понадобилось съездить, а оставить отца одного было, конечно, немыслимо.
Вот мы с сестрой и приехали. Получили все инструкции, и Лена отчалила – с тем, чтобы вернуться утренней электричкой. А мы заступили на вахту.
Отец был вроде как в сознании, но нас не узнавал. Дочь свою он принимал за Лену. «Ленок, – повторял он, – какая ты у меня красивая!» А меня не узнавал совсем. Более того, я почему-то вызывал у него ужас. Папа изредка косил на меня глазом и тут же, насколько мог резко, отворачивался…
Поэтому мы с сестрой решили: она будет непосредственно при отце, а моя роль – на подхвате. Принести-унести, помыть-убрать и т.д. В поле же папиного зрения по возможности не соваться.
Так и сделали. На ночь глядя покормили, тщательно помыли, уложили. Я придерживал со спины…
И вот. Отец лежит – сытый, мытый, довольный. Видно, что довольный. Лицо безмятежное, глаза открыты. И я решился подойти вплотную.
Подошел, смотрю на него. Сверху вниз.
Он перевел взгляд с потолка на меня – и вдруг расплылся в извечной своей мальчишеской улыбке. И прошептал, благоговейно и восторженно: «Папочка приехал!»

Позже, вспоминая это, я понял одну вещь. Всегда для меня было загадкой: если тот свет существует, то какими мы туда прибываем? Ведь не может же быть, чтобы такими, какими уходим со света этого – дряхлыми, измученными болезнью, искалеченными, ничего не соображающими…
А вот же: отец отправился туда (если есть это «туда») мальчишкой.

Хоронили на третий день после того, как его не стало здесь. Было Рождество; и был день рождения папиной внучки – моей дочери.
Несентиментальная Лена, захлебываясь слезами и вцепившись в гроб, сказала:
– Сорок лет – и ни одной ссоры! Ни одной! Сашенька, помнишь, как ты мне говорил: «Ленок, вот если бы все люди жили, как мы с тобой – никаких войн в мире не было бы!»
Между прочим, к вопросу о быстром привыкании человека как к хорошему, так и к плохому: думаю, это тесно связано с многогранностью любой, в общем-то, личности. Взять ту же Лену. Ну исключительная же рациональность во всем! Однако, помню, отец, будучи уже на полпути «туда» – путались у него времена, события, лица, – как-то раз спрашивает:
– Ленок, а что это мои папа с мамой к нам все не приезжают?
А она спокойно отвечает:
–Да что ты, Саш, они же умерли давно.
И ничего…
Но помню и другое. Это когда физический и интеллектуальный возрасты отца еще находились в адекватном соответствии. Он признался, что на фронте твердо верил: ничего с ним не случится – потому что его защищает мамино крыло. А Лена и говорит:
– Саш, да ведь крыло было – мое!
Он засмеялся:
– Что ты, Ленок, тебе тогда было-то всего четыре…
Но Лена твердо стояла на своем: ее было крыло – и точка.

Такие дела.
А 12 января, возвращаясь из Коломенского, я заглянул к маме. Ей в тот день исполнилось восемьдесят шесть. Да, сгрудились у нас даты.
Мы немножко выпили, и отправился я уже совсем домой. Назавтра предстояли те же полтораста километров – Лена ждала на девять дней. Так что перекусить – и спать…
И опять в груди материализовался столб. Толще прежних, и угнездился прочно – не желал дематериализовываться. Еще и выворачивать меня стало наизнанку, и в голове застучало – словно изнутри, молотком, обшитым ватой. Тоже, как и столб – не сказать, что больно, но приятного мало.
Может, какие треволнения повлияли, а может, просто время пришло.
Жена предложила вызвать скорую. Я запретил. Мне же на девять дней.
Это, помню, сестра моей бабушки называла своего зятя: впэртый хохляка. Вот и я впэртый, хотя совершенно не хохляка.
Кстати, тот зять бабушкиной сестры воевал с моим отцом на одном фронте, чуть ли не в соседней части. А до этого он (впэртый хохляка) погиб при форсировании Керченского пролива. То есть был тяжело ранен и, по какой-то ошибке, занесен в списки погибших. Вылечили, снова отправили воевать. Дальше – ни царапинки, потом – мирная жизнь, а когда в Керчи открывали мемориал к 20-летию Победы, он обнаружил себя на обелиске – в перечне павших.
Ладно. Отвлекся, больше не буду.

Запретил я, значит, какую-либо скорую. Само пройдет. Постелил постель, лег. Завтра неближний путь.
Но спать не пришлось. После очередной «наизнанки» жена набрала ноль-три, уже не спрашивая меня. Приехали совсем молоденькие – парень и девушка. Померили давление (ого!), кардиограмму сделали (ой!). Предложили госпитализацию. Я отказался. Наотрез.
Тогда они связались со своей центральной, и довольно скоро прибыл кардиологический экипаж – двое довольно солидных дядек, врач и фельдшер. Юных похвалили (молодцы, все правильно делали!) и отпустили, а сами принялись за меня. Тоже измерения, кардиограммы; вкололи что-то.
– Ну, как себя чувствуем? – спросил врач через некоторое время.
– Да все так же, – признался я. И добавил: – Но хуже, что курить очень хочется…
Он несколько секунд подумал и говорит:
– Стресс – хуже. Разрешаю. Пару затяжек, не больше!
Первый (и, вероятно, последний) раз в жизни жена приволокла – мне! – бегом!! – сигареты, зажигалку, пепельницу!!! – в постель!!!!
Пару затяжек, как же… высадил я ту сигарету до фильтра секунд за тридцать…
– Всё, – объявил врач. – В больницу.
И опять меня не спросили…
Ну да я уже и не возражал. Покорило меня рассуждение о стрессе, а впэртость – сигаретой размягчилась. (Шутка.)
Идти к лифту пешком запретили (да вы с ума сошли!) – притащили каталку, уложили, покатили. Успел я только отправить несколько сообщений – в том числе Лене, что завтра не приеду, по таким-то причинам. После чего ноутбук и телефон выключил. И оставил дома: доктор сказал, что везут меня в кардиореанимацию, а там мобильные телефоны категорически запрещены.
И полетели мы в ночи глубокой…

О дальнейшем подробно не буду. Только несколько впечатлений, более или менее разрозненных. Или связанных, как посмотреть.
Кардиореанимация – место незабываемое. Эксклюзивное место. Жизнь там кипит круглосуточно. Привозят больных, катят в операционную и из, персонал в широких светло-салатных куртках и штанах носится как подорванный, ставят и снимают капельницы, все время что-то меряют, мужчинам приносят утки (это неловко, но куда денешься), женщинам заправляют мочевые катетеры (это больно, за стеной – там женский отсек – кричат высоким голосом), какая-то полоумная танком прет к выходу, а ее только вчера прооперировали, а она в халате и тапках, а ударили крещенские морозы, и ее силой водворяют на место, и привязывают к койке, и она надрывно вопит…
А на койке напротив меня – труп. Абсолютно голый, абсолютно высохший, серовато-зеленоватый. Только собираюсь голос подать, что, мол, тут человек… того… но труп вдруг начинает шевелится и принимается медленно-медленно, как бы по частям, сползать с койки. Кряхтя. И таки сползает, и утверждается на дрожащих палках-ногах, и делает шажок, и падает лицом вперед. С дробным стуком.
– Дед! – орут с сестринского поста. – Опять?!
– В туалет мне, дочка… – бубнит дед, продолжая лежать ничком.
– Сколько раз говорили! – орут в ответ. – Утку просить! Утку, дед!
– Бу-бу-бу, – отзывается дед.
Его поднимают (как бревнышко), укладывают, прилепляют датчики, приносят утку, укрывают простыней.
Позже выяснилось, что этот дед был когда-то полковником… Но то давно. Здесь он просто больной и выживший из ума «дед», и все к нему – на «ты»…
Над головой у «деда» – как и у всех, и у меня тоже – навороченный монитор. К нему идут провода от датчиков, к которым приделан пациент. Вскоре я уже знаю: вон та группа показаний у меня означает, что все более-менее… А вот у «деда» эти показания – хуже некуда…
Впрочем, пока что он – здесь. И даже иногда общается с кем-то по мобильному. Ага. Здесь у всех телефоны, и никому не запрещают – хотя формально, действительно, нельзя. Один я без связи. Ну да ничего, прошу у соседа справа его телефон на секундочку, звоню домой: все в порядке, жив, чувствую себя нормально, да, да, лучше, ну говорю же, да нормально же, да тихо же, передайте телефон и зарядку!
Еще койкой правее лежит грустный человек. Он сам кардиолог, он все понимает. У него дела неважнецкие: его пять лет назад шунтировали, а шунт – это отрезок вены, изъятый из ноги того же организма и вшитый в сердце, в проблемное место артерии. Вроде и своя ткань, а сердце, глупое, на нее реагирует не особенно дружелюбно: наращивает что-то там у себя, сжимает этот шунт. Вот и у этого человека – шунт забился, в нем тромб, а проникнуть внутрь никак невозможно.
– Будем медикаментозно, Александр Иванович, – говорит больному завреанимацией, которому – трудно не заметить – неловко.
Александр Иванович кивает. А что тут скажешь…
Еще эпизод: ввозят и останавливают перед сестринским постом каталку с пациентом. Сопровождает каталку нечто нереально чужеродное – метра два ростом, белокурая грива, очки в тонкой оправе, ярко-красные губы, белый мини-халат, черные чулки, туфли – в цвет губ – на немыслимой шпильке. Оказывается, это доставили человека не по скорой, а сверху – там, этажом выше, обычная кардиология. Его на плановую операцию привезли, а сопровождающее нечто – врач из той обычной, не реанимационной, кардиологии.
Оно (нечто) потом и у меня стало типа лечащим, когда перевели меня к ним. Надо сказать, там гораздо скучнее… Ну то есть внутри было скучно – а снаружи-то жизнь кипела о-го-го! Даже более, чем кипела – в Киеве уже вовсю горели покрышки, и наблюдал я это почти неотрывно. Спасибо, телефон мне доставили, а в больнице даже вайфай оказался приличный.
Да, доставили телефон. Еще в реанимацию передали. Очень помогло это – настроению прежде всего. А я верю в связь между душевным и физическим состояниями. Как тот кардиолог со скорой, который сказал: стресс – хуже.
Ну да ладно (с) – собирался же не отвлекаться.

Потом меня выписали. Потом я манкировал предписаниями врачей. Ну вот посетил, скрепя сердце (его, его!), кардиолога – так все же в порядке.
И пахал как вол, и пил как биндюжник, и по долинам и по взгорьям бегал как баран винторогий, и дымил как Эйяфьятлайокудль, и всякое такое. И посейчас так же. И хоть бы что.
Вот и неловко. Хотя на самом деле – кто знает?..
Или привык уже ко всему? Ведь и к неловкости – к ней тоже привыкаешь, как вообще ко всякому. Почти ко всякому.
И, между прочим, от этого тоже неловко, да что ж такое…
Но я не об этом.
А о чем – не скажу.

Скоро Новый год, и пойдет январь. Пятого числа – к отцу. Два года будет.
Помяну его, поговорю с ним. Может, он опять, там у себя, обрадуется и улыбнется.
А в сердце (в нем, в нем!) – не его одного помяну, а за кого – и о здравии попрошу.
Вдруг услышан буду?
а вот тут всё по-честному

oldboy

2015-10-30 17:29:36

В состоянии пациента проглядывается тревожная тенденция: почки -> сердце -> ???
Снизу вверх...

Одна надежда задержать врага в его продвижении к цели - привычный вывих плеча ( у меня - обоих - вот как я борюсь!!!) и ангина...

Правда, можно пойти на хитрость: отдать менее ценный плацдарм - облысеть. Пусть силы врага перескочут туда, привлеченные лёгкостью победы и там сгинут в немерянных просторах над ушами...

Береги себя!

Лысоватый хитрый Олд
old, нет, тенденция обратная. что тоже в некотором смысле тревожно.
сделаю всё, чтобы ниже печени не пошло.

Тёмное бархатное

2015-10-30 20:17:29

Эх, что-то расчувствовался я..
У меня отец уже лет семь лежит, не ходит совсем - у него диабет, и ноги почернели уже, начинается гангрена. Кроме того, весит он килограммов 150, не меньше, и при этом аденома простаты ( утку просто не просунешь ), а поэтому - клеёнки, памперсы, простыни, переворачивание, перестилание, стирка, а через час всё сначала, по кругу. Плюс давление, непорядок с мозгами и прочие сопутствующие... Мама при нём сиделкой, хотя у самой давление скачет и суставы адски болят. От сиделки со стороны наотрез отказывается, ворочает отца одна. С трудом уговорили, чтобы сиделка приходила дважды в неделю - помыть отца, убраться в квартире,- не хочет, чтобы чужая женщина в доме хозяйничала. В последнее время батя стал заговариваться, путает явь со сном, проживает заново, то детство, то офицерские годы, ходит на рыбалку, за грибами..
Это даже неплохо, такое замещение - нет место соплям. Но как же жалко мать! Я понимаю - это она нас с сестрой ограждает от этой повседневной многолетней муки, медленно и уверенно убивая саму себя. Мы с сестрой, конечно, насколько это возможно, стараемся помочь, приехать лишний раз в гости, позвонить, поддержать, но это всё как-то мелко в сравнении с её подвигом. Ситуация совершенно безвыходная. Чувство вины просто разъедает душу. В больницу его не берут, на платный постоянный уход мать согласится только если сама сляжет совсем, да и денег на это , если честно, взять особо негде,- за такими больными редко кто соглашается ухаживать, а если соглашаются, то такса зашкаливает.. Вот так и живу с постоянным "осколком" в сердце..

Вадим Викторыч

2015-10-30 20:30:37

ТБ в связи со сказанным ещё более проникся твоим недавним стихом. Держись!

oldboy

2015-10-30 20:53:25

Тёмное бархатное 2015-10-30 20:17:29

..............................
Саша, не должно быть чувства вины. делаете же всё, что можно.
сил вам всем и терпения.

Шева

2015-11-01 13:11:25

Ох...Без комментариев.

Лесгустой

2015-11-03 12:24:33

До чего же все знакомо... Смерть отца я пережил в довольно молодом возрасте. Сам организовывал похороны. Ватное какое-то состояние было, как будто со стороны на себя смотрел.
А "прелести" кардиологии - вообще один-в-один. И с телефоном, переданным втихую и с атмосферой, которую ни с чем не спутаешь...

anatman

2015-11-03 13:46:24

"неловко" - одна из условностей. усложняющая но облагораживающая человека. по его мнению и по мнению опщественных этики и морали.
неловко то, отчего становица стыдно.
стыдно становица в зависимости от воспитания. наверное.
хорошо если умирающий умирает без мучений и без сознания.
вопщем чо сказать то хотел - за эвтаназию в определённых случаях. их не так много. можно Закон придумать.
ан нет. пусть старики болеют долго и мучительно, а их родственники при этом болеют Душой.
автор порадовал здоровой похуистичностью в некоторых ситуациях
эвтаназия - дело тонкое. прежде всего (имхо) постольку, поскольку закон-то законом, а вот точное применение закона - штука проблематичная.

апельсинн

2015-11-13 06:19:40

Очень. Своего отца вспомнил. Спасибо, Юрсаныч.

апельсинн

2015-11-13 06:20:41

Ставлю оценку: 46

апельсинн

2015-11-13 06:25:27

только ссылка в начале какая-то косая

Щас на ресурсе: 279 (0 пользователей, 279 гостей) :
и другие...>>

Современная литература, культура и контркультура, проза, поэзия, критика, видео, аудио.
Все права защищены, при перепечатке и цитировании ссылки на graduss.com обязательны.
Мнение авторов материалов может не совпадать с мнением администрации. А может и совпадать.
Тебе 18-то стукнуло, юное создание? Нет? Иди, иди отсюда, читай "Мурзилку"... Да? Извините. Заходите.