Четвертый (и, вероятно, последний) очерк о титанах вертолетостроения. Предыдущие:
ссылка
ссылка
ссылка

Слово, которое я поставил в заголовок этого очерка, чаще имеет негативный оттенок. Но в данном случае, поверьте – ничего подобного. Фанатик своего дела. Фанатик дела, которому отдана вся жизнь.

Небольшого роста, жгучий брюнет (был), черные глаза, маленькие усики а-ля Чарли Чаплин...
Эдуард Арутюнович родился и вырос в Ереване, а окончив среднюю школу, приехал в Москву – поступать в институт. Так в Москве и остался. Вернее, в Ухтомке, это район Люберец, но настолько ближнее Подмосковье, что можно считать и Москвой.
Окончил он МАИ и пришел работать в КБ Камова. И тоже – на всю жизнь.
ЭА – очень и очень способный человек. Более того – талантливый. Исключительно велика его роль в становлении и развитии такой специфической и сложной дисциплины, как устойчивость и управляемость, а шире – динамика полета вертолета. Истинный корифей, в полном смысле слова.
Николай Ильич Камов умел ценить одаренных сотрудников. Бригаду устойчивости сформировали фактически специально под ЭА, которому было тогда порядка тридцати. Позже он стал и начальником всего отдела аэродинамики. Затем – в ранге зам. главного конструктора. Лауреат Государственной премии СССР, есть за что. Авторитет высшего уровня.
В 1950-х годах у Камова велась разработка совершенно уникального проекта – винтокрыла Ка-22. Это, если объяснять просто, марьяж самолета с вертолетом. По-западному – конвертоплан, а Николай Ильич был мастер придумывать русские названия. Слово «вертолет» изобрел именно он (вместо чужеземного «геликоптер»), «винтокрыл» – тоже.
По части аэродинамики и динамики полета винтокрыл представлял абсолютно новую тему, никем в мире на тот момент не освоенную. Уравнения движения этой махины – их составил именно ЭА – были очень сложными и очень длинными. И требовали конкретных решений. Не в принципе, а в числах. А компьютеров тогда еще не было. Вместо компьютеров склеивали между собой много-много листов ватмана, освобождали середину зала от какой-либо мебели, раскатывали на полу тот ватманский мегалист и, ползая на четвереньках, расчерчивали его на вычислительную таблицу, после чего, держа в руках логарифмические линейки (калькуляторов тоже еще не было), заполняли эти таблицы, ячейку за ячейкой. Все так же на четвереньках.
ЭА ползал не то что наравне с другими – он ползал во главе всех! И, вспоминали ветераны отдела, с какой-то неимоверной скоростью.
Запредельная страстность в работе, которая поглощала полностью, на все сто! Всякие там книжки, кино, музыка и т.д. и т.п. – да ну, пустое... Не говоря уж о всякой ерунде, вроде алкоголя, табака, женщин. Он, разумеется, утверждал, что единственный в мире достойный внимания алкогольный напиток – армянский коньяк. Но утверждал чисто умозрительно: сам не пил. И не курил. И к женщинам интереса не проявлял, только как к специалистам. Единственное исключение – жена, это святое.

А личностью был – очень своеобразной. Сохранилось у него характерное «ереванское» произношение – самую чуточку, но сохранилось, и создавало особый колорит в общении с ним. О, его высказывания, реплики, словечки... Такие, что хоть стой, хоть падай.
Вообще-то подавляющее большинство знающих его считает, что чувства юмора и ЭА – две вещи несовместные. А что у него так искрометно получается – это... ну, скажем, феномен, который в принципе не может быть понят, но должен быть принят.
Лично я был свидетелем осознанного юмора ЭА лишь однажды. Он тогда влетел в отдел, подбежал к моему непосредственному начальнику (о нем предыдущий очерк – «Учитель») и как закричит:
– Леон! Все прибористы дураки!
И хохочет.
Это он, значит, посетил отдел, в котором занимались автопилотом, и вынес оттуда такое суждение о прибористах. Оказалось, что у них там в приборе косинус угла (не важно какого) иногда получался больше единицы.
Очень это развеселило ЭА. Очень.

Но все остальные его перлы выдавались абсолютно без улыбки. Предельно серьезно.
– Леон, – сказал он однажды, – что такое этот ваш антисемитизм? Он молочное дитя по сравнению с антиармянизмом! Просто вы ничего не знаете!
Кстати, политической грамотности ЭА было не занимать. И в КПСС он состоял, а иначе начальнику отдела не полагалось. И трепетно относился к красному знамени – так он говорил: наше красное знамя, имея в виду переходящее знамя за победу в социалистическом соревновании. Оно было переходящим номинально, а по факту безвылазно пребывало в кабинетике ЭА, чем он страшно гордился.
А на стене за спиной ЭА полагалось висеть портрету Генерального секретаря ЦК КПСС. Ну, Брежнев и висел. Нормально. Потом Брежнев умер, из парткома принесли Андропова. Через год принесли Черненко. Еще через год принесли было Горбачева, но тут ЭА предложил парторгу:
– Давайте лучше Ленина, э?
Парторг опешил. Возражать против Ленина, с одной стороны, как-то неловко. Но с другой стороны, есть же такое понятие, как статус. Портрету Ленина место над головой генсека! Или, в крайнем случае, над головой Главного конструктора! А над головой простого начальника отдела место портрету этого генсека! Некоторое время все были в ступоре, но тут новый генсек объявил демократизацию, ускорение и перестройку, и ЭА проявил недюжинную смекалку: раздобыл портрет покойного основателя нашей фирмы, сделанный в рабочем кабинете последнего. Там, значит, Камов Николай Ильич сидит за столом, а над его головой – Ленин Владимир тоже Ильич. Добро и пытливо взирают на нас, смертных...
Мы были в полном восторге, а никакой партком возразить не посмел. Ну, позже и парткома не стало, а парторг перешел в профком, что ли...

Между прочим, нечто подобное я видел через много-много лет. Кресло президента занимал Медведев, Путин был премьером, а мне пришлось побывать в одном подразделении окружного ОБЭП. Над головой начальника этого подразделения висел портрет Медведева, над головой которого висел портрет Путина.
Кстати, обэповского чина звали Медведев Владимир Владимирович. Бывает же такое.

Что касается Горбачева, ЭА темпераментно возмущался:
– Что он, неграмотный? Почему говорит «Азебаржан»?
Горбачев, и правда, произносил именно так.
– Азебаржан, Азебаржан... Легко же выговорить! – И ЭА выдавал, словно выстреливал: – Азэрбийджян!

В те же годы, в перестройку, отправили группу специалистов в Южную Корею – договариваться о поставках каких-то электронных систем. Естественно, поехал и ЭА. Потом рассказывали, как он попросил переводчика:
– Спросите их, сколько это стоит и почему так дорого?
И еще рассказывали, как он страдал там в обед. Утром и вечером они сами питались, в гостинице. А днем радушные корейцы неизменно водили их в ресторан и угощали своими специалитетами. Типа тараканов, запеченных в тесте. ЭА есть-то ел, но тихонько причитал:
– Видела бы Гуля, чем меня тут кормят... сразу умерла бы...
Гуля это его жена, Гульнур Мухамедовна.

Была у ЭА такая манера – вызывать к себе громким криком. Раздается из кабинетика (выгородки из оргстекла в углу зала), например:
– Люба-Люб!
И несется туда Люба, которой ЭА поручил программировать для ЭВМ его хитрые уравнения. Через три минуты, на весь отдел:
– Дура! Совсем головы нет! Дура! Что ты ревешь! Иди умойся! Дура!
Бедная Люба выскакивает вся в слезах, бежит в туалет... Через некоторое время возвращается, потом уже сама, без зова, хотя и робко, подходит к кабинетику. Стоит, ждет. Оттуда доносится, приветливо так:
– А, Люба... Хорошо, что пришла! Что стоишь, заходи, садись, будем работать, э?
Дальше всё в спокойном режиме. Люба счастлива.
Звучало, уже без всяких эксцессов, «Коля-Коль», «Юра-Юр», «Боря-Борь»... В этом смысле выделялся наш Илья: с ним такая конструкция не получалась. Просто удвоенное: «Илья-Илья».

Однажды умер крупный работник смежного НИИ. Сотрудничал с ним как раз наш отдел, поэтому купить большой венок поручили нам. Выдали из профкома 50 рублей. ЭА поручил операцию тому самому Илье-Илье и одному Боре-Борь. Поехали они на ближайшее кладбище, зашли в магазин ритуальных принадлежностей. Нет венков по 50! Есть только маленькие, по 25! Подались на другое кладбище, благо недалеко. Там та же история – только маленькие, по 25. Надо, значит, ехать на третье. Оно уже неблизко. А ребята, конечно, на своих двоих да на общественном транспорте – машин тогда почти ни у кого не было, а дать колеса с завода никто и не подумал.
Зима, минус двадцать по Цельсию. Добрались до третьего кладбища, стемнело уже, мороз лютый. Там... ну, вы догадались! Правильно, венков по 50 нету. По 25 – сколько хочешь, а по 50 нету.
Вышли из магазина, смотрят – телефон-автомат. Вроде в рабочем состоянии. Монетка у ребят тоже нашлась нужная. Илья задубел так, что говорить разборчиво не может, а Боря еще ничего. Звонит шефу. Докладывает: венки везде только маленькие, по 25. Может, говорит, два взять?
Ответ ЭА был мгновенным:
– А второй кому?
Боря сполз по стенке телефонной кабинки... Потом рассказал Илье – тот даже чуток отогрелся.
Чем дело закончилось – не помню. Кажется, все-таки два венка приобрели, по 25.

В работе был неутомим и самозабвенен. И, естественно, не без импульсивности. Очень меня радовало – чисто эстетически – его излюбленное «Пену дали» и:
– Это ошибка! Грубая! – таким тоном, как будто обнаружение ошибки радовало его самого, причем тоже с эстетической стороны, специфической такой.
Правда, иногда, выслушав аргументы сотрудника, вникнув, он тут же признавал: да, не ошибка, не пена. А вникать умел как мало кто.

Как-то раз, тоже очень холодной зимой, сидит он в отделе глубоким вечером, работает. В зале почти пусто: он, да одна сотрудница, да я, каждый своим занят. Вдруг сотрудница говорит:
– Эдик, вы бы пальто из гардероба забрали! В здании уже никого, неровен час украдут! Пальто хорошее, да и домой-то как пойдете?
Он, не поднимая головы от уравнений:
– А, ничего, домой позвоню, мне другое принесут...

Любимым детищем ЭА была пилотажная лаборатория, его же усилиями и созданная. В ней работал уникальный шестистепенной стенд-тренажер для моделирования посадки вертолета на качающуюся палубу. Коллектив в этой лаборатории был молодой и веселый. И мужской. Однажды кто-то принес колоду карт с полуголыми дамочками в соблазнительных позах. Большая редкость в советскую эпоху! И страсть же до чего интересно! Сгрудились все, рассматривают. Входит ЭА.
– Что это у вас, э?
– Эдик, да ну, вам не понравится...
– Нет-нет, дайте!
Внимательнейшим образом просмотрел все 52 карты, одну за другой. Аккуратно положил колоду на стол. И изрек:
– Какая гадость!

И уж совершенно шедевральными считаю два перла ЭА (оба выдавались на полном серьезе, причем неоднократно): «Не стоит ломаного яйца» и «Ума лопата».

Эх, трудные времена были, а всё ж – золотые годы. У меня с ЭА складывалось по-разному, бывали и периоды обострений, но в основном – душа в душу. И дарственная надпись на его монографии «Аэродинамика соосного вертолета», искренне теплая, греет мое сердце, простите за банальность...

Несколько лет назад КБ и опытный завод «Камов» прекратили существование. Как прекратила его и другая вертолетная фирма, милевская. Их объединили в «Вертолеты России» и перевели в Панки, это чуть дальше от Москвы. На месте камовского завода теперь жилой микрорайон, веселенькие разноцветные многоэтажки. Бесценную лабораторию, конечно, тоже порушили, в помойку пошла... Но в целом отдел вроде бы пока работает. Только ЭА там больше нет. Он так и жил в Ухтомке, два-три раза в неделю ездил в те Панки на микроавтобусе, который милостиво присылали за несколькими ухтомчанами. До последнего работал.
Ушел. На 90-м году жизни. 7 февраля – день рождения Леона Абрамовича Поташника, моего и не только моего Учителя, а 8 февраля 2022 года не стало Эдуарда Арутюновича Петросяна.
Говорят, иногда он горько произносил:
– Как же Леона не хватает...
Теперь очень не хватает и его самого.