Лето обреченно склонило голову и покатилось в сторону заката. Полуденное солнце, хоть и ерепенилось еще подолгу, уже не цеплялось к коже – сползало к ногам, его тепло сдувалось даже легким ветерком. Отдельные деревья тронулись желтизной. Птицы кричали нервно о конце отпуска…

Худой смотрел с балкона, наблюдая за одиночными прохожими. Юбки молодых женщин были уже не так коротки и вызывающи. Дети, облаченные в вязанные шапочки не верещали привычно, они молча слонялись по площадке и мандражировали от неизбежности образования. За спиной зарычал соседский перфоратор – тррррщщщщтррррр! Худой вздрогнул, вздохнул грустно, возвращаясь на кухню. Захлопнул балконную дверь, пропуская вперед себя Валентину.

***
По вагону, опираясь на костыль шел одноногий ветеран и орал песню. Народ брезгливо воротил морды, стараясь не вслушиваться в слова грустной надрывной песни. Голос, хоть и с хрипотцой, был чистым. И те, кто все же вслушивались, улетали по проходу электрички сквозь мелькание тамбуров за неровной походкой певца. С каждым пристуком костыля, в такт песне, звенели монетки - они катились в общем потоке, периодически запрыгивая в оттопыренный карман…

Внезапно стемнело – поезд зашел в тоннель. Стало липко. Худой забился во мраке, вырываясь криком наружу…

Начало отпуска совпало с выдачей ключей. Долгожданная небольшая квартирка улучшенной планировки на третьем этаже – результат раздела отцовского дома. И денег впритык, и навыков строительных – тоже впритык. Отец говорил: глаза боятся, а руки делают. Глаза боялись больше деятельности дрожащих рук. Палец был прибит в первый же день. Но дело сдвинулось с места. Отпуск обещал быть веселым. Неимоверная жара отдавалась в квартире удушьем и потоками пота по глазам, по всему телу. И откуда в этой жаркой кутерьме и облаках строительной пыли взялась эта муха?

***
Одноклассница Лариска всегда нравилась ему. Он, можно сказать, вожделел ее. Особенно, когда насмотрелся у Генки порнухи с кассеты под названием «Концерт № 9». Генка нашел ее среди фильмов с Брюсом Ли, Чаком Норрисом и кошмаров на улице Вязов. Самому ему смотреть было не с руки, потому он и звал всегда его. Звука почти не включал, стоял у шторки и наблюдал – вдруг родители вернутся. На столе стояла огромная чаша со спелыми абрикосами. На экране мелькали жопы, черные члены и волосатые лобки. Генка косился то в окно, то на экран и хихикал тихонько, точно в тон уровня звука.

Лариска пришла, стоило поманить. Худой стеснялся. Когда снимал с нее чулки, отворачивался и краснел. Она безучастно стояла, глядела в стену. Худой завозился с трусами, волосатый лобок вырвался неожиданно и ударил по глазам. Лариска внезапно отдалилась вместе со стеной, на которую пялилась. Ее грудь казалась огромной, как первомайские шары. Ему захотелось потрогать, пока не исчезло все это. Рука потянулась вслед за удаляющейся композицией, как змея. Пальцы шевелились. Лариска вышла из оцепенения - оживилась, заулыбалась и уселась в позицию, как на пьедестале в сельском туалете. Взгляды их встретились. Из лона на потертый палас посыпались абрикосовые косточки сплошным потоком. Их было тьма.

«Колировка», - подумалось Худому…

***
Пыльные работы были почти завершены. Полы залиты, стены оштукатурены и ошпаклеваны. Плиточника пришлось, конечно, нанимать – ванная сверкала чистотой и бликовала отражением светодиодов. Худой ходил по квартире, радовался. Следом летала муха – та самая.
Она уже вторую неделю жила с ним. Худой поначалу гонял ее и хотел прихлопнуть – муха нагло садилась на лицо, расхаживала там-сям в провокационной близости, дразнила. А потом он привык. Он даже стал выискивать ее, стоило той пропасть из вида, переживать. Тут же кричал гулко, отражаясь эхом по голым стенам:
- Валентина, ты где это запропастилась, гадина такая? А иди-ка глянь, что у меня?
В обеденный перерыв муха была всегда на месте. Худой отряхивал руки, убирал с холодильника пленку и доставал продукты. Валентина деловито расхаживала по колбасе, хлебу, тыкаясь хоботком. Ее офсетные иллюминаторы с хитринкой поглядывали на Худого. Он все понимал, ухмылялся и открывал баночку с вареньем.

***
Лошадь. Огромная белая лошадь с округлыми бедрами мчалась вдоль железки, поднимая клубы пили. Время от времени, поравнявшись с его окном, она косила свой лиловый, как в песне, взгляд на Худого. А потом мчалась вперед, обгоняя состав.
На разъезде пришлось выходить. Случилась какая-то повальная возня. Люди кричали, оборачивались гневно на Худого, качали головами.
Седла на ней не было. Худой запрыгнул, легко, как в сто первый раз, ухватился за гриву и ударил голыми пятками в пышные бока. Лошадь слегка приподнялась на дыбы, развернулась на задних ногах и радостно рванула в обратную от тоннеля сторону…
Темнело. Худой, стараясь не шуметь заводил лошадь в парадную.

- ЦОК-ЦОК-ЦОК…
- Тихо, прошу. Тут уже много жильцов проживает, тихо…
- цок-цок-цок.
- Проходи, у меня большая прихожая. Видишь, в коридоре венецианская штукатурка – сам делал! Сюда, сюда иди, в гостиную. Только аккуратно с копытами, не повреди паркет. Вчера паркет уложил, гляди…
- Совсем за дуру держишь? Это кварцвинил – у меня такой же дома. Есть что выпить? Меня, кстати, Оксана зовут…

***
С ванной было покончено. Это был единственный оазис без следов ремонта. Угловая акриловая ванна, душ, полочки и полотенцесушитель, унитаз-инсталляция, раковина-чаша и зеркало с подсветкой. Худой решил впервые с комфортом принять ванну. Он приоткрыл дверь и погрузился в обволакивающую теплую воду. Кайф!
В процессе сладкой неги, вспомнилась небылица со школьных годов. Якобы, вот так, лежа в ванной, можно высунуть островком на поверхность воды эрегированную головку, посадить на нее муху с оторванными крыльями - и та, спасаясь, станет суетливо бегать-бегать, не имея возможности взлететь. Вечный кайф…

- Валя!!!

***
Он снова шел по безлюдным улицам города Буйнакска, в котором бывал лишь однажды. Был лет 20 назад. Шел, в поисках гостиницы для ночлега. Тревога все больше охватывала – город чужой, люди смотрят недоверчиво, а все равно хочется обычных радостей. Улица – еще улица, все как вчера. Он уже идет по селу. Вон там живет Алибек, он снова меня примет в своем доме. Они будут есть плов на полу, поджав под себя ноги, будут преламывать свежую, пахнущую кунжутом лепешку и запивать горной родниковой водой. Он станет слушать рассказы о выпасе овец, об охоте среди рисовых чеков, о том, как заяц, попадая в луч фар мотоцикла, больше не может двинуться ни влево, ни вправо… Они выпьют что-то очень крепкое.
А потом жена Алибека уведет его спать. Перед сном он станет умываться водой из принесенного таза перед зеркалом. На него будет смотреть чужое лицо. Стареющего мужчины с уставшими глазами. Он спокойно вынет один за другим оставшиеся зубы, а после и саму челюсть. И он уже не остановится…

***
Валентина не появлялась уже четвертые сутки. Не радовала теперь ни новая белая дверь в спальню, ни двухспалка с ортопедическим матрасом. Худой лежал на спине, пялился в люстру стиля хайтек и размышлял, что же случилось? Неужели она обиделась на островок вечного кайфа? Но это же была просто шутка – он хотел рассказать, чтобы поржать вместе. Она же такая юморная – не может быть… А может дело в лошади?

- Валентина! – в очередной раз взорвал тишину крик отчаяния. – Вернись, милая… я разрешу тебе садиться на лицо, и лазь там хоть весь день… Да хоть и ночь – обещаю!
Вопли отразились от стен и зазвенели в полной тишине. Вдруг послышалось отдаленное жужжание. Худой вскочил, помчался на кухню, чуть не снеся новые косяки.
- Валя! – радостно заорал он. По кухне нарезала круги муха. Худой вертел головой вслед за ее замысловатым полетом, одухотворенная улыбка его тихонько сползала. Это была не она. Совершенно чужая, обычная - мерзкая и надоедливая тварь. Муха уселась на барную стойку и впилась в лужицу пролитого варенья.
- Не для тебя, сука! – гневная ладонь со всего маху впечатала незадачливую гостью, превратив ее в отвратительное месиво. Худой запил…

***
- Станция Буйнакск! – вещал металлический женский голос. Народу набилось тьма-тьмущая, все тиснулись по вагону, мест не было совсем. Забиты были и проходы. Люди в нелепых позах пытались пристроиться хоть где-то, ругались и воняли. Поезд набирал ход. Стук колес участился, гул усиливался каждую секунду, сливаясь с другим – инородным. В распахнутые двери с обеих сторон вагона ворвалось полчище мух – злобных и беспощадных. Началась паническая давка. Внезапно стемнело. Поезд поглотился тоннелем…

- Ааааа…. – заорал Худой, вываливаясь в мир. Слабый свет фонаря окатил скамейку под которой он валялся, пьяный и обоссанный. Голова отделялась от тела, вставать пришлось долго.. Наконец он взгромоздился на сидение и понял, что находится в парке, совсем недалеко от дома. Сколько же дней он пьет?

- А есть для меня глоточек?
Худой вздрогнул. Он не заметил сидящую на другом конце скамейки женщину. Женщина была ближе к свету от фонаря, поэтому хорошо просматривались ее собственные фонари на одутловатом лице. Спутанные, но натянутые в гулю на затылке обесцвеченные волосы, слегка придавали ей былой молодости. Худой стушевался.
- Я не пью, как с армии пришел… - он грустно рассмеялся, она поддержала.
Женщина оказалась интересной собеседницей со сломанной судьбой. Она говорила грамотно, картинно вздыхала, то и дело прикладываясь к полупустой бутылке коньяка, оказавшегося в кармане Худого. Иногда она переходила на стихи, плакала и сетовала о кончине лета…
- А у меня отпуск заканчивается… - риторически произнес Худой. А у вас?
- Мы давно на ты, Саша.
- Откуда…
- Ладно, раз ты так хочешь, давай знакомиться снова. Но для начала, я хотела бы кое-что уточнить. Ты готов?
- …
- Ты действительно разрешишь мне сесть на твое лицо?
- Валентина?...

***
Из окна электрички мелькали привычные виды. Люди улыбались, играли в карты и жрали курицу, вынутую из фольги. Худой тоже улыбался, пялясь в окно. На переезде несколько человек склонилось над умирающей лошадью. На долю секунды Худому показалось, что лошадь на него покосилась лиловым взглядом и неестественно заржала – тррррщщщщтррррр…..
Худой вздрогнул, вздохнул грустно, возвращаясь на кухню. Захлопнул балконную дверь, пропуская вперед себя Валентину.