Я видел своего ангела-хранителя всего минут двадцать. Я даже разговаривал со своим ангелом-хранителем. А началось все с того, что Мэри – Сашкина жена – родила.
Мы сидели в студии и "подбивали капитал", чтобы вечером попить пива, но денег хватало, как говорит Пятиэтажный, только душу растравить. А пить самогон никому не хотелось. Ден тарабанил пальцами по крышке стола и задумчиво рассматривал тлеющую сигарету. Он, как и все, был погружен в поиски альтернативного выхода из сложившейся ситуации, когда в студию ворвался запыхавшийся, счастливый Саня.
– Я – папа! – заорал он с порога.
Ден перестал тарабанить пальцами по столу, и на мгновение в помещении воцарилась полнейшая тишина.
Первым в происходящее въехал Сразу (его так прозвали за то, что он слишком часто употреблял это слово). Он эту тишину и разрушил.
– Наливай! – сказал он – Сразу поздравляю.
Все заржали.
– А чё это вы сразу ржете? – возмутился он. – У дитя, которое появляется на свет, нужно сразу глазки промыть.

Алекса поздравляли, хлопали по плечу, называли папашей. Словом, происходило то, что и должно происходить в таких случаях. В конце концов, мы написали на листе ватмана "ТАК ДЕРЖАТЬ!", купили цветы, воздушные шары и всей компанией отправились к родильному дому.
Наверное, в тот день остальные новоиспеченные мамы завидовали Маринке, попутно недоумевая, какого хрена пятнадцать рыл разной степени небритости и патлатости, кто в косухе, кто с ирокезом на башке с цветами, плакатом, воздушными шарами приперлись поздравить девушку, ставшую мамой. Не думаю, что под окнами роддома часто увидишь такую разношерстную компанию.
Когда она выглянула в окно, мы трижды проорали "Поздравляем!" и дружно отпустили воздушные шары в небо. Такого изумлённого лица, как у Маринки, я, наверное, еще никогда не видел.
Потом, у Алекса во дворе, была пьянка. Обсуждали событие, делились впечатлениями, толкали тосты. Алекс то и дело бегал домой за закуской или за очередной бутылкой.

– А я сразу въехал! – кричал Сразу – Я сразу понял, что будет попойка!
С каждой новой бутылкой все присутствующие становились оживленнее, веселее, говорили все громче... И тут я почувствовал себя не в своей тарелке. Было как-то странно находиться в этой не в меру веселой, не в меру шумной компании, забывшей и забившей на повод, который их здесь собрал.

Витька объяснял Генке-Пароходу замысел своей новой рок-оперы (Витька, почему-то, один среди всех нас ходил без клички). Пароход внимательно слушал, время от времени пьяно кивая. Пузырь, Лохматый и Юпи вообще разговаривали одновременно. Рыжий мирно спал на углу стола. Пятиэтажный с Неандертальцем сравнивали какие-то песни «Арии» с какими-то песнями «Iron Maiden», споря о том, считать это плагиатом или не считать. Несколько человек вообще потерялось по дороге во дворик. Событие превратилось в обыкновенную попойку, а этого никто даже не заметил. Не удивительно, что никто не обратил внимания на то, что я встал и пошёл прочь.

Я брел по вечерним улицам и, наверное, о чём-то размышлял. В окнах домов уже вовсю горел свет, машины с шальной скоростью носились по трассе. Я, помню, еще подумал, что те, кто сидит внутри этих машин, наверное, играют в догонялки со своей смертью. Мне вообще нельзя оставаться одному, когда я выпью, потому что иногда мой затуманенный алкоголем разум выдает "на-гора" бредовые идеи, которым мне очень трудно противоречить. И в тот день все было по уже знакомому сценарию: мысль об игре в догонялки со смертью постепенно трансформировалась в мысль о собственной смерти и, до конца не понимая, что делаю, я шагнул на трассу.

Я сделал всего один шаг, как кто-то схватил меня за руку и рывком вернул на тротуар. Это была девчонка лет семнадцати.
– Ты сдурел!? – спросила она.
– Может быть, – безразлично согласился я, освобождая рукав куртки от ее цепкой руки и пытаясь вновь шагнуть на трассу. Но она вцепилась в меня так крепко, что попытка не удалась.
Я посмотрел на нее – перепуганное лицо, короткая стрижка, тонкие губы – и попросил:
– Отпусти меня, а?
Она смотрела на меня как на сумасшедшего. Да я в тот момент и был сумасшедшим. Легкий ветерок смешно шевелил ее челку.
– Тебя же задавят.
– Наверное, – пьяно согласился я.

Она крепко держалась за рукав моей куртки и ничего не говорила. Мы так простояли, наверное, минут пять, пока я не понял, что никуда она меня не отпустит.
– Зачем это тебе? – спросил я, наконец.
– Пойдем отсюда, а? – с мольбой в голосе произнесла она, не ответив на мой вопрос, и потянула меня за рукав, который боялась выпустить из своих цепких пальцев.
Я пожал плечами и пошёл за ней.
Мы шагали так минут десять – она держала меня за рукав, а я покорно шел следом, не спрашивая куда и зачем. Потом я остановился и сказал:
– Все. Меня попустило.
Она недоверчиво взглянула на меня.
– Точно?
– Честное пионерское – сказал я. И пояснил: – Меня в комсомольцы не приняли.
Она улыбнулась и разжала свою руку, сжимавшую рукав моей куртки.
– Ну слава Богу. Я тогда пойду?
Я кивнул, улыбнувшись.
– Ну, пока, – она пошла к светофору и остановилась на краю тротуара, дожидаясь, когда загорится зеленый.
А я стоял и смотрел ей вслед. Желтый огонек сменился зеленым, она оглянулась, помахала мне рукой и шагнула на «зебру».

Я даже не успел понять, откуда он появился. Словно вырвался из другого измерения прямо на этот перекресток. Визг покрышек, глухой удар, подскакивающее в воздух и падающее на крышу машины тело, вяло, словно уставшее, скатывающееся на асфальт.
Когда мы ехали в машине скорой помощи, она смотрела сквозь меня и пыталась что-то сказать. Но вместо слов из ее горла вырывался только хрип, да кровавая пена.
Иногда, во сне, я вновь сижу в машине скорой помощи и понимаю, что за вопрос она хотела мне задать: «Кто будет хранить ангела-хранителя?»
Но я не знаю, что ей ответить, даже спустя два года после ее смерти.