Цвела сирень.
Плескались бегемоты.
Дымился бергамотом крепкий чай.
Вдыхалась с дымом некая печаль
с оттенками притушенной дремоты.
Плелись павлины в дивный хоровод.
Пересекались с ёлками лианы.
В любовных корчах бились павианы.
Трубил о вечном белый пароход.
Зады отклячив, в медленной воде
стирали груди солнечные бабы.
И было как-то совестно, куда бы
ты утром этим ранним не глядел.

Всё вкривь да вкось.
Цветочный мёд пахучий.
Онучи. Флёр вчерашнего амбрэ.
Знакомое до боли «Всё, харэ»!
И самобичевание до кучи.
Затор лосей на просеках, и пней
ушедших дней торчание, и похуй,
что без тебя венчается Эпоха
с Грядущим, что ужасней и темней
безумства, лжи, тумана безнадёги.
В тревоги лестниц — выкрики звонков.
Прострел дверей до самых позвонков.
Белёных стен кровавые потёки...

Спускался вниз
усталый, грузный, грязный,
но очень нужный всем наутро лифт.
Кваском из лужи жажду утолив,
ворона выковыривала стразы
из трещин подсознания двора.
Беспечная срывалась детвора
с ветвей ополоумевшего вяза,
крича на всю округу: Нам пора!
Выкатывались пробками жильцы,
сметались сразу шустрою метлою...
*На лестнице задумчивые двое
курили, ждали молча, мудрецы.