Всё начиналось в тот самый памятный горбачёвскими идеями год, когда весь советский народ начал отвыкать от этилосодержащих напитков. В едином порыве представители новой исторической общности перешли к потреблению варений, джемов, соков и другой альтернативной продукции, наплевав и на угрозы диетологов, и на риск диабета, и на перестройку в целом, и на ускорение в частности.

Нет-нет, что-то я не так начал.
Эти незабываемые события начались за месяц до нового 1987-го года, когда я остался один. Не имея возможности сосредоточиться на кандидатской, ошалевший от очередей в поисках дефицитного ширпотреба, а также от голосистого первенца, мутировавшего в чернобыльской пыли и бурно реагировавшего на стук разбитой пишущей машинки, я просто не знал, что делать. Тема горела. Чтобы основательно сосредоточиться над диссертацией, семейный совет порешил отправить супругу с пацаном в родительские пасторали, затарив по ватерлинию 408-й кадиллак тестя туалетной бумагой, витаминами, детским питанием, пелёночной бязью и подшивками талонов на водку.

Опять не так.
Эти незабываемые события начались за неделю до нового года, когда я, прочувствовав одиночество, совершил качественный рывок в работе. Тема была сложной и интересной, особенно в аспекте недавнего чернобыльского пиздеца, но интересу тоже наступил предел. Измученный недельным воздержанием, изнурённый монотонностью глазуний и пугаясь тишины квартиры, покинутой голосистым мутантом, я обратил голодный взор на заместительницу шефа управления быта, отвечавшую за бюро машинописи, в лице двух складчатых сук- машинопиздок.

Нет, что-то не то.
Синхронизация процессов высокоточного научного оборудования начинается с детализации и …

Ну, это точно хуйня. Ну, как же начать?
Вот так, наверное. Вы можете представить кусок ветчины. Лоснящийся кусок сырокопченого продукта с вишнёво мясной мансардой и белоснежным цоколем. Мясные прослойки, утончаясь, снисходят к аппетитной шкурке, чередуясь с жировыми, устремляющимися ввысь к мясному апогею , посыпанному душистыми специями. Иногда эту слоёную картину, чем-то напоминающую срез археологического раскопа или штрих-код, пронзают сполохи нежных перламутровых хрящиков, таких безобидно аппетитных в своей полупрозрачности и вносящих лёгкий диссонанс в общую удивительно ароматную картину, напоминающую структуру нашего бытия. Начальница вызывала во мне именно подобную ассоциацию. Могучая тётка с причёской «хала», в статичной обтяжке маренго- джерси и отчётливо просматриваемыми резинками трусов, обладательница обворожительного голоса и диплома техникума, подтвержденного членством в передовых рядах тогдашнего общества. Я уж не знаю, через какие фаллические тернии Ветчина попала в замы начальника управления. Зато я чётко представлял, как охмурю эту монументально аппетитную самку с литой жопой, высокой породистой грудью и приведу это раскормленное местечковое быдло в свой никотиновый оазис. Тетки подобного номенклатурного экстерьера не были для меня новшеством. В студенчестве я обогатился опытом со Сметаной, работницей идеологического фронта. Меня связывали с ней единство и борьба противоположностей. С одной стороны, диссонанс в субъективном понимании материалистического бытия, с другой – полный консенсус в предпочитаемой Сметаной позе – ебаться раком, по-крестьянски подвизгивая и акцентируясь на моём пролетарском происхождении будёновца-берсерка. Когда единству наших противоположностей пришёл конец, то есть я нажрался диетическим комиссарским телом по уши, Сметана долго гонялась за мной на воронке, облачившись в винтажную дерматиновую тужурку, размахивая маузером и обвиняя в ревизионизме. Но это так, предыстория.

Нет-нет, начнём иначе.
Всё начиналось за несколько дней до начала новогодней вакханалии, когда я выходил из себя, в который раз объясняя этой тупой тортилле, в каком порядке перепечатывать и группировать тексты, руководствуясь закладками, как вдруг.… Как вдруг ко мне в руку робко постучали. Точнее не постучали, а я почувствовал робкое прикосновение хорошо узнаваемого лобка-джерси, за которым скрывалась просьба о помощи. Ветчина попросила разработать схему движения Дедов Морозов по адресам заказчиков. Просьба идеально вписывалась в графическую часть моей диссертации, и я милостиво согласился, ведь это делало цель более осязаемой. Ах, как хороша, должна быть, ветчина, зарумяненная на раскалённой сковороде, залитая взбитыми яйцами, посыпанная мелкой укропной сечкой, подкреплённая пространственно-временным графиком синхронизации и мазком горчицы на сдобной булке.

И всё равно не таким должно быть начало.
Всё начиналось за 15 часов до нового года. Сидя на лобном месте небольшого актового зала, я наблюдал за прибытием экипажей разномастных Дедов Морозов и Снегурок, сформированных из работников управления. Стройными рядами вошли парикмахеры. В большинстве – Болеки-Лёлики варшавского блока, в обрамлении косых височков и надменных ухмылок уцелевшей катынской шляхты.

Матерясь и сквернословя, в зал ввалились часовых дел мастера из группы семитов. Деликатно вошли неразговорчивые из-за гвоздей во рту сапожники-курды. Даже цыгане-шорники решили освоить отхожий новогодний промысел и интеллигентно рассупонились под стендами с напуганными лицами победителей соцсоревнования. Половозрелые снегурочки были широко представлены швеями и маникюршами разновозрастного производственного стажа. Хотя нет, среди них я с удивлением заметил знакомую машинопистку, приветливо улыбнувшуюся мне рассохшимися вставными челюстями.

Это был триумф. Я стоял перед городской картой полушарий, как легендарный комдив. Безукоризненно сияли девственные полярные шапки, не входящие в зону городского охвата. Мощные стрелы указывали направления главного удара и директрисы движения боевых колесниц. Отдельным цветом были обозначены критические точки, коммуникационные линии и запасные аэродромы. Каждый экипаж получал список клиентов, синхронизированный с заявкой, именами детей, адресами и другими данными рекогносцировки. Я уже предвкушал, как предложу Ветчине организовать оперативную группу генштаба у себя дома, но она попросила заменить заболевшего Деда Мороза, интоксированного палёным картофельным джемом. Неожиданно для себя я согласился.

О, вот с этого и начнём.
Всё началось, когда, после напутствий шефа и его замши, к трибуне вышел ветеран новогодних авралов. Это был бригадир отдела ритуальных услуг, гробовых дел мастер со свекольной пигментацией, смердящий, как бутерброд с ливерным сервелатом, забытый на отопительной батарее обмывочной. В лаконичной и жёсткой речи Рокфор сказал:
-Коллеги, тринадцатая под угрозой. Трэба постараться. Так охватим же всех
ребятишек, а также их родителей, услугами в соответствии с новогодним тарифом службы быта.
-А вообще, ребя, осторожней с напитками. Народ, туды его в качель, нонче пьёт всякую хуйню. – Он так и сказал: хуйню, подчёркивая этим, что гробовщики, мол, простые представители блока коммунистов и беспартийных и лишены буржуазного ханжества.
- Дык вот, асцерожно, а иначе в новом году вы станете моими клиентами. После чего он доверительно обратился ко мне и сказал:
- А вот вы, молодой человек, не пейте вообще. Мы, бытовики, народ привычный, не то, что вы, штафирки. А если уж припрут, задирай бороду и лей на грудь… …или в валенки, – крикнул кто-то из публики. Зал грохнул. Зная из опыта, как навязчивы люди в предложении «разделить» и «зауважать», я весьма серьёзно отнёсся к этому предостережению и не зря.
А пили в эти смутные времена, действительно, всякую хуйню.

Наверное, надо было начинать именно с этого.
Всё начиналось, когда, экипированный достойным образом, я приступил к боевой вахте. Реквизит сказочного персонажа представлял собой алый лоскутный халат, усеянный мерцающими звёздами измельчённого и зафиксированного лаком для волос ёлочного боя, шапки-мамахи с опушкой из благородных сортов хлопка и сдобренной идентичной стеклотолчёнкой, посоха-поцеха, затейливо обмотанного медицинским бинтом и украшенного апофеозной ёлочной верхушкой, а также четырьмя казёнными двушками для телефона-автомата.

Дополняли антураж несколько ящиков с подарками, мешок-торба от кутюр, выкроенный, как видимо, из ноябрьского транспаранта с сохранившимся словом ЕДИНЫ!, а также сани-розвальни ГАЗ-51 с надписью «Химчистка-прачечная». Ямщик – вчерашний дембель, чей-то сынок в шапчёнке-пидарке, с рыскающими крысиными глазенками. Он-то и стал единственным негативным персонажем этой андерсеновской истории. Великий Ктулху смиловался и лишил меня спутницы в образе перезрелой снегурки, обладательницы морщинистого боевого фасада, такого же, как и её условно белые колготки. Нехватало мне ещё испанского сапога из кринолинов педикюрши-многостаночницы в клаустрофобельной кабине ГАЗОНвагена. А может, что-то более личное, что явилось для Ветчины поводом оставить жеваную снегурку дневальной при штабе.

Итак, я вышел на задание партии по воле народа. Небо швырнуло мне в лицо горсть снега, превратившегося на лету в капли дождя. Талая вода, легко растворив лак фиксатор, вместе с искристой стеклокрошкой просочилась мне за шиворот. Началась оттепель. Да-да, та самая неожиданная оттепель, какие бывают только в белорусском высокогорье. С тревожной грустью я подумал о своих неподшитых валенках и шагнул в новый год, унося в сердце светлый лик Лидии Руслановой.
Вот сейчас, мне кажется, я нащупал истинное начало новогодней истории.
Всё начиналось немного ранее, когда общая идея национальной трезвости удивительным образом совпала с частичным выводом войск из стран варшавского блока. На Родину потянулись унылые обозы с девственной бронетехникой, полевыми кухнями, неосквернёнными солдатскими щами, и передвижными ленинскими комнатами , на конной тяге. Народ в тревожном предвидении экономического расцвета начал усиленно уничтожать запасы алкоголя. Когда же иссяк стратегический резерв, новая общность таки, начала потреблять всякую хуйню. О, эта тема стоит отдельной диссертации. Парфюмерные отделы изменили режим работы и реализовывали благородную косметику с 11.00, придав ей статус горячительных напитков. Мастеровые мужички умудрялись извлекать благородную жидкость из сосудов высокого давления. Меня уже не удивляли многочисленные баллоны от антистатика для кримплена под лестницей родного подъезда. Преодолим, оказывается, атавистический страх хомо советикус перед огнями святого Эльма. Жидкость для чистки стёкол расхватывалась, как презервативы накануне наводнения. Политура хорошо смешивалась с еловым сиропом и потреблялась из ликёрных рюмашек под камамбер «Волна», шоколад «Алёнка» и «Cabanas».

Умиляла фантазия обывателей в борьбе с сивушными маслами. Ведь самогоноварение приобрело поистине планетарный масштаб. Самогон выдерживали в соляных копях, в лунном свете, настаивали на леденцах, ставили на ночь около аварийного блока. В него даже вливали расплавленные полимеры. Мне в эту новогоднюю ночь пришлось выплеснуть под ворот не одну чарочку самогона, ароматизированного вьетнамской «звёздочкой». Особым успехом пользовались немецкие противогазы, как идеальное средство для тонкой фильтрации.

Говорят, что один чёрный археолог, раскопавший фашистский блиндаж с противогазами, стал всенародным бацькой. Удивительный напиток изобрели народные умельцы, носящий название «Я голосую за трезвость». В макитру загружались рис, сахар и дрожжи. На горлышко натягивалась медицинская перчатка. После благополучного завершения ферментации с выделением угольной двуокиси перчатка раздувалась, что и являлось индикацией готовности животворного эликсира. Надо сказать, что пока я пообвыкся, меня очень даже пугали латексные кисти мертвецов в зарослях зелёного лука на подоконниках. Что-то я отвлёкся, а я ведь начал свой новогодний вояж.

Вот, именно с этого и начну своё повествование.

Всё начиналось с телепортации на подотчётный участок новогоднего охвата. Это была периферия новостроек, военных городков и ДОС-домов офицерского состава. Публика, как вы понимаете, разная и условно продвинутая. Многочисленные детишки, почти все на одно лицо, в тошнотном унисоне исполняющие незатейливые песенки и стишки. Пожалуй, стоит пропустить эту часть воспоминаний, как не имеющую отношения к кулинарии. Попробуйте изобразить доброго дедушку ибн мороза, когда валенки оставляют на полу мутные озёрца, шапка приобрела пугающую форму,глаза слезятся от сивушного амбре из-под ворота, а разбухшие от бормотухи кальсоны зудят в паху стеклокрошкой. Сказать честно, и в пищевод что-то попало, несмотря на ухищрения. Я уже собирался ехать домой, о чем уведомил Ветчину по телефону-автомату, но она подкинула последний адресок, куда я и направился. Эта последняя квартира удивительным образом повлияла на тему моей будущей диссертации.

С трудом, найдя нужный дом, а это была новенькая панельная многоэтажка, я зашёл в подъезд. Удивительно, но здесь не пахло самогоном и вьетнамским душевным бальзамом. В подъезде как-то по-доперестроечному уютно пахло кошачьим сцаньём и сапожной ваксой. На звонок открыла разбитная брюнетка с блудливыми глазёнками из-под низкой чёлки и кругленькими бочками. Вторая особа, а это была анемичная закислённая блондинка, тощая, как мадам Кюри после ударной дозы, сидела у телевизора. Одеты они были в весёленькие фланелевые костюмчики, с DDR-овским тавром на спине. Мирно мерцала крохотная пластмассовая елочка, надрывался телевизор. Интерьер напоминал зал железнодорожного ожидания Симферополя в пик бархатного сезона. Открытые чемоданы и баулы, надорванные картонки и стружка, разбросанное шмотьё и ящики. На первый взгляд казалось, что это притон барыги-перекупщика. Но, как выяснилось, это были две офицерские жёнушки, соседки, прибывшие к местам новой дислокации части, эвакуированной из ГДР. Пока взводные Митьки минировали автобаны, отравляли колодцы и сжигали мосты, барышни с сервизами «Мадонна» и другим трофейным барахлом осваивали зимние квартиры.

- А откуда вы девицы, откуда красные? – взвыл я, не забывая о возложенной на меня миссии.
- Звiдкиля, звiдкиля, – ответила вихлястая брюнетка, – зпiд ДрезденЯ.
Прононс не оставлял сомнений в этнографическом происхождении баварских сосисок, как я их немедленно окрестил, а специфический саксонский дiалект не мог стать помехой для взаимопонимания.

Вот-вот, кажется, я нащупал, каким должно быть начало этой истории.
Любите ли вы баварские сосиски, как люблю их я. Абстрагируемся от размеров. Для меня этот подвид существует в двух ипостасях, для варки и для жарки. Причём для жарки на сковороде и мангале – по отдельной градации, крупнозернистого помола, в натуральной шкурке, инкрустированные крохотными кусочками сала и аппетитными ожогами от раскалённой решётки. Про сосиски, запечённые в тесте, я просто молчу, из врождённого такта к теоретической физике . Первая сосиска выхватывается с раскалённого гриля и съедается на лету, под клацанье челюстей. После чего необходимо степенно, дуя на обожжённые пальцы, надрезать булочку, обильно смазать нутро дижонской горчицей, куда и вложить следующую и степенно же съесть, запивая ледяным пивом. Последующие нужно нарезать на кусочки, оросить соусным лубрикантом и вкушать смакуя, неспешно, до икоты, накалывая зубочисткой, запивая нескончаемым «Крушовиц», сделав перерыв для летнего отпуска и зимней инфлюэнции.

И всё-таки, не то. Начало должно быть другим.
Всё начиналось, когда сосиска с чёлочкой предложила махнуть рюмаху, а я приготовился исполнить отработанный приём и принять на грудь, в буквальном смысле. Но что это? Мои ноздри уловили божественный запах «Jägdtbitter». А разве могло быть иначе? Лейтенантши потребляли только натурпродукт, кто бы сомневался. И только сейчас я обратил внимание на стол. Боже, а его украшали консервированный карбонад в жестянках с ключиком, португальские сардины , венгерский паштет из гусей циррозного взращивания, баночное пиво, и ещё какие-то аппетитные и дурманящие воображение упаковки , очевидно реквизированные в чешско-польском транзите. Куда там до них резинкам от трусов фрау Ветчины. Такого изобилия я не видел с благодатных брежневских времён.

Отдельного рассказа стоит описание знаменитых немецких колбас в сургучовой обмазке, этом апофеозе алемайновского «юбер алес» и тайного оружия Штази. Ну, как тут было отказаться? Сказать честно, устал я чертовски, и хотелось одного – вернуться домой и рухнуть в постель, но во мне вновь проснулся азарт пламенного бойца продразвёрстки в пыльном шлеме.
Стянув бороду и шутовской колпак со стеклярусом, я устало опустился на снарядный ящик с дебильными мейзенскими пастушками.

-А дедок-то совсем и не дедок, – изрекла блондинистая сосиска. Сие означало, что водила был отпущен в свой крысятник на встречу нового года. А я, умытый и посвежевший, облачённый в лейтенантский Адидас и клеёнчатые казарменные шлёпки, вскоре вкушал новогоднее обращение Михайло Сергеевича под травяную настойку швабских браконьеров. Полурастворившееся исподнее заботливо сушилось на батарее теплоцентрали, загадочно мерцая в темноте ёлочными блёстками.

Вот, кажется, я нащупал начало этой истории.
Всё началось далеко за полночь, когда великосветскость беседы застряла на Гюнтере Грассе, окурки стали тушиться в баночках с недоеденными сардинами, а шоколадные дольки упрямо заползали под отколотый колбасный сургуч. Фройленам захотелось потанцевать. Музычка по телеку была по тем временам уже приличная – «Мелодии и ритмы современной эстрады». Вальсируя под Бони-М и теряя тапочки, мы как бы невзначай затанцевали в спальню.

Я просто не помню, какого цвета были трусики, помню, что на ощупь они напомнили то ли доброкачественную вискозу, то ли ацетатный шёлк. С дистрофичной блондинкой было проще, под фланелевыми брючками трусиков не было вообще. Пока я штурмовал хорошо увлажнённое фашистское логово, блондинистая сосиска, переборов собственную анемичность, решительно подставилась для оральной санации. Её кудрявый лобок оказался чёрным, как смоль. Две брюнетки и вороной лобок, одновременно оказавшиеся в поле зрения, показались мне игрой амбивалентного воображения. Я опешил от этих метаморфоз, и откуда ещё одна голова? Но времени для осмысления этих волшебных новогодних галлюцинаций не оставалось, инстинкты подгоняли. И вдруг меня осенило. Эврика! Мене, текел, фарес сознания, замутнённого кулинарным изобилием. Создавалась идеальная ситуация для отработки когнитивного диссонанса, этой недостающей части моей диссертации. После перегруппировки майзенхаймера, мы с блондинистой брюнеткой отработали глубокое зондирование фронтальных объектов, в то время как блудливая чёлочка производила дезактивацию активной зоны. Юстировка высокоточной оснастки производилась в условиях полной десенсибилизации и фазовых переходов, и когда мои глаза привыкли к полумраку, я рассмотрел рядом с участниками эксперимента артефактную метровую куклу, точную копию фигуристки Катарины Витт. Вот откуда вторая брюнетка! Число соавторов моей диссертации росло. После восстановительного катализа баночным пивом была произведена отработка взаимозаменяемости модульных элементов. Пока захмелевший брюнетистый лобок имитировал на толчке аварийный регламент, я с круглобёдрой сосиской, пьяной как безработный ядерщик, отрабатывал профилактику кризисных ситуаций.

Наиболее эффективным оказалась синхронизация внештатных режимов всех участников деловой игры одновременно, включая К.Витт. И вот что мне подумалось в тот момент: если бы эта тема получила научное признание пару лет назад, то можно было бы предотвратить катастрофу на Чернобыльской АЭС. Эксперимент продолжался. На шестом часу нового года я выдохся. Мне мучительно захотелось назад, в сивушную шкуру Деда Мороза. Но к моему счастью, сосиски вырубились раньше и теперь посапывали, отклячив разнокалиберные попки и позорно доверив охрану границ , резиновой фигуристке. Короче, что Деду Морозу гут, то союзничкам – смерть.

И всё равно не то. Ну что за херня. Я никак не могу подобрать начало истории.
Всё начиналось, а, по сути, закончилось, когда я покидал гостеприимный сосискес-штуббе, смахнув в служебную торбу остатки фуража. На память о новогодней сказке я оставил барышням перебинтованный посох и кальсоны в искристой перхоти. Истратив казённые двушки, мне посчастливилось вызвать рябуху, дас ис фантастишь, такси в первый день нового года.
Вы можете представить себе мужика с подпухшим фэйсом, в шутовском колпаке и алом бухарском халате, кряхтя, выползающего из такси с куртуазным кумачовым мешком? Так представьте себе. Это был я.

А вот с Ветчиной у нас тогда так ничего и не получилось. Почему, спросите вы.

Крысёныш-водила, пока я, обивая лоб в тёмных подъездах, искал нужные квартиры, чтобы, прослушав очередной бредовый стишок и вручить несчастному ребёнку скудный подарок, устраивал ревизии подарочных наборов. Пиздюк выуживал из мешочков шоколадки и грильяж, щедро оставляя золотушным детишкам халву, леденцы и карамельки. Невдомёк было скудоумному, что вкладыш с перечнем содержимого попадал в руки дотошных родителей. Поднялся бодренький новогодний скандал. Ветчина, прикрывая свой жирный тухес, конечно же, все свалила на меня. Так ей было проще. Наступив на горло собственной песне, я гордо ушёл от неё в жестокую диету, до самой защиты.

И всё-таки я продегустировал Ветчину через несколько лет, когда приехал навестить родной город.

Вот-вот, кажется, я нащупал истинное начало этой истории.
Представьте себе пожелтевший от времени шмат свиного сала. Соляные подтёки покрыли его желтушно-блеклую полупрозрачность и сделали похожим на кусок фальшивого янтаря. Шкурка в пропеллерной агонии деформировалась и покрылась вылезшими из неё колючими кактусными щетинками. Елким, нафталинным запахом можно соблазнить только голодного человека.

…Или коллекционера-гурмана с академической степенью.

Уффф! Дайте мне что-нибудь от изжоги.