Подобный безмолвной тени, он преследовал добычу скользящей волчьей рысью.
Вот же хуйня какая, упрекнул себя Дронов. Что это за волчья рысь? Рысь – она такая, с кисточками на ушах. Сидит на толстом суку, ждет. Потом ка-ак прыгнет! Кабанчику какому-нибудь на спину. Ка-ак в шею ему когтями вцепится! Ка-ак зубами хребет перекусит!
А волк – он серый, хвост трубой, добычу гонит, гонит, гонит. По степи, например, заснеженной. Гонит, гонит, а потом тоже ка-ак прыгнет! Только не сверху вниз, а наоборот. И зубами в горло!
Ну и еще: волк – он стайный. Хотя, подумал Дронов заветное, бывают одинокие волки. Красиво звучит: одинокий волк. Дронову нравилось воображать себя одиноким волком.
А волчья рысь это, конечно, глупость. Это от холода такое в голову приходит. Мозги вымораживаются, не говоря уже о чем-нибудь другом.
Страсть как холодно, мысленно поежился Дронов, семеня по тротуару. Мысленно – потому что ежиться по-настоящему казалось рискованным: поведешь плечами, а холодный воздух, сука, и заберется под пальто, под свитер, под рубашку.
Невыносимо холодно, да к тому же пасмурно. Еще не вечер, а ужас до чего пасмурно. Могли бы, Юрий Михайлович, и фонари на столбах зажечь, попенял Дронов абстрактному Лужкову.
Но главное, что холодно.
Он удлинил шаг, стал выписывать красивые плавные дуги, огибая встречных и попутных. Пару раз поскользнулся. На ногах удержался – буквально стиснув зубы, – но решил, что хватит так мучиться. И устремился к двери, призывно сияющей светом и теплом.
Ну, положим, дверь на самом деле ничем особенным не сияла. Дверь как дверь, кафе как кафе.
На ступеньках Дронов едва не навернулся по-настоящему. Изобразил суматошное па, громко вскрикнул: «Блядь!» и все равно грохнулся бы на смех прохожим, да и костей мог не собрать, если б не успел в последний момент уцепиться за ручку двери.
Заодно дверь и открылась.
А в кафе, и впрямь светлом, теплом, девица-администраторша дежурно, и, показалось Дронову, презрительно ему улыбнулась:
– Здравствуйте! Вы один будете?
– Один, один, – малоразборчиво пробормотал Дронов и устремился вглубь.
– Вы курите? – не отставала адмистраторша.
– Курю, курю, – бросил Дронов через плечо.
Он уже снимал и вешал на рогульку пальто, засовывал в карман шапку – шарф решил с шеи пока не сматывать, – а девица все стояла рядом, как приклеенная.
– Вам японское меню тоже предложить? – спросила она, когда Дронов сел за столик.
– Предложите, – буркнул он. – И скажите, чтобы кофе сразу принесли. Эспрессо. Одинарное.
Девица по-волчьи оскалилась и, наконец, отвалила. Дронов тоже оскалился ей в спину.
Он разложил перед собой мобильный, сигареты, зажигалку. Придвинул пепельницу. Хотел закурить, но заглянул в пачку, обнаружил, что там последняя, и решил воздержаться до кофе.
Понемногу становилось теплее.
Подкатилась официантка – эспрессо принесла и две книжки меню.
– Руки у вас где помыть можно? – осведомился Дронов вполголоса.
– Простите? – не разобрала официантка.
– Туалет, – раздраженно пояснил он.
– А, – защебетала девчонка, – это вон туда и направо.
Дронов пошел отлить – с мороза всегда пробивало на это.
А слова «туалет» он не любил – считал пошлым. Предпочитал говорить «сортир», но с некоторых пор и это слово в общественных местах употреблять перестал. Ему одна известная актриса рассказала, как кутила в Париже с другими известными актерами и прочей светской богемой и стала всех спрашивать: «Сортир? Сортир?» Потому что французского не знала, однако догадывалась, что туалет у них это одежда. Ну, актрисе и показали на дверь. Причем явственно удивились. Она удивилась, что они удивились, а потом удивилась еще больше – когда оказалась на улице. Выяснилось, что по-французски нет такого слова, а есть слово «сорти» – выход.
По правде говоря, известная актриса рассказала эту историю Дронову по телевизору. Но, как бы то ни было, слово «сортир» он с тех пор поставил в разряд неправильных.
Дронов вернулся, допил кофе, позволил себе закурить. Полистал оба меню. Ну и цены. Закрыл, отодвинул на край столика. Взял телефон, потыкал в клавиши, поднес к уху, подержал, отрывисто сказал «Да, тут. Хорошо, давай.»
Опять подскочила официанточка.
– Вы готовы сделать заказ?
– Ко мне, может, подойдут, тогда и закажем, – соврал Дронов. – Оставьте пока.
Девочка улыбнулась.
А симпатичная, оценил вдруг Дронов. Мордочка свеженькая, кругленькая, а на подбородочке ямочка. Наверное, и под коленками тоже ямочки, если сзади смотреть.
Ему представилось, как Одинокий Волк скользит той самой волчьей рысью… тьфу ты, блядь, ну просто скользит по лесной тропе. Уверенно так скользит, бесшумно. Сворачивает на другую тропу и оказывается на поляне. А там пацан с девчонкой.
Нет, ну они взрослые, так что не пацан с девчонкой, а парень с девушкой. Грибники. Пошли за грибами, да и заблудились. Измотались, отчаялись, а куда идти, не знают. Вторые сутки уже бродят неприкаянно.
Девушка симпатичная, вся в таких вот ямочках, а парень неприятный очень.
Стоп! Не вторые сутки, это хуйня какая-то, да и девушка была бы уже грязная вся, потная, волосенки сосульками. Парень тоже грязный, но это пусть, он и так гандон очевидный, а вот девушка – нет. Грязная, потная…Тьфу. В общем, никакие не вторые сутки, а, скажем, с утра они шастают, а дело-то к вечеру. Но девушка все еще свеженькая.
Да, только какие нахуй грибы? Одинокий Волк скользил же по заснеженной степи вначале. А, ладно…
Ну, вот. И, значит, у парня тут башню срывает, и он зачем-то, с ножом в руке, кидается на Одинокого Волка. А тот неуловимым движением уклоняется и успевает поймать мудака этого за руку, в которой нож как раз. За запястье, двумя пальцами. Сжимает легонько – нож и падает в траву. Еще чуток сжимает – уже и сам мудак падает. На колени. Причем белеет весь.
А девушка почему-то даже довольна. Видно, замучил ее этот ублюдок. Заебал. Не мужчина он.
И девушка, значит, улыбается. И ямочки у нее. Да-да, под коленками тоже.
В общем, Дронов, ну то есть Одинокий Волк, ее спасает. Того мудака надо будет тоже спасти, что ж поделаешь. Пока непонятно, как, но придумается что-нибудь.
А на девушке – жениться. Молоденькая, конечно, но хозяйственная. Подойдет.
Дронов снова проделал операцию с мобильным – ткнул пальцем в клавиатуру, подержал около уха, пошевелил губами. Нашел взглядом эту, с ямочками, махнул рукой. Когда подошла, попросил счет. Пора уже, отогрелся.
Расплатился. Пятьдесят рублей и десятку бумажками в книжечку сунул, и еще десятку мелочью сыпанул. Чаевых давать не стал. Нечего.
Встал, оделся, вышел. На фальшиво-приветливое администраторшино «до свиданья» холодно кивнул.
На улице с новой силой обдало холодом. Спасибо, хоть фонари зажглись, хотя и тускло как-то. Непорядок, Юрий Михайлович.
Дронов двинулся к метро. Чтобы не потерять набранного тепла, снова перешел на скользящую волчью рысь. Хуй с ней, сказал он себе, рысь так рысь, волчья так волчья!
Спускаясь по обледенелой лестнице, чуть не загремел по ступенькам, чудом устоял на ногах – вероятно, помог магический, хотя и непроизвольный выкрик «Блядь!», – на платформе встал в правильном месте, двери подошедшего поезда открылись прямо перед Дроновым, он всё тем же охотничьим шагом ворвался в вагон, занял единственное свободное сидячее место и, наконец, расслабился. Угрелся.
Закрыл глаза – ехать было неблизко, – удовлетворенно улыбнулся и сказал себе: «Волчья рысь! И не ебет!»