Светлой памяти одной сгинувшей животинки


Зверь производил хорошее впечатление.
Весил – понты.
Бодрил не по-детски.
Бел, пушист, ненормален – клубок несомненных достоинств.
По совокупности качеств можно было бы назвать его Снежком, или Коксом. Спиди, наконец. Винтом. Джефом. Вариантов хватало, но прижился только один. Он стал тем, кем изначально и был, - Спамом.

1.
Не люблю животных, так уж срослось. Уколотый несостоявшимся щенком, покусанный свиньей, напуганный нервной лошадью, - всё это в детстве, - я выродился в половозрелого котоненавистника, крысодава и антиголубятника. Кошки, крыски, хомяки, и прочие лемминги порождали во мне неспортивную злость. Голуби вызывали идиосинкразию. К восемнадцати годам с зелёными меня роднил только оттенок кожи. После армии, где я в волю насмотрелся на зверей иного рода, я малость подуспокоился. Перестал пинать тех, что ходят сами по себе, выбросил яд и крысоловку, рогатку просто сломал. Зато купил пистолет. Повзрослел, вобщем. Но в зоопарк по прежнему не ходил, цирк, с его братьями Запашными, -- ненавидел, а клоун Куклачёв вызывал стойкий рвотный позыв. Такие вот дела. Мы с животным царством жили в параллельных мирах, и совершенно не стремились пересечься.
На момент, когда Спам объявился в моём устоявшемся холостяцком мирке, мне было весьма за тридцать. Бурная молодость ушла вместе с бандитскими девяностыми, здоровье тоже. Волына была благополучно утоплена в одном из мрачноватых питерских каналов, помнится, в столь же достоевском настроении, насыщенном суицидальными откровениями и поздним раскаянием. Я продолжал зеленеть в своей мансарде, общался с миром посредством сети, временами впадал в шампанское, и часто просыпался с лермонтовской мыслью, что жизнь – смешная и глупая шутка.
Буду честным: поначалу я встретил её, а не Спама. И откровенным: в отличии от него, её имя мне безразлично. Теперь безразлично. Его больше нет, я его вытравил и выдавил из себя. Но она имеет отношение к нашей истории, без неё никуда, хоть ты тресни, и будь она проклята! Чёрт....Извините, сорвался.
Так вот. Встретились мы в ночнике, куда я выполз за очередным сорокоградусным траншем. Она шла вдоль стелажей, вся длинноногая и разноцветная, как стрекоза, и вела себя очень странно. Натыкалась на брошенные кем-то корзинки, роняла продукты, рассеянно расплачивалась какой-то дивной кредиткой, тупо оставила колов двести сдачи. Я зачарованно наблюдал, как искрятся разом все известные пальцы, уши, и даже задорно открытый, волшебного свойства пупок. А потом догнал, и отдал позабытые купюры, хотя мог бы не отдать, а пить ещё сутки. Мне бы хватило, я непритязателен.
Но я догнал, и окликнул, и протянул эти вшивые деньги. Трудно сказать, на что она смотрела с большим удивлением – на скомканные бумажонки, или на меня, такого же пьяно- бесформенного. Стрекозиные очки удачно скрывали недоумение. Спустя пару минут пришло понимание, она поблагодарила, при этом славно зарделась щеками. Пробив ежедневный загар и косметику, этот румянец отливал удивительной для этого мира свежестью, юностью и тем сокровенным, чего я давно уже не видел. Может быть никогда. И я сделал странную, дикую, бескомпромиссную глупость: предложил выпить пива, мол, вот оно, и ночь бела, и пахнет жасмином и лавром, и томно, и всё ноет от такой красоты....
Она молча выслушала мои загадочные словоплетения, молча взяла бутылку девятки, молча проследовала за мной к пьяной лавочке за углом. Потом всё было совсем как во сне, а может в бреду, а может и в сказке. Я открывал пиво зажигалкой, глазом, зубами. Она давилась, лила вонькую пену на модный лапсердак, смеялась. Я читал стихи, гнал феерический реп, и даже, помнится, исполнил парочку танцевальных па, от которых стрекозиные очки свистнули наземь, вдребезги об асфальт, и явились общечеловеческие, но много лучше, глаза. Я отразился в них целиком, вот не вру, когда мы внезапно и решительно поцеловались.
Она была сильно пьяна, пьяна в лоскуты, но тем не менее села за руль стильной бибики. Решительно потребовала, чтобы я забил в трубу её номер. Узнав, что мобильника у меня нет, она озадачилась сильнее, чем сразу при встрече. Затем покопалась в невероятной своей, изысканно-уродливой сумке, вынула один за другим целых три телефона, выложила на торпеду, и задумалась, покачиваясь, как заправский шаман, прислушивающийся к миру своих, неведомых простому смертному, духов. «Держи, этот не женский. Он имиджевый, но такой, унисекс». Зачем я взял телефон? Да бог его знает. Просто не думал. Я бы взял у неё всё, что не дай, хоть брелок, или даже прокладку с ромашкой, лишь бы на память о глотке воздуха, того самого, которого так не хватало в душной и тёмной мансарде. И я послушно взял хромированный банан, и смотрел вслед моментально слившимся вдали огонькам, и глупо улыбался, нажав на кнопу, и прочитав: «Привет, Ангел!»
Так вот вы какие, ангелы.

2.
Я вязну в словах, путаюсь в мыслях, тону в воспоминаниях. Постараюсь быть краток, мне и самому будет легче, ей-богу.
Так вот: зверика принесла она. У меня был очередной день рождения, а они после тридцати все до единого безрадостны и пресны. Множим на безрадостного и пресного именинника, и получаем квадратную мерзость запустения; множим на бессовестно-ровный запой – и вот свинья в кубе: на небо не глядим, жрём жёлуди, землю роем. Подкапываем древо жизни, и тем сыты. Такое происходило неоднократно, и всякий раз под конец знаменательного дня, я с определённой тоской вспоминал, в каком именно канале утопил китайский ТТ, и жалел о своём поступке. Одиночество, сука, не только полезная, но временами и опасная вещь. Иногда надо, чтобы рядом была живая душа, которая если не позаботится о тебе, но хоть выдернет заботой о себе из блядского трипа.
И эта душа появилась.
Она, попрыгунья моя, влетела как всегда неожиданно, кинув СМС-ку за минуту до звонка в дверь.
«Вот. Это тебе. Чтобы не было одиноко, -- она протянула мне что-то вроде шляпной коробки, -- Правда чудо?!»
Я осторожно взял коробку, и внутри что-то засуетилось и встрепетнуло. Оглядев коробку, я обнаружил перфорацию, и с обмершим сердцем приступил к вскрытию. Только бы не щенок – это боль и обида; только бы не котёнок – Куклачёв жив, и поистине тошнотворен!
Приподняв крышку я обречённо взглянул в моментально замерший сумрак.
«Что это? - спросил я, действительно не втыкая, - Рукавица?»
«Это – кроль. Но он совсем карликовый. И уши, видишь, по сторонам? Прикольно, да? Его за уши нельзя. И капусту нельзя. И кричать на него нельзя».
«А что можно?».
«Всё остальное – можно. Он как верблюд, правда?»
Связной логики в этом заявлении было не слишком, но у этой девушки по жизни имели место только связи, а логику заменяла уверенность в сегодняшнем дне. То, что она была способна думать о завтрашнем – выяснилось позднее.
Я аккуратно выпростал верблюжачьего родственника из какого-то невнятного сена, посадил на пол. Больше всего это существо напоминало персонажа из фильма «Зубастики». Из сквозящего во все стороны света белоснежного хаера настороженно торчала пара розовых ушек. А встав на четвереньки, я обнаружил нагло сверлящий меня лазоревый глаз. Честно говоря, я оторопел, помятуя, что альбиносы должны быть омерзительно красноглазы.
«Это декоративный заяц, - словоохотливо пояснила дарительница, - У них всё не как у людей. Ладно, ты рад?! Ну и хорошо. Давай быстренько, бежим, вода горячая есть?».
Я кивнул, и она прыснула в душ, на ходу стягивая через голову скромный топик. Пока я провожал её взглядом, - я всегда провожал её взглядом, - мелкий гад наделал солидную россыпь, и скрылся.
«Да и хрен ему в спину, - подумал я, расстилая последнюю свежую простынь, - Лучшее, конечно, впереди».
В подтверждение последней мысли прозвучала бодрая рулада. Она любила петь под шелест водных струй. Это будило в ней тропические страсти.

3
Вдвоём с зайцем мы жили недолго. Спустя некоторе время на ту самую трубку позвонил некто гневный. В ответ на вежливый отказ начал требовать, кричать и гнуть пальцы. Был послан по известному адресу. Метнул какую-то смешную угрозу. Был заверен в искреннем почтении. Предложение встретиться с моими адвокатами – я на память назвал несколько погремух бывших сподвижников, - отклонил. Притом – молча. Что очень характерно, смею заметить. Но зато, через пару дней после никчемных переговоров, явилась она. На такси. С двумя объёмистыми, но лёгкими сумками, баульчиком и несессером. Драгов на теле значительно поубавилось. На вопрос «А почему именно ко мне?», был дан характерный ответ: «Никогда не пила пива на улице. И тут кроль, он же наш, правда?»
И мы стали жить вместе. Втроём.
Понеслось клинически ненормальное и прекрасное лето. Это была не женщина, а динамит. Пришли какие-то люди и перекрасили всю мансарду. Сменили сантехнику. Притащили огромную плазму.
Я был полностью переодет, выстрижен и отпедикюрен. Выволочен в какие-то гламурные места, о которых даже не знал, что такие существуют. Познакомлен с какими-то властьимущими педиками, развратными старцами и не менее продвинутыми детьми. Оброс контактами. Получил пару заказов, поднял бабла. Не стоит уточнять, главное – всё было очень и очень.
Мы трахались как кролики. Постоянно, повсеместно и чуть ли не прилюдно. Я порозовел, пополнел, и, кажется, помолодел. Такие вот штучки.
Мы трахались, а вот кролик грыз.Наверное, он сублимировал, гад.
«Ну ты посмотри, - дивилась она, - он выбирает только самое лучшее! У него есть вкус, правда, Пупок?». Да, вот так вот! Я, понимаете ли стал Пупком. И отнёсся к этому исключительно мило.
Он жрал всё. Сумки, обувь, кабели, зарядные устройства, мои холсты, её косметику. И всё самое ценное. Вкус у скота был безупречен – за босоножки ниже 800у.е. он даже не брался. Кабель должен был быть жизненно необходим. Картина – одной из немногих, которыми я гордился.
Мы ругали его последними словами( крики, к слову, это животное переносило со стоическим безразличием), держали под дождём над проезжей частью, гоняли клюшкой. Но он был неумолим, и настоял на своём праве хозяйничать. Возвращаясь домой, мы обнаруживали развороченную кухню, усранную тахту и ровно подстриженные обои. Под конец мы просто ржали, а он сидел на полу и принюхивался. Видел декоративный подонок неважно, но в остальном был на высоте.
Вопрос, как его назвать решился просто. Пробовали и так и этак, но он не реагировал. Однажды, разгневанный в пятый раз перегрызенной выделенкой, я заорал: «Да это просто какой-то вирус, поганый спам!». Он прекратил своё броуновское движение, встал на минутку почтительным столбиком, а затем радостно поковылял ко мне, и, прах меня разбери, -- улыбался!
Так он и стал Спамом. «Только его не удалишь в корзину, - мудро резюмировала ненаглядная, - а вообще-то ему подходит. Бесполезный и красивый болван».
На том и порешили.

4.
Я качал пресс, дельтовидную, и какие-то длинные на спине, будь они неладны. Однажды позвонили в дверь, и здоровые парни втащили в комнату некий пыточный станок, оказавшийся тренажёром. До кучи ткнули мне в руки гриф, а к ногам уютно прилегло семейство гантелек.
«Пупок, ты дохленький, а мы едем на море».
Да, мать твою, я не очень рельефен, чего уж там, но уж дохлый?! Я был уязвлён не на шутку. И какое, нахрен, море?!
Оказалось, что море необходимо, потому что «зима, Пупок, мороз!». В общем: «Бежим, пупок, бежим!». Но, добежав, доплыв, долетев до этого моря, мне предстояло быть на должном уровне. Я не любил быть должным. Очень не любил. Не любил хуже моря с этим толстомясым визгливым жлобьём. Не любил страшнее железа. Но её любил, и смирился. Стиснул зубы, и погнал.
Она готовила молочные коктейли, какую-то протеиновую дрянь. Я сопел, пердел, и жал подход за подходом. Молочная кислота пёрла из ушей, стакан с молоком гулял в немеющей руке. Я трудился со старательной ненавистью и надеждой. Когда забрезжил прорыв, и пришла пора покупать плавки, выяснилось, что я беспаспортный. Притом – конкретно. Заграничного просто нет, а гражданский....
Я перерыл весь дом, прежде чем нашёл под тахтой характерный огрызок. Спам невинно жевал английский зонт, и явно не желал признаваться в содеянном.
«Да и фиг с ним, - с некоторым облегчением заметил я, - поедем позже. В этой Хургаде всегда одна масть».
Я в первый раз слышал, как она плачет. Проснулся ночью, прислушался к поникшей спине, обнял.
Она жарко и сбивчиво объясняла, что море необходимо, что это из детства, что без моря – край. Я слушал, недоумевал, потом разозлился, потом накричал. Ну, как всегда бывает – глупостей. Нужно Красное море – красный флаг в руки. Она вроде успокоилась, вроде даже помирились. Достаточно бурно. А через пару дней она позвонила из аэропорта. Извинилась, что вот как-то всё так, но – вот так. Если не со мной, то без меня. Ибо море. И совсем не Египет, а Ибица.
Думаю, не стоит пояснять, что с Ибицы мы со Спамом её не дождались.

5.
Я качаю уже чёрт знает что. Коктейли мне готовить лень, пью молоко. Из ненужного шейкера.
Её сумки стоят у двери, я убрал их с глаз долой. Вряд ли они будут востребованы: баульчик и несессер ушли вместе с нею. Остальное – пурга.
Мобильник я выкинул в окно, тогда, сразу после звонка. Со всеми контактами, пидорами, прошлым и будущим.
Спам голодает, а оттого жрёт всё подряд, начиная с ножек тахты и кончая паркетом. Я спокойно гляжу на него, и тягаю, тягаю, тягаю железо. Меня успокаивает ритм. Однажды я остановился на середине подхода, от неожиданной, тоскливой, октябрьской мысли, и такая охватила вдруг злость, что метнул в него гирей. Не попал. Попал в плазму. Стало смешно, плакал от смеха. Он, чудила, опасливо подтянулся поближе, ткнулся носом в голень, хрюкнул как-то по свойски. Взял его на руки, второй раз в жизни взял, с ним больше она любезничала, посмлтрел в лазоревый глаз, и заплакал по настоящему, уткнувшись в ангорскую шерсть. Эх, дружище Спам, ну зачем ты ворвался в мою систему, зачем съел ксиву, зачем....Да не виноват ты, просто чья-то прога не совместима с моим железом, да и со мною несовместима, хоть убейся.
Я пью молоко, оно составляет мою основную пищу. Иногда мы кушаем с кроликом пиццу. Выхожу редко, только по неотложным делам, а их не так уж и много. Молока купить, и так, по мелочи.
Мне противны даже мысли об алкоголе, но я много курю. Ядрёные голландские самокрутки, от которых деревянный язык и изжога. Сажу одну за другой, и как проклятый жму гриф, в надежде, что лопнет ненавистное жалкое сердце.
Спам временами забывается сном, его рубит прямо на бегу. Он стонет во сне, наверное бредит своим скорбным умишком. Я стараюсь не спать, мне спать больно и страшно, я устал видеть то, от чего по утрам тошнит и колотит.
Так мы живём уже месяц.
Нам очень весело.
Очень.

6.
Спам спит постоянно. И стонет. Стонет как ребёнок. Только ушки дрожат. Крольчишку придавило дьявольским питерским ноябрём.
Его хозяин двигается тоже с трудом, он раскачался в какую-то бесформенную дрянь, он будто весь из болящих узлов, морских таких, ненормальных узлов, пропитанных болью. В мозгу у него – молочная кислота. Нет! Там серый творог.
Странно, отметил я вдруг, какой он тихий сегодня. Неужто...?
С трудом наклонился, поднял, посадил на коленку. Нет, дышит. Только мелко дрожит. Пугает, засранец, хитрит, тварь, задумал что-то, как та, что его принесла, Иуду мохнорылого!
Взял за шкирку, развернул, повернул лицом к своей морде. Он вдруг встрепенулся, шустро засучил лапками, и залопотал, со взвизгом ипридыханием, а потом...Плюнул!
Я долго курил, гладил его по спине, думал. Как я отвык думать, кто бы знал....Он лежал, тихий и нежданно обласканный, и, наверное, стеснялся своего поведения. Очень тихим, и несчастным был этот кролик. Как та, что тихо, по-детски, плакала повернувшись спиной. Потому что очень хотела на море. Где солнце и пальмы, где можно бежать вдоль берега, где нет ноябрьских проблем, и всё понятно.....
Ночью я почувствовал боль в груди, она распространилась по животу, вошла в руки, ноги, прорезала мозг. Я чувствовал, как боль течёт по мышцам, заползает и начинает грызть кости. Зубная боль во всём теле, и немота, полная немота в ушах, так что не слышно стона, да и не мог я стонать, потому что вдруг понял – она, косая, пора.
Вдруг громко, протяжно, болезненно охнул Спам. Где-то рядом. Рукой подать – были б силы шевельнуться. Но боль вдруг попустила, встрепенулась, съёжилась в районе желудка, и ушла. Я с минуту потаращился в темноту, даже не веря, и сразу уснул, как убитый.
А утром обнаружил, что Спам лежит на боку под столом.
Всё такой же белый, пушистый, но, увы, - исключительно мёртвый.

7.
Я удалил Спама. Он явно был лишним в моей теперешней жизни. Мне не нужен никто. Никто. Ни в качестве панацеи от одиночества, ни в качестве напоминания о глупых и сказочных сказках.
Я сунул его в пакет, туда же заправил гантелю. Завязал горловину узлом, и выкинул в какой-то мрачный вечерний канал. Где – не помню. Я долго ходил с этим пакетом, прежде чем решиться. Надеюсь, что он прилунился рядом с ТТ, которого мне так не хватает.

8.
он приходил ночью, белый, огромный, злой. сел на грудь, начал копать меня, выдирая кишки, скребя позвоночник. жёлтые зубы неприятно воткнулись в глаза, а от нутряной вони меня просто вывернуло из себя, как перчатку. он рычал, он хрипел, его слюна текла мне на лицо. мне было страшно, от того, что он хотел мне что-то сказать, а я не понимал до утра , что именно, если это вообще было утро
очнувшись, я понял – он взял на себя мою смерть. он тоже был ангелом, или ангельским даром, или чем там ещё – талисманом, оберегом, фетишем. ко мне приходили, слетались ангелы, но я ничего не понимал, или понимал поздно, или разумел плоско
значит пора о чём -то задуматься, попытаться понять, постараться хоть что-то сделать, пока сам не стал спамом.
ведь однажды я бросил пить, занялся здоровьем, начал дышать, да?
да.
решено.
железо я уже, конешно, не брошу..
курить тоже.

но перестану добавлять в молоко ангельскую пыль


--------------------------------------------------------
* Ангельская Пыль - ПСП, сильнодействующий психотропный наркотик