Белая, бурлящая вода. Ледяная даже на вид. Мокрые стволы деревьев на склоне - как зубья старой расчески. Валун – огромный, серый кусок холода. Осколок чужого мира. Зябко спине. Вытертой ткани «комка» не спасти от нрава местной природы. Лето...
Какое, на хер, лето...

Дважды утром шёл снег. Не просто шёл, а «хуячил», как Михеев сказал. На перевале пришлось особенно тяжко – мокрые хлопья летели в глаза, как ни склонял Спицын замотанную башлыком голову к самой гриве Чалки. Слава Богу - есть Чалка. С ней не пропасть. «Пропасть... Пропасть...» - меняя ударения, поиграл словом Спицын, по старой, из прошлой жизни ещё привычке. Не пропасть. Не пропасть. Пока есть Чалка – не пропасть.
Чалка. Тепло серых, в едва заметных подпалинах, боков. Изгиб сильной шеи, чуткие подвижные уши. Шумные вздохи, облачками пара из ноздрей. Осторожная поступь, впритирку к отвесной скале. В другую сторону Спицын старался не смотреть. Её и не было вовсе. Метров пятьсот полета, оступись Чалка или заскользи длиннее, чем нужно.

Впереди, на низеньком косматом коне, взятом в нейтральном ауле, ехал Михеев. Коня отдавать не хотели – старик с тёмным лицом что-то кричал по-своему и хватал Михеева за рукав. Спицын видел, как Михеев привычно и равнодушно сдёрнул с плеча дочерна грязный ремень своей «эсвэдэшки». Старик попятился. «Аргазлы бэным зават!.. Мэны зербек!.. Аш-шайтан ар-раджым!» - замахал руками. Почему-то низко пригнувшись, побежал вдоль булыжной стены улицы. Михеев сделал ему вслед похабный жест. Оглянулся на группу.
Никто не засмеялся. Спицын, избегая взгляда старшего, без нужды слазил в подсумок. Осмотрел затвор «калаша». Единственный на всю группу «семьдесят четвёртый», в серых затертостях, со сбитой прицельной рамой. Достался ему, как самому молодому. У остальных, не считая Михеева, новые «девяносто-четвёрки» «никона». Плевать. Горы возьмут любого.

Ночевали в доме местного учителя. Короткий ужин – к концентрату не притронулись, жевали пресные лепешки с сыром и запивали козьим молоком. Маленькая керосиновая лампа на столе. Устланный сеном пол под столом. Низкий - не распрямится высокому чужаку - потолок. Огромный экран тиви-ресептора, бесполезный теперь, как и мобильник – все сигналы блокирует Федерация. Спицын стянул с простенькой деревянной полки первую попавшуюся книжку. Придвинулся к лампе, наклонив, рассмотрел название. Усмехнулся чему-то. Открыл книгу, пролистнув портрет юного офицера. «Немного лет тому назад, там, где сливаяся, шумят...» Буквы едва различались. Спицын поднёс книгу к лицу. Вдохнул запах старой бумаги. Читать было необязательно. Дальше он помнил наизусть. «И божья благодать сошла на Грузию! Она цвела с тех пор в тени своих садов, не опасаяся врагов, за гранью дружеских штыков»...
Отец всегда читал ему на ночь. Спицын едва помнил его – когда обрушилась московская подземка, их эвакуировали в область. Там он и пошел в школу. Матери обещал стать таким же, как папа. Отца не нашли – как и тысячи тел остальных. «Фрагменты» - этого слова он не понимал тогда. Фрагменты похоронили в Химках...
Грузии больше не было. Не было городов, названия которых он учил на уроках географии. Не было отца.
Была Федерация, Президент и Война.
«Он встретил смерть лицом к лицу, как в битве следует бойцу» - лозунг-бегущая строка на дисплее их университетской казармы.

Пляшущий свет выхватывал жующие челюсти бойцов группы. Хозяин держался в затемненном углу, явно опасаясь Михеева. Михеев равнодушно ковырялся в зубах, лежа в бушлате и ботинках на хозяйской кровати.
Когда осторожные тени женщин – то ли жена и сестра хозяина, то ли еще кто, было не разобрать в полутьме – собрали деревянные плошки, Михеев скомандовал «отбой».
Остаток ночи Спицын провёл на посту. Нахохлившись, сидел на плоской крыше низкого домика и смотрел на переливы огня над горами. Где-то там работала система «Медведь» - сносила целые горные гряды, измельчая их в пыль. Ответ Федерации за погибший Воронеж.
Пару раз Спицын замечал быстро скользящие высоко в небе спутники. Вспомнил виденный сверху местный райцентр, после вольфрамовой атаки... Их тогда везли на «корове» из Нейтральных Земель. Говорят, отдельные иглы, что сбрасывают спутники, пробивают землю на несколько километров. Наверное, врут. Но то, что осталось от райцентра, заставило всех удивленно замолчать.
Фыркали и вздыхали в темноте лошади, в абрикосовом саду за домом. Коротким писком электронного пароля выходили на связь трое других часовых. Пару раз Спицын отметил движение по улице – к мечети поднималось несколько местных. Муэдзин молчал – после вчерашнего предупреждения Михеева.
Ещё одним нейтральным аулом меньше, - равнодушно подумал Спицын. Плевать.

Из аула вышли на рассвете. Именно тогда и повалил снова снег.
Утренний холод, после бессонной ночи – самый мерзкий. Нутряной. Не согреть ни одеждой, ни чаем. Только сытной жратвой и сном у печки.
Тубусы «мух», притороченные к седлу Михеева, быстро замело. Казалось, что тот бредет по пояс в сугробе, сутулясь и сжимая своё неразлучное «весло». Не человек. Кентавр.
Редкие чахлые кусты торчали по склону. Все массивы «зелёнки» выжег спутник еще по весне. Сползала рваная туча, пряча каменистые проплешины хребта. Внизу грохотала речка. Пахло мокрым холодным камнем.
Чалка неожиданно дёрнула крупом, мотнула головой. Спицын вцепился в ремень «калаша» и полетел на камни. Несколько раз возник и исчез, вертясь, серый срез неба и гор...

...Снег в ущелье уже растаял. Ветер остался где-то поверху. Берег реки усыпали гладкие и высокие валуны. Ледяная вода гремела, уносясь за серое тело скалы.
Чалка стояла поодаль от группы.
Михеев, нагнувшись, заглянул Спицыну в глаза:
- Понимает...
Спицын отвернулся.
Спину холодил похожий на голову витязя темный камень. Рот был полон вязкой слюны. На бедро в и порванном «комке» капало тёмным из рассеченного лба.
- Ну, как знаешь...
Шорох камешков, едва различимый за шумом воды – Михеев отошёл.
Спицын, морщась, повернулся.
Чалка, завидя подходящего Михеева, вскинула голову, мотнула ей в сторону. Попятилась, подломившись в ногах. Оступилась сломанной передней и громко заржала.
Михеев вскинул винтовку. На мгновение замер.
Спицын сглотнул.
Коротко тукнул выстрел.
Голова Чалки дёрнулась вновь. Брызнула кровяным снопом. Лошадь упала на бок, взбив копытами мелкий гравий, перевернулась на спину – беспомощно вскинулись ноги - изогнулась шеей и медленно завалилась обратно. Содрогнувшись крупом, замерла среди валунов.
Михеев оглянулся.
Спицын ухватил правой рукой – левую он не чувствовал ниже локтя - цевье автомата. Зажал грязными берцами приклад, передернул затвор, прижался лбом к компенсатору. Положил большой палец на спусковой крючок. Удивился, до чего черен поломанный ноготь.
Зажмурился и надавил.
Выстрела не было.
Или он не услышал его.