Не люблю я поезда. Прям-таки ненавижу искренне. Сплю я в дороге плохо, и вся эта духота, и вонь, и люди, и дети… Пытка, одно слово. А тут, как назло, досталось мне верхнее место, другое верхнее свободно, а на двух нижних – два дяденьки, судя по внешности, не приобщившиеся в этой жизни к высшему образованию. Ну, воображение, конечно, сразу дорисовало печальную картину, как они сейчас дёрнут водочки «за знакомство», потом начнется беготня за догонкой, потом громкий неизящный пролетарский мат, потом злая заспанная проводница, ну и напоследок менты. Уже одно то, как они друг другу представились («Виталий», «Александр», голоса хриплые, рукопожатие – кочерга б согнулась), навевало невеселые мысли о тюремных сроках в прошлом и тяжелом физическом труде в настоящем.
Однако, когда поезд тронулся, дяденьки открыли по пиву, достали из шуршащих пакетов бутербродики-помидорчики, вежливо предложили мне присоединиться, но я отказалась, залегла «согласно купленных билетов», выдула полфляги коньяка, нацепила наушники и провалилась в рваный дорожный сон.
Часов в 11 вечера, когда уже погасили свет в вагоне, у меня таки разрядился плеер. Я повернулась на другой бок и обнаружила, что мои суровые попутчики так же мирно потягивают пиво и ведут меж собою негромкую беседу.

-…а для меня жена друга – это же святое, Виталя, ты пойми! Ну как для любого нормального мужика! А мы с Серегой дружбаны были – ну как братья. Мамки наши дружили, еще когда мы не родились, прикинь? В общем, с рождения мы знакомы, в одном дворе гоняли, вместе в школу пошли. В школе с нас просто вешались, конечно. Училка родаков вызывала – вот не спижжЮ – каждую неделю. Ну, учились как могли, Серега после школы в хабзайку пошел, на сварщика, а я в Лиепаю уехал, в шмоньку. Приезжаю через три года, встречаю Серегу – а он меня на свадьбу приглашает, прикинь? Женится мой Серега, женится! И не по залету, как щас все молодые, не-ет! У него там всё по любви было, невесту себе нашел – с нашей же школы, на год младше училась, Машка. Ну, я Машку-то плохо по школе помнил, а на свадьбе и тем более. Во-первых, напился, конечно, несусветно, чо греха таить, а во-вторых, с девкой я тогда познакомился, с Маринкой. Вот увидел – и погиб прямо. Волосы длинные белые, ножки, попка, талия – во такая! А на лицо – как кукла Барби, блябуду! И закрутилось у нас… Мать моя её сразу возненавидела, даже к отцу её ходила, скандалила… Ну да ладно, царство ей небесное…
А на дворе – конец девяностых, сам понимаешь, время лихое, ой лихое. На хорошую работу устроиться – блата нет, а на плохой – зарплата копеешная, да и ту по полгода не платят. А нам, считай, по двадцать лет, и хочется ж не только хлебушка с макаронами – хочется жизни красивой, и самим погулять, и девчонок своих не обидеть. А город у нас маленький, все кругом знакомые, ну, пацаны, что постарше – со школы нашей, с района – они тогда все в бизнесмены подались. Ну, какие тогда бизнесмены были – бандюки, считай. Как и щас, если вдуматься. В общем, подтянули они нас в свой, так сказать, бизнес. Серега к воротам части машину подгонял, а я в неё быстренько закидывал всё, что наши бизнесмены с кораблей успели попиздить. Запчасти, приборы, кабеля – цветмет, короче. Все в доле были – от вахтенных до командира части. Потом, было дело, искали мы в дюнах всякое железо, которое после войны осталось. Оружие, конечно, до нас всё выкопали, куда там, но попадались кресты немецкие, ордена там всякие, ложки-миски со свастиками – это всё тогда задорого можно было загнать. Потом янтарь на карьере копали – нелегально, естественно. Ловили нас менты пару раз, но мы откупались, хули ты думаешь.
И началась у нас красивая жизнь, как мечтали. Я себе хату снял отдельную, обставил новой мебелью, во всю стену – фотообои поклеил, тогда это самый писк был, с водопадом, и пиджак себе купил, малиновый, ха-ха-ха… Ну, и Маринка в ништяках. Духи шанель, туфли кожаные по сто баксов, фирмовые, по кабакам, по заведениям всяким ночным… В общем, гужбанили мы по городу – только звон стоял.
Ну и нагужбанили по итогу, конечно. Выставили мы одну вэче, приборы кое-какие вынесли, а они возьми да и окажись от системы обеспечения каких-то там крутых ракет. Стратегического назначения. И прихватили нас, тёпленьких, говорят, десяточка вам корячится, мужчины, - за хищение госсобственности в особо крупных и за подрыв боеготовности родины. Выходит, мы, вроде как, не просто ворЫ, а еще и диверсанты, как бы только не шпионы американские. Слава богу, деньги у нас были, наняли мы адвоката хорошего, отмазал – всего по два года дали, общего режима.
А на нас когда это дело завели – я сразу понял: посадят, точняк. И Маринка меня ждать не будет, да и зачем ей. Восемнадцать лет девке, внешность – соска соской, нахуй я ей сдался, зэк бесфамильный. Решил я ни себя, ни её не мучить – просто звонить перестал. А она гордая – тоже не звонит. Потом гляжу – уже и Лёхой с пятой школы по кабакам зажигает… А мне как раз повестка пришла, через 2 недели суд, а там стопудово закроют.
Запил я тогда страшно. Не зоны забоялся, нет – по Маринке я затосковал. Плохо мне было без неё – аж в глазах темнело. И надо ж такому приключится – прямо накануне суда я из кабака кривой возвращался, а у меня перед домом траншею раскопали, то ли кабель тянут, то ли трубы ложат, ну, я в ту канаву со всей дури и навернулся. Ногу сломал в двух местах, сотрясение мозга. В общем, Серега на суд – а из зала суда на зону, а я в больничке лежу, по яйца в гипсе, а на дворе середина мая, в окне каштаны, мамка мне хавку таскает, мужики водку. Рай, бля.
Ну, отлежался недели три, вышел из больницы – уже лето наступило. Думаю, надо вещи собирать да ехать… к месту назначения… хе-хе… Захожу в квартиру – телефон звонит, баба какая-то. Туда-сюда, я Маша, жена Сережи, хорошо, что тебя застала, ты, говорит, зайди, Саня, возьми для мужа моего беспутного кое-какие вещички. Взял я бутылку водки подмышку и пошел, а чо делать. Прихожу – открывает мне дверь эта Маша – господи, где ж он её такую и откопал! То-оненькая, как пятиклассница, халатик на ней цветастый, сама бледная, губы поджаты. Глазами на кухню показывает – проходи, значит. А у них первый этаж, окно открыто, и прямо за ним – куст сирени. Запах!.. Ну, я пузырь выставил, она на стол собрала кое-чего, а я на ручки её смотрю и думаю – где же они ей такое крохотное колечко обручальное нашли? Наверно, спецом в ювелирке уменьшали. Во какие мысли крутятся… Короче, выпиваем мы по рюмке, по второй, по третьей, она не ест ни черта, беседа не клеится. Вижу, губы у неё дрожат, из глаз течёт, сама в полотенце кухонное сидит шмыгает. Я так тихонько её по коленке погладил – мол, успокойся, Машуня, всё будет хорошо, не плачь. А мне – двадцать два годика, и шняга дымится безо всяких баб – двумя руками не поломать, а бабы-то у меня не было уже месяца три. И она вдруг поднимает на меня глаза – да как прыг мне на колени, и вся прильнула, за шею меня обняла, плачет, целует куда-то за ухо, шепчет что-то – не разобрать. Слышу – шепчет она «Пойдем в комнату»…
Пробыл я с ней всю ночь. Наверно, и сиренью пахло, и соловьи заливались – только я ничего этого не слышал. Как диван не поломали мы тогда – загадка. И так мы любились, и эдак, и драл я её как сельскую – знал, что еще целых два года бабу не понюхаю. А она знай подмахивает, мокрая вся, задыхается и – «еще, еще!» И откуда в ней сил столько взялось, в махонькой такой…
А наутро натянул я портки, собрал шмотки-документы – и поехал отбывать, гм-гм, заслуженное наказание. Серёге ничего не сказал, только вещи передал, да сказал, мол, жинка велела кланяться.
- И чо, Серега так и не узнал?
- Да хуй знает, наверно, догадался о чем-то, но ни разу не спросил и виду не подал.
- Поня-ятно…

***
На следующий день мои суровые попутчики были молчаливы, пиво не употребляли, перекинулись парой коротких фраз, а когда мы приехали в два часа в Москву, они помогли мне вынести из вагона сумки, обменялись рукопожатием, крепко обнялись, похлопали друг друга по широким спинам, потом разошлись в разные стороны и растворились в толпе.