— Вы мне блядство с агрессией не путайте! — всклокоченная нимфетка Леночка пыталась урезонить своего кавалера — пенсионера, вырожденца Григория Спиридоновича. — Ишь чего захотели.
Григорий Спиридонович всего-то и хотел присунуть Леночке в попку…
— Анальный секс есть непотребство и похабное действо, — Леночку так учила мать. — В пизду дам, но ворошить гнездо не позволю.
— Но как же… Лена… Уважь старика. Мне-то и осталось в этой жизни одно. Ведь ни разу не пробовал. — Григорий Спиридонович давил на жалость. — Уважь, Лен. Я змеика своего к тебе в гнездышко пущу.
— А хохо ни хохо, — Лена расстегнула лифчик и швырнула в лицо пенсионеру. — Так поебемся, по-обычному. Или вы забыли?
— Забыл, — Григорий Спиридоныч виновато заулыбался.
— Хорошая болезнь склероз, что тут скажешь, — развела руками Леночка. — Ничего не болит, и каждый день новости. Красота! Вы мне чего обещали?
— Обещал? Быть прилежным обещал, — Григорий Спиридоныч снял лифчик с головы и стал расстегивать пуговицы на рубахе. — И во всем тебя слушаться. Вот.
— А так какого настаиваете? — Лена сняла трусы и, вильнув пиздой, прыгнула в кровать, — Еще раз услышу, лишу наки, поняли?
Пенсионер, услышав про лишение наки, молча наспех разделся и больше уже не пиздел. Лег рядом с Леной и, закрыв глаза, стал ждать.
Семидесятипятилетнее тело Григория Спиридоныча давно утратило цветущий колор жизни, и всю его палитру составляли оттенки синего и зеленого. Леночку это обстоятельство не пугало, ибо была она девицей без предрассудков, и, если бы представилась возможность, не моргнув глазом, отсосала бы у Дракулы.
А вот хуй Григория Спиридоныча — совсем другое дело. «Великий как Ленин, железный как Сталин, — любил хвалиться пенсионер, — Богатырь». Лелеял его Григорий Спиридоныч, ох лелеял.
— У вас всегда такой чепец был? — Лена удивленно смотрела на орган Григория Спиридоныча, стремительно вырывающийся из копны покрытых сединой лобковых волос. — В смысле, большой.
— Сколько себя помню, таким и был, — пенсионер открыл глаза, взял могучую плоть в руку и оголил залупу. — Меня из-за него из партии турнули.
— Как это? — удивилась Лена.
— А вот так, — Григорий Спиридоныч приподнял голову от подушки, смерив взглядом дыбящийся член. — Я с товарищами поспорил, что на нем бюст Ленина удержу.
— Ого! — впечатлилась девица.
— Вот тебе и «ого», — Григорий Спиридоныч тоскливо улыбнулся. — Не удержал я Ленина, проспорил. А партия не простила, то ли, потому что на Владимира Ильича посягнул, то ли недостаточной пролетарской силой обладал. Поди их разбери.
— И не посадили? — Лена погладила залупу пенсионера.
— Не посадили, — успокоил ее Григорий Спиридоныч и печально добавил — Но и по головке, как ты, не погладили.
— Бедненький вы мой, — Ленка плотнее прижалась к старику, — Давайте я вам отсосу, за Ленина отомщу, я умею.
— Отомсти, Леночка, отомсти, — Григорий Спиридоныч в предвкушении заворочался на кровати.

Утречком рано, часу этак в пятом, когда ясное солнышко еще не позолотило маковки наших святых церквей, досасывала Леночка хуй Григорию Спиридонычу — губа об головку, с придыхом.
— Мсти, Лена, мсти, — стонал старик, — кара уж близко. О-о-о-ох, бл-я-я-я, пресвятой Ильич, о-о-о-ох, бл-я-я-я, преподобный Энгельс, о-о-о-х, о-о-ох...
Уо-о-х-х — наконец-то все завершилось. Спиридоныч бешенным прыском разрядился в нёбо девицы. Славный отсос, воистину славный!
Выждав паузу, когда пенсионер перестанет трястись, выплюнув на пол сгусток спермы, Лена принялась пытать старика:
— Вам понравилось, Григорий Спиридоныч, понравилось, отвечайте, ну же?
— Не то слово, барышня. Как-будто в партию вновь вступил, — давя лыбу, прохрипел новоиспеченный коммунист. — Рьяно вступил, активно, до помутнения в глазах.
— Честно? — не верила Ленка. — Отвечайте.
— Честно, — старик положил руку на сердце и сладострастно выдохнул. — Слава КПСС!
— Слава КПСС! — успокоилась девица.
— Слава КПСС! — повторил старик.
— Ну, хватит уже, — отрезала Лена, и тоже, положив руку на сиську, торжественно сказала. — Оргазм и партия — едины!

И вот тут, надо сказать, с Григорием Спиридонычем случилась метаморфоза. Тело его выгнулось и затряслось, глаза округлились. Зеленовато-синяя гамма старческого телеса чудным образом стала меняться, как узор в детском калейдоскопе. Григорий Спиридоныч, попросту начал интенсивно розоветь, а в оконцовке стал красным, как советский флаг. И что самое удивительное, на хую отчетливо выделялась пролетарская символика — серп и молот.
— Вот так чюдеса! — Лена присвистнула и испугано попятилась от Григория Спиридоныча. — Вам нехорошо, дедуля?
Григорий Спиридоныч ответил не сразу. Молча лежал некоторое время, но все ж разомкнул губы.
— Мне хорошо, мне очень хорошо, — голос его был по-могильному тих и пропитан жутью. — Мне ахуэнно…
— Да что с вами такое? — Лена не могла поверить происходящему. — Вызвать «скорую»?
— Не надо «скорую», — пенсионер вцепился взглядом в аппетитную попку юной прелестницы. — Лучше готовься, сучка.
Лена, оторопев от такого тона, ожидая худшего, робко поинтересовалась:
— К чему?
— К чему? Ты меня спрашиваешь к чему? В комсомол принимать буду! — алый Григорий Спиридоныч поднялся с кровати, взял в руку хуй и грозно потряс им. — По-настоящему.
— Не надо, — Лена прижалась к стенке, осознав весь ужас происходящего. — Пожалуйста.

А было бы неплохо заметить, что Григорий Спиридоныч в таком виде являл собой зрелище запредельное, и был страшен, как Сталинский режим. Леночка же, испытанная всякими искушениями, в данный момент старалась держаться изо всех сил, но факт, представленный ее взору, отдавался слабиной в ногах, и ей ничего не оставалось, как сесть на пол и ждать своей участи.
А Григорий Спиридоныч между тем перешел к действиям. И для начала запел, как соловей.
— Комсомооольцы, добровооольцы, — заливисто беря ноты, он проследовал на кухню.
Кухня у пенсионера была до небрежности скромна: стол, стул, газовая плита и холодильник.
— Надо бы водочки по такому случаю, — пурпурный оборотень взял со стола початую поллитровку и вернулся в комнату. — Комсомооольцы, добровооольцы…
— Что пригорюнилась, сердешная? — Григорий Спиридоныч вынул из шкафа стакан. — Водку будешь? Напиток пролетариев как ни как!
Лена не в силах ответить, покачала головой.
— Ну, как знаешь, — старик налил до краев. — А я, пожалуй, тяпну.

На улице просыпалось солнышко. Первый лучик нехотя пробивался сквозь годами немытое окно в квартиру Григория Спиридоныча, цеплялся за узоры на обоях, шевелил пожухшие листочки герани на подоконнике и вселял надежду в приунывшую девицу. Заливистое пение петуха донеслось с окрестных дворов.
— Ой, бля, — пенсионер выронил стакан. — Чего это?
По красному телу Григория Спиридоныча, в один миг, как ручейки, потекли синие пульсирующие вены, и паутиной стали обволакивать весь организм. Пенсионер, охваченный ужасом, подбежал к окну и задернул штору. Но было уже поздно. Солнечное утро вершило доброе.
Лена смотрела на адское представление, устроенное кроваво-синим старикашкой и молилась, молилась, молилась... Григорий Спиридоныч танцевал бесноватый танец красных дьяволят и исчезал на глазах, улетучивался в неизвестное, как будто невидимая рука разматывала клубок из крови и плоти.
— Га-а-а-д-ы-ы-ы, — рычал он, потом резко менял голос и пищал: — Пощааадииитеее, гады-ы-ы.
А потом все кончилось. Быстро и незатейливо. От Григория Спиридоныча остался легкий дымок и запах коричневых испражнений. Пенсионер канул в лету вместе с эпохой.
— Ма-ма, — рыдала Лена, — Ма-ма.
Начиналось утро нового дня.