Михайлов лежал на песке у моря. Наверное, это был пляж: всюду понатыканы грибки от солнца, а солнца не было. Ветер поднимал песок и переносил к морю.
Рядом с Михайловым кто-то стоял. Сначала он увидел добротные ботинки на толстой подошве, потом пальто, кожаное и черное.
- Что вы делаете? – спросил тот, кто стоял рядом.
- Разве вы не видите? Ей холодно! - он пытался укрыть ее шарфом, широким и капроновым, но ветер вырвал шарф из рук и забросил далеко в дюны.
- Что вы делаете? – повторил тот.
- Разве вы не видите? Она умирает!!! – закричал Михайлов.
- Но ведь это рыба!
Михайлову хотелось заглянуть в лицо того, кто стоял рядом, а того уже не было, и ничего и никого уже рядом не было. Осталось только море, и он услышал, как оно звенит - сначала тихо, потом громче и громче...

Звенел будильник. За окном висела ночь, или было утро, но только темное и холодное. Михайлов нажал кнопку будильника. Вставать не хотелось, идти никуда не хотелось, жить не хотелось, но надо было встать и сесть за компьютер.
Он писал статью о без вести пропавшем журналисте Гончарове. Судьба Гончарова никого не интересовала, и только Михайлов вел журналистское расследование: опрашивал свидетелей, осведомителей, родственников, и вскоре получил от городских властей совет « забыть имя Гончарова на всю оставшуюся жизнь».
Он прекрасно понимал, что теперь настал и его черед - выйти однажды из дома и уже никогда и никуда не вернуться.
Он встал с постели. Посмотрел в зеркало. Лицо обросло щетиной, взгляд злой и колючий, подмигнул своему заросшему лицу и сел за компьютер.
Его десятиметровая комната в коммуналке была завалена книгами, журналами, газетами, изданиями «Иностранки», и только рядом с компьютером был идеальный порядок.
Он работал в основном ночью или рано утром, комп периодически "шумелъ" звонками из skype, и этот "шумъ" раздражал соседей.
- Может, ему подсыпать синильной кислоты в суп? – жаловалась кому-то соседка, прекрасно зная, что супа у Михайлова никогда не было. На кухне он не появлялся, а если и появлялся, то старался там не задерживаться.
Иногда ему всё-таки приходилось пить чай в присутствии соседей и те почему-то всегда заглядывали ему в рот. Михайлов пил чай наскоро, боясь подавиться и обжигая губы, а иногда выливал кипяток в раковину и вылетал из провонявшей комбижиром кухни.
Домой он возвращался поздно и, всякий раз, старался быстро пройти по коридору, рассыпать обязательные приветствия, закрыться у себя в комнате, уткнуться в Интернет и забыть о претензиях улиц.
В коммуналке проживали две семейные пары и одинокая женщина или девушка, говорили, что старая дева. Михайлов так и не разглядел ее. Это было что-то очень высокое и худое, с вечно испуганной бессмысленной физиономией.
Соседи перемывали его и без того худые косточки - кем он только у них ни был: импотентом, оппозиционером, анархистом, Дон Жуаном, Дракулой, Доном Пэдро с Калиостро в синей бороде... Им было лучше знать, кто он такой, а ему было наплевать.
Соседи же жили обычной жизнью - скандалили, пили водку, пели песни, дрались, рожали детей, и только Михайлыч был среди них, как пёрышко лебединое – летает, никому не мешает, а попадёт в глаз – колет. Ведь как же? Бельмом на глазу – весь в себе, в своих непонятных заботах.
Михайлов был разводной. Жена, по непонятным для сердца причинам ушла, забрав с собой сына. Там, у другого, ей было спокойнее, денежнее и надежнее - а здесь – что? Десять метров в коммуналке и никакого просвета.
Ее новый муж был мафиози. Сын Михайлова вырастет и тоже станет мафиози. А пока жена отказалась от алиментов – что с Михайлова возьмешь, кроме никчёмной писанины?
Несмотря на это обстоятельство, он постоянно высылал сыну часть зарплаты – больше не мог, не хватало даже на карманные расходы.
Он грустил по сыну, очень уж хотелось увидеться, но находился в таком душевном раздрае, что не хватало сил ни на что и ни на кого, а поехать к сыну он мог только здоровым.
Михайлов с отвращением вспомнил о главном редакторе Баевой. Сегодня они вместе идут на представление театра «Бурда-моден».
«В гробу я видел этот театр!» - восклицал, но идти должен был и обязан. Субординация есть субординация. Послать Баеву к чертовой матери при всем своем желании он не мог и потому копил в себе бешенство, которое когда-нибудь возьмет да и вырвется в оглушительный взрыв.
Баева считала своим долгом опекать Михайлова, а еще имела задание от компетентных органов – не допустить его статью в зарубежную прессу. Несмотря на это обстоятельство, Михайлов продолжал вести расследование.
Они прекрасно знали тайные мысли друг друга. Однако Баева считала, что спасает жизнь Михайлову, а Михайлов считал, что Баеву пора гнать из газеты, как гонят из больниц врачей, нарушивших клятву Гиппократа.
Баева открыто обожала Михайлова - молодой талантливый, перспективный журналист, любимец общества и женщин, любой мафиози позавидует. А что до коммуналки, то имеются перспективы! И не малые. Вот только бес попутал его объявить войну городским властям.
Кому интересна его статья? Ну, может быть, самым любопытным. Народ устал от криминала, политика дурно пахнет, проблемы пугают - все хотят читать что-то легкое, мелодраматичное...Одна надежда на то, что у Михайлова хватит мозгов не рисковать собственным благополучием.
Михайлову захотелось напиться. Водку продавали с восьми, а пить одеколон он не умел. Часы мерно отстукивали половину третьего. Если пойти к Маришке? У той всегда компания и выпить есть что. Когда-то у них был роман, но Маришка спала со всеми, кто помогал ей получить звание и сделать театральную карьеру. И он ее бросил, а в гости продолжал захаживать по привычке, обычно со своей выпивкой и закуской.
Михайлов не был алкоголиком – пил редко, а если пил, то всегда напивался впрок. Снимал стресс необходимым количеством водки и заземлялся (предпочитал сидеть на полу), слушал пьяный бред про очередного главного режиссера, умилялся восторгам актеров по поводу собственных талантов, наблюдал за тем, как они ссорятся, ползают по полу, кукарекают, поют хором, или поодиночке, мечтал прикрыть глаза кепкой-невидимкой и уснуть. А иногда плевал на приличия и спал без кепки и ему снились розовые слоны и джунгли, мохнатые попугаи над рассыпанным зерном, зелёно-синий свет из пары сотен кофейников древних акул, и он ласкал их, совал им пальца в рот и без рук, без ног, становился дельфином, собакой АУ, бегемотом, просто ртом, пожирающим землю. Ожогами. Цветами. Пыльцой со дна, приятной и чистой. Девственно неуловимым телом. Белым дымом среди столетних елей. Опрокинутым гнездом. И снова Океаном. И небом. И дремучая любовь взрывала его сердце, и он парил среди звёзд, над сонмами вселенных, строил новые миры во славу Некой Той………… которая была его Любовью.
- Ну что сделаешь, - говорила тогда Маринка, – если человек не хочет веселиться вместе со всеми и не умеет этого делать. Вот такой он, вечно печальный рыцарь пера.
Она накрывала Михайлова теплым пледом и незаметно смахивала слезинки со своих длинных ресниц.
Приятели-актеры не понимали Михайлова, а статью о прокуроре называли очередным выпендрежем.
- Довыпендриваешься! - внушали ему. - Или за Гончаровым вслед собрался?
- Собрался! - сердился он и смешно размахивал руками, сожалея о том, что пил водку не с теми, а тех, других людей он в своей жизни еще не встретил.
- Чокнутый! - кричали ему. - Откажись от своей затеи, получишь от властей квартиру, будешь жить как человек, а ты что-то там еще выеживаешься!

Михайлов решил напиться. Он понял, если ему не удастся напиться, он сдохнет как собака в своих десяти метрах от «синильной кислоты», так и не написав статьи.
Он вышел в коридор коммуналки. Цепляя куртку, долго не мог попасть в рукав. Рукав почему-то оказывался внутри куртки. Споткнулся о чью-то обувь, разбросанную по коридору (опять соседи скандалили!), вытащил из кармана билет на «Бурду», скомкал и бросил в угол, потом поднял билет, разгладил, оставил на столе в кухне. Написал старой деве записку: « Дорогая, - долго вспоминал, как зовут дорогую серую мышку, инфузорию-туфельку. Зачеркнул, «дорогая», написал:
- Милая соседка, обязательно посетите театр мод «Бурда. ФРГ. –
Подумал,
- Тебе это полезно будет, снимешь, наконец, с себя грязный халат! –
Дописал:
- Я знаю, какая вы у нас модница и потому весь день простоял в очереди за билетом. Искренне Ваш. Сосед-журналист, Михайлов».
Вышел на улицу. Рабочий люд возвращался с ночной смены по своим берлогам, а Михайлов шел искать себе пристанища у чужого крова. Только где этот кров? Решил пойти к Ленке - своей девочке-лапушке, своему аленькому цветочку.
Ленка работает цветоводом в институте биологии, выращивает новый сорт петуньи, и не мучается проблемами несовершенства мира и человеческой личности. Она – здоровый, нормальный человек, живет в общежитии, одна в комнате, и комната ее похожа на экзотический цветник с красивыми розовыми занавесочками.
Дверь в общежитие открыла вахтерша – тетка интеллигентного вида, учительница на пенсии или жена военного пенсионера.
- Куда? - спросила она Михайлова, - Общежитие женское.
- К сестре.
Вахтерша быстро соображала, кто он такой и чего от него ожидать. Замерзший, голодный, помятый. Алкоголик? Работяга? Ни то, ни другое определение Михайлову не подходило. Интеллигентное красивое лицо, печальные глаза.
- К какой сестре?
Милосердия, - подумал Михайлов, но ответил:
- К своей.
- Другого, наверное, и след уже простыл, убежал бы наверх к девчонкам, - размышляла вахтерша. - А этот стоит.
Ей почему-то стало жаль Михайлова, мелькнули какие-то глупые мысли о том, что вот не жилец он на этом свете, не жилец! - Господи, спаси и помилуй этого мальчика!
- Ладно, - вздохнула вахтерша. - Иди уж. Только быстро. Обещай, что скоро вернешься.
- Скоро не вернусь, - ответил Михайлов и продолжал стоять там, где стоял.
- Ну, что стоишь, иди уж… – она мысленно перекрестила Михайлова от нависшего над ним проклятья.
Михайлов пожал плечами и поднялся на девятый этаж. Лифт не работал.
Ленка встретила его без особой радости. Радости Михайлов ей еще не приносил. Одни проблемы и вечное ожидание. А ждать она устала. Ей хотелось покоя, семейного счастья. Счастья не предвиделось, даже если бы Михайлов и женился на ней. Он приходил вечно усталый, издерганный и голодный, без цветов, без конфет, без радости.
Ленка засуетилась, стала проявлять свои кулинарные способности. Михайлов заглянул в буфет, достал бутылку водки, налил полный стакан и выпил, молча и зло.
Мысли были сосредоточены только на статье. Завтра он передаст материалы журналистского расследования представителю международной комиссии по правам человека. Все эти материалы он носил с собой, взяв себе за правило, не оставлять дома то, что представляет интерес для "погона".
Хотя, какое дело этим международным представителям до событий в его Республике? Ну, поговорят, позлословят. Зачем он все это пишет? Кому это нужно? Ни-ко-му!!! Черт, как все омерзительно и глупо.
Михайлов зашел в душ и встал под холодную воду. Горячей, как всегда, не было. Стоял под душем, пока не замерз.
И опять все мысли о статье.
- Постирай мне шмотки, вечно просить об этом надо! – наорал ни с того ни с сего на Ленку.
Он стоял перед ней, в чем мать родила, и ему было все равно, голый он или нет, стоял и смотрел куда-то в окно, не замечая, как тело подрагивает от холода.
Ленка, молча, пошла стирать его вещи.

Михайлов уснул. Ему ничего не снилось. Он спал час или два. Его вещи сушились на батарее. Его любимая девушка сидела за столом и плакала.
- Иди ко мне, – позвал он.
Она разделась и легла рядом. Он наклонился над ней. Над милым, родным личиком.
Ленка немного развеселилась, заглядывала ему в глаза, прижималась всем своим голым телом.
Михайлова тошнило. Он лежал и старался не двигаться. Она отстранилась - отчаяние и страх мелькнули в ее глазах.
Михайлов подумал о том, что ему давно пора было умереть, а лучше бы и вовсе не родиться. Он представил себе, как Ленка будет проливать слезы над его могилой, и понял, какое облегчение принесет ей его смерть. Ему стало жаль себя. И если бы он умел плакать, то, наверное, заплакал. Но плакать он не умел.
А еще он понял, что пока вещи сохнут на батарее, он не сможет выйти из общежития. Вот повезло Ленке. Нахватается его про запас. Дай ей только волю, и она не выпустит его из своей комнаты, будет поить и кормить с ложечки, лишь бы он был, всегда был при ней.
Михайлов встал и пошел в уборную. Его тошнило и выворачивало наизнанку так, словно не водку пил, а синильной кислоты нахватался в коммуналке у злыдни-соседки.
-Дурра-баба! – передернулся он от одной только мысли о соседке. - Искренне ваш, коррррреспондент Михайлов.
Он стоял голый и пьяный в уборной, упершись лбом в стену, и минут десять хохотал, как бешеный. Потом вышел из уборной, умылся и снова лег рядом с Ленкой, и она снова приклеилась к нему.
- Ну-ка, пройдись, - предложил он.
- Как? – спросила Ленка и стала одеваться.
- Не одевайся. Пройдись так.
- Это только ты можешь ходить по городу голый, - рассердилась Ленка, но все-таки прогулялась к окну.- А как ты хочешь, чтобы я прошлась? Как пастушка или как проститутка?
- Как проститутка, - улыбнулся Михайлов. Улыбнулся впервые за весь этот месяц, заглянув в глаза своему аленькому цветочку, милому Гаврошу, любимой и единственной женщине.
- А хочешь танец живота? – она включила магнитофон и взобралась на стол.
Она танцевала и плакала, и вся ее несчастная фигурка содрогалась от беззвучных рыданий.
- Надо же, повернула ситуацию в свою пользу, - обиделся Михайлов. – Ну да, я кретин, идиот, подонок! Кто еще?
Он выключил магнитофон. Натянул на себя мокрые вещи. Джинсы прилипли к ногам.
- Пока, – и направился к выходу.
- Пока? – спросила Ленка, испуганно заглядывая ему в глаза. Он погладил ее по голове. – Ладно, до завтра.
- До завтра? - прошептала Ленка и приготовилась снова пройти по пустыне ожидания.
Михайлов спустился на первый этаж.
- Уходишь? – спросила вахтерша.
- Ухожу.
- А почему мокрый?
- От слез.
Он вышел на улицу, на промозглый ветер и холод.
- Михайлов! - кто-то кричал ему вслед. Кричала Ленка. Она выбежала за ним в тапочках и в пальто, наброшенном на голое тело. Прижалась и не хотела отпускать.
- Замерзнешь, – сказал он и поцеловал ее в губы. – Иди домой, малыш.
Ленка безрезультатно пыталась всучить ему деньги на такси.
-Пожалуйста, пожалуйста, возьми. Это на такси. А то простудишься. Я буду ждать тебя. Ты только вернись!Только вернись... – она размазывала слезы по щекам и прощалась с Михайловым так, будто провожала его на войну, с которой он уже никогда не вернется.
- Все. Я пошел, - он повернулся и пошел прочь. Ленка смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.

В комнате Михайлова кто-то чужой и беспардонный перевернул все вверх дном, оставив недоумение и злобу на разбросанных всюду вещах. Соседи зарылись, каждый в свою конуру, следуя мудрому совету Великих "не высовываться".
" Надо же..., - подумал Михайлов, - Началось".
Реальность, заключённая в комнате, сузила Вечность до коридора, и уже не оставалось времени на то, чтобы вздохнуть.
Он машинально собрал разбросанные вещи, сложил их аккуратно по алфавиту, надел чистую белую рубашку и сел за компьютер.

ОН еще верил в Гаагу и мировой порядок... А следующий кто?