Прекрасна ты, азербайджанская земля, нет тебя на свете краше. Пронзительное южное солнце согревает тебя, ласковое море омывает тебя, богаты недра твои, трудолюбивы и гостеприимны твои жители. Все для счастья дала тебе природа, и кажется порой - грешно и преступно умирать, если живешь на такой земле. Но не спрашивает смерть человека - смело заходит в каждый дом и, рано или поздно, забирает каждого. Будь ты азербайджанцем, армянином, русским или даже евреем - не спрятаться тебе от нее, все равно упокоишься в этой самой любимой твоей земле, на которой жил и работал. Разные мы все люди, разным же пророкам поклоняемся, а после смерти, конечно, охота лежать рядом со своими, единоверцами. И оттого много в Баку кладбищ - ибо представителей многих народов приютил мой город, и стал им домом.

Но пока ты молодой и красивый, то все твои мысли заняты только тем, чем и должны быть заняты мысли у молодых и красивых. Танцы-шманцы, девчонки, шмотки и тому подобные кайфы. Первые "заботы" только оперившихся орлов. Лично мои мысли были заняты только одним - где раздобыть денег на покупку кроссовок "Томис". То ли румынские они были, то ли венгерские. Сейчас я уже точно не помню, но, то что они считались пиком моды - сто процентов. Рамиз, мой младший брат, даже не брат - племянник, мечтал о джинсах. В то время самыми крутыми считались джинсы «Монтана». Их цена зашкаливала -130рэ у фарцовщиков в порту. И поэтому, предложение рамизовского отца - моего двоюродного брата - Кямиля, подкалымить - было нами расценено как подарок судьбы. Милость божья. Про Кямиля весь поселок знал - мастер на все руки. Нужен гармонист на свадьбу - пожалуйста, дом построить - раз плюнуть, ворота сварить - легко. Всегда деньги у человека водились. Правда, надолго не задерживались. Вечная беда наших "кулибиных" - водка. Вот и в это раз. Прошабашив на севере и заработав огромную кучу денег, Кямиль всего то и сумел довезти до дома - машину пятёрку и щенка маламута, да и то, что бы добраться из Москвы (где сопсна и были пропиты все живые деньги) до Баку, Кямилю пришлось занимать денег на бензин у своих знакомых.

Естественно, по возвращении домой, Кямиль немедленно затосковал по деньгам, и, в особенности, по "огненной воде", которую эти самые деньги и дают возможность потреблять в количествах немалых. Ну, естественно, на ловца и зверь бежит. И через денек-другой знатный
оператор лома и лопаты (имя его людям неизвестно, а кличкой он был наделен - Джепчик, никто не знал, почему), после обильных и единоличных возлияний, свалился в только что собственноручно отрытую им могилу и повредил себе руку. И, в связи с этим, подогнал Кямилю халтуру - приготовить к завтрашнему дню могилу на русском кладбище. Про Джепчика ходили
слухи, что, копая одну из могил, наткнулся он на старое захоронение. И было ему счастье в виде сгнившей челюсти с золотыми зубами.Поэтому, Джепчик был человеком зажиточным и мог себе позволить щедрой рукой отдать заказ Кямилю. Ну, за будущую бутылку, конечно.

Знал ли Кямиль, какая земля на русском кладбище или нет, но только он здраво рассудил, что в одиночку вырыть яму, глубиной в два с лишним метра, завтра с утра будет ему несколько затруднительно. А похороны должны были аккурат после полудня быть (Джепчик, скотина, до последнего заказ не отдавал. Наверное, думал, что и с больной рукой осилит). Поэтому
Кямиль предложил сыну, ну, и мне заодно, пособить ему в этом, крайне достойном и трудоемком, деле. За работу обещали 70 рублей, и он справедливо решил поделить эти деньги пополам - одну ему, другую - нам с Рамизом. Конечно, ведь дядя Кямиль был взрослый мужчина, а мы - шестнадцатилетние подростки. У него вообще вставали сомнения, что мы можем землю копать, но он решил рискнуть.

Еще десяти часов вечера не было, Кямиль погнал меня с Рамизом по домам - спать, с наставлениями, "чтоб в 6 утра - как штык! А то, знаю я вас, молодым-то был, помню, как оно". А сам преспокойно отправился к одному из своих бесчисленных знакомых, в надежде, что ему нальют обязательно. Таков уж был мой брат - работал, как зверь, а уж отдыхал - не останавливаясь. Ну, и пошли мы с Рамизкой, как маленькие, в этот вечер. Жили-то по
соседству, перед расставанием степенно покурили. Каждый думал о том, какую роль сыграют
завтрашние заработанные 17 рублей 50 копеек в осуществлении его мечты.

Жаркое азербайджанское солнце еще только собиралось подняться над горизонтом, когда очнулся я от резкого и неприятного дребезжания старенького будильника. Ударив рукой по кнопке, смежил я очи - еще минутку поваляться, не выбираясь из сладкого сна. В диковину мне было просыпаться в такую рань. Ничего удивительного, что минутка оказалась не одна, и
очнулся я в диком ужасе - опоздал! Но нет, всего 15 минут захватил лишних. Тем не менее, уже пять-сорок пять, и собираться надо быстро, подобно ветру, дующему осенью с моря на Апшерон. Вихрем влетел я в ванную, руки под кран подставил, зачерпнул щедрую жменю холодной воды, да в лицо себе швырнул, и еще, и еще - лишь бы проснуться. Повозив щеткой по зубам, счел утренний туалет законченным и завершенным, отлил и ланью стремительной бросился на кухню. Молодой организм в предверии жаркого трудового дня, жаждал пищи. Я физически ощущал, что минуты улетают, а время мое сокращается. Распахнул холодильник, подгреб за край с нижней полки кастрюлю с пловом, другую руку я уже тянул к сушилке, висящей над раковиной, чтобы достать вилку. Под руку, правда, попалась ложка - ну, да фиг с ним, пускай будет ложка. И стал я насыщаться, быстро и жадно, ибо время таяло.
Жадно трамбуя в себя плов, неразжевывая практически, единственным желанием обуян - запихнуть в себя побольше. Думаю, что в то утро я поставил свой личный рекорд: пол кастрюли за 5 минут, а кастрюли у нас в Азербайджане не маленькие. Практически не чувствуя вкуса съеденного, бежал я в комнату - надеть приготовленные с вечера старые штаны да рубаху. Нацепил на ноги старенькие сланцы, захлопнул дверь за собой - и вот я уже молодым сайгаком несусь к дому Кямиля и Рамиза.

...Успел придти за минуту до того, как они появились на улице. Стоял, оперевшись на забор, и тосковал по глотку воды - от желания сожрать как можно больше, забыл запить поглощенное, и теперь во рту у меня отдавало кислятиной, а желудок был тяжелым-претяжелым. Счастье, что брат захватил с собой большой бидон с водой, предчувствуя тяжелую работу и жаркий день. Я
сразу же приложился, отпил добрую четверть содержимого.

Еще только начинало рассветать. Мы шли по улице, и являли собой, должно быть, комичное зрелище - все трое в старых клетчатых рубашках, и в не менее старых трениках. У нас с Рамизом на ногах - сланцы, а вот дядя Кямиль в кожаных сандалиях с ремешками - не
по-возрасту ему сланцы. Один лом и три лопаты. Сразу видно - трудяги идут.
Есть в Ени-Сураханах холм особый, скорбный. В низине, около него, татарское кладбище разместилось (что еще раз показывает - насколько умнее других татары. Земля там мягкая, могилы копать - одно удовольствие). Выше - в самой середке холма - кладбище русское.
Тяжелая там земля - глина-белоглазка, такую ломом долбанешь со всего размаху - а хрен - только маленький кусочек отколупывается. Чисто резина, а не земля. А выше - на вершине холма - азербайджанцы свое кладбище расположили, по праву старых хозяев города. Вот там
могилу обустраивать - это вообще труд адский. Ну, логично - за возвышение над другими надо
свою цену платить, и немалую.

Как же хорошо в Баку ранним утром, пока свежесть еще не расстаяла под обжигающими лучами. Прекрасен мой город, и даже пригороды его. Стены домов "играют", окрашенные восходящим светилом в целую гамму цветов - от нежно розового до ярко-малинового. Ветерок с Апшеронского залива приносит чуть сладковатый запах моря в отодвинутые форточки старенького вагона. И совсем не пахнет нефтью, несмотря на то, что буквально рядом - вот они, кажется, рукой достать можно - исполинские громады нефтяных вышек.
От нашей станции – «Дворец», до станции Ени-Сураханы, ехать всего-то минут двадцать. Как раз хватит, что бы партийку в дурака сыграть и в тамбуре покурить.
И не «Приму» какую-то, а «Космос». Кямиль обязательно угостит.

-Слушай, ты молодец — сам проснулся, да еще раньше нас пришел. Я думал, тебя заходить-будить придется. Ох, кстати! Забыл совсем. Мне твоя мать целую кастрюлю плова прокисшего приготовила для собаки, я перед работой закинуть домой ее собирался, да щена покормить, а то, ты мою Дину знаешь — не любит она его. Еще и не покормит. Да-а, она может, — забеспокоился Кямиль.
Начинающуюся революцию в своем желудке я, пока что, относил на счет рекордной скорости поглощения мной пищи сегодня. Но сейчас я почему-то заволновался. Главный вопрос вставал передо мной буквально ребром: ту ли кастрюлю я взял сегодня в потемках? А точнее: ел ли я сегодня с утра тот плов, который подобает есть человеку или, в попыхах, обожрался подпорченным, достойным быть съеденным, разве что, собакой.
И смутные подозрения в моей голове, да, пока еще, тихое урчание в животе, наводили меня на мысль, что собачка останется без еды, а я, возможно, скоро помру.
От многолюдной станции до кладбища я бежал как Карл Льюис. И на это было две причины. Первая – не опозорится и не наложить в штаны, вторая – убежать от брата и его сына, ибо, они, видимо, поняли, что со мной произошло. К чему мне подколы, самым мягким из которых будет: «Засранец, гав-гав».
В эти самые минуты я понял, что ненавижу собак и маламутов особенно, а плов вообще терпеть не могу.
Слава корейцам. Виват Ким Ир Сен!!!

Понятно, что если работа планировалась на троих, а осуществлять ее вынуждены двое, то дело у них не спорится. Кямилю и Рамизу было трудно долбить землю русского кладбища, но я в те минуты был не в состоянии им посочувствовать. Огонь! Он поселился в моем животе, заставлял мое тело сотрясаться в корчах не реже раза в пять минут. Приступы отвратительной рвоты, когда из моего желудка, вместе с соком вылетали непереваренные остатки предназначенной собаке еды, перемежались сеансами опоржнения кишечника. Да такими, что не вспомнить мне, случалось ли такое со мной прежде. И вновь, и вновь я, как газель от хищника, мощными прыжками скакал сначала в ближние, а потом и в дальние от нашего рабочего места кусты. Все, что я запомнил из того раннего, расцветающего утра, было одно — мне плохо. Мне очень плохо. Болело все. Кажется, у меня поднялась температура, и я истекал потом. Постепенно, выблевав всю желчь, и исторгнув из организма все, что из него можно было исторгнуть иным путем, я приготовился к смерти.



Я лежу на старой, вытертой надгробной плите. Резь в животе и звездочки перед глазами заставляют меня завидовать тем, кто спокойно помещается сейчас на пару метров глубже. Мне уже кажется, что скоро тело не выдержит этой боли, и я присоединюсь к ним, упокоенным на этом кладбище. Впрочем, нет, говорю я себе, здесь же зарыты русские. Меня похоронят ниже, и дяде Кямилю с Рамизом будет гораздо проще копать мне могилу. Почему-то мысль, что именно мой двоюродный брат с моим же племянником будут готовить место моего вечного успокоения,смешит до чрезвычайности. От смеха боль становится еще резче, хотя, казалось бы - куда еще, и я переворачиваюсь на бок, лицом к фронту работ. Я вижу - дело идет туго, мои родственники выдохлись и впахивают из последних своих, скудных уже, сил. Они зарылись в землю всего по-плечи, значит, впереди еще минимум полметра вглубь. Оба, голые до пояса, вспотевшие настолько, что, кажется, они только вылезли из моря - продолжают делать Каждый свою работу. Кямиль наносит удар ломом, еще! еще сильнее, и снова-снова-снова-снова. А потом он тяжело втягивает в себя воздух, отдыхая, пока Рамиз выкидывает надолбленное за одно-два движения лопаты. Я вдруг понимаю, насколько их подвел, и муки совести становятся сильнее боли в желудке. Я пытаюсь распрямиться и пойти туда, вниз, к ним на помощь. Но снова - чудовищной силы спазм скручивает меня, кажется, из моего живота наружу пытаются вырваться несколько разъяренных крыс, прогрызая себе пути - и я снова в три резких, обессиливающих меня окончательно прыжка несусь в кусты, чтобы уже не орлом воссесть - нет, слегка недощипанной курицей.

Гадить мне уже нечем, боюсь, что скоро моя приямая, а за ней и прочие кишки вырвутся наружу. Впрочем, в этом есть и положительный момент - видимо, в этом случае я действительно умру и закончатся мои страдания. Вместе с осознанием собственной тупости и диким, пожирающим меня стыдом. Подтираюсь и практически на четвереньках ползу обратно. Уже одиннадцать. Остается чуть больше часа. Могила не вырыта, и закончить ее в срок нереально. Не в человеческих это силах - за такое короткое время вдвоем п р о й т и вглубь больше, чем полметра. В довершение всех бед приходит заказчик.

Ему все не нравится. Неглубокая незаконченная могила. Двое изнуренных татар в ней. Запах дерьма - заказчик нервно дергает ноздрями и разражается жалобами. Что ж, я его понимаю - действительно, не надо было ему связываться с Джепчеком, а уж тем более соглашаться, чтоб тот нашел замену. Тогда бы я не спешил сегодня на работу - а значит, не обожрался бы испорченного плова, оставленного для собак. Да, все бы могло быть так чудесно. Я начинаю буквально ненавидеть этого вислоусого русского вместе с некстате умершим покойником. Ничего, думаю я, твои похороны, усопший, будут проходить сегодня под удушающую вонь моего дерьма и рвоты. Мы поквитались с тобой. Но, настаиваю, лучше бы этого не было, лучше бы я отказался вчера наотрез, не очень-то и нужны мне те кроссовки. Ах, мечты.
А вот Кямилю - хоть бы что! Кажется, минуту назад они с сыном могли бы изобразить скульптурную группу "Изнурение". Ан нет - снова улыбка сияет, пот смахнут со лба, а в глазах появляется адский блеск.

Кямиль - мой двоюродный брат, и у нас одна кровь. Но он совершенно не похож на меня, да и на татарина вообще. Смуглый, жилистый, с чуть горбатым носом, напоминает он видом старого хозяина этой земли - азербайджанца. Еще работая на "северах", он в совершенстве научился пользоваться этим своим сходством. Ну, когда ему это выгодно, конечно - он моментально превращается в "чурку".

- Вей, дорогой-уважаемый, зачем ты так говоришь? - обращаясь к заказчику, Кямиль нарочно утрирует, позаимствовав из своей памяти азеровскую манеру разговора и выражения - совсем неправильно говоришь! Ты сам-та слышышь, что сказал, да? Очинь обижаешь хороших людей своими подозрениями, клянусь добрым именем моего отца! Как не успеем, дорогой? Мы же не работники - звери, да..Просто утомились немного, вон, смотри - тут он указывает на меня - мальчик столько работал, что совсем устал!

Заказчик подозрительно смотрит на меня. Кажется, он не верит Кямалю. Кажется, он догадывается о причине неаппетитных запахов, витающих над кладбищем. Мне становится еще стыднее, и очень хочется немедленно оказаться на несколько метров глубже, там, среди людей, которые давно мертвы и не догадываются о моем сегодняшнем позоре, и не посмотрят на меня так. Мне уже наплевать, что они - русские.
А Кямиль все заходится шуточками. Он наконец добрался до сути и цели своей речи. Покатав во рту труднопроизносимое слово, он решительно выдыхает: "Надо бы чуть...праавынсировать, дорогой, да..."

-Куда же мне тебя, мил-человек авансировать,- горестно вздыхает русский - время-то..меньше часа осталось! Копай уж давай, ты не представляешь, какой позор будет, если покойника принесут, а могилка-то еще..того, ну, как сейчас.
-Да чтож ты такое говоришь, дорогой! Этого быть не может, как солнце не может всретиться с луной, не быть мне Кямилем! - (похоже, в эту минуту он совсем забыл о солнечных затмениях, а может, имел ввиду прямое столкновение небесных тел, я уж не знаю) - но чтоб работалось нам лучше, уважаемый, для бодрости духа и ясносты взора, так сказать.. ну, ты же сам все понимаешь, ты же мудрый!
- Водки вам поставить? - полон сомнений, качает головой русский - а вдруг вы потом, по жаре-то, совсем работать не сможете..

Камиль стоит, лукаво щурясь. Русский понимает, что а) зря он сюда пришел и оторвал землекопов от работы, и б) раз уж пришел и оторвал, придеться проставляться, ибо никакая сила не сдвинет с места сейчас этого хитрого чурку без дополнительного горючего. Впрочем, он зараннее подозревал возможность такой ситуации, потому что, тяжело вздохнув, извлекает из недр хозяйственной сумки поллитру своего национального напитка. "Русская"! Солнце зажигается в глазах Кямала. Одним прыжком он оказывается рядом с заказчиком и вот, бутыль с вожделенным напитком уже в руках страждущего. Запаздалый хрип вислоусого:"Коли так, то и я с вами..за упокой!"не производит впечатления на трудягу - русский уже не важен, раз получена "Русская"! В одно движение срывается зубами пробка-фуражка, голова запрокинута, кадык прогулялся вверх-вниз, и еще раз...Живительная влага попадает в пищевод, и Кямиль с сожалением отрывается от полегчавшей на треть бутылки.

-Вэй! - обращается ко мне брат - возьми, выпей, тебе полегчает сразу, - ишак,пей немедленно, должно помочь!
Мысль о том, чтобы сейчас, на тридцатиградусной жаре, в моем-то состоянии, залить в многострадальный желудок водку, приводит в полную панику. Только что меня полоскало так, что я был готов расстаться со своей несчастной и некчемной жизнью, лишь бы не знать продолжения. А он говорит - водки..
- Брат, - слабо выдохнул я, - не могу, не заставляй меня, умру ведь!
- Ишак и сын ишака!- (нифига он о брате своего отца!), - если ты немедленно не выпьешь,- шипит он мне, - то я, не сойти мне с этого места, уебу вот этой лопатой прямо в твое хитрую татарскую харю,- (когда он, интересно, успел ее, лопату-то, с земли подобрать? Но успел, ловкий, шайтан!),- клянусь памятью твоего покойного отца и моего дяди, имя которого ты носить недостоин!(нормальная логика, да?).

Что мне оставалось делать? С чувством, что я совершаю против себя главное преступление в жизни, а может быть, и самоубийство, я резко приложился к бутылке. Чтобы уж скорее отмучаться.
Водка обожгла гортань, потом, кажется, нырнула прямо в желудок. Я оторвался, сделал несколько судоржных вдохов, ожидая, когда же она попросится обратно, ну, или, на худой конец, взорвется у меня внутри. В первую минуту не произошло ничего. Камиль же, угостив сына буквально глотком, под присказку "мал ты еще, да и нехрен к этой заразе привыкать", опустошил бутылку. Ошарашенный русский смотрел на все это действо, не веря своим глазам. А радостный Кямиль уже покрикивал на него, тесня прочь от могилы:
-Вай, дорогой, посмотрел - ну и иди себе, не мешай работать, да? Всё тебе будет, могила будет в лучьшем виде, а сейчас иди, дорогой, тебя покойник там заждался,- и, проводив русског, обернулся ко мне, - ну, как ты?

Только сейчас я увидел, как же он устал! При чужом человеке он не мог этого показать, вынужден был "держать лицо", а тут-то перед кем понтоваться? Я видел, как заострились его скулы, как он стоит, пошатываясь от усталости. Может, выпитое и сыграло свою роль, но я так не думаю. Вы долбили глину-белоглазку четыре часа подряд, под палящим бакинским солнцем? Нет? Ну, тогда и не говорите, тут триста грамм водки не сильно усугубят состояние, уверяю вас! А когда я перевел свой взгляд на Рамиза, то увидел еще более плачевную картину - дальше работать он не сможет, это ясно. Хватит его еще на несколько минут - и он просто свалится.

И вот тут мне полегчало. Внезапно и сразу. Не знаю, водка тут причиной, или мой стыд перед этими людьми, которые вынуждены были сегодня взять на себя мою часть нашей общей работы? Я ощутил всем телом стремительно возвращающиеся ко мне силы, и буквально рванулся к могиле, схватив по пути лом.
Спрыгнул вниз. Земля отпружинила. И вправду, как резина. Примерившись, нанес первый удар. Отколол маленький кусочек. Удар. Кусочек. Удар-кусочек, удар-кусочек.
Вначале Кямиль, спрыгнув следом, пытался мне помогать. Лопатой выгребая наколотые мной ошметки глины. Но скоро мы поняли, что так дело не пойдет, он только мешался мне, не давая пространства для размаха. "Уйди!", рявкнул я, и, странное дело, он меня послушался и безропотно полез из могилы.

Как я работал этот час! Куда там дятлам! Я долбил быстрее любого из них (мне так казалось), лом был моим железным клювом, и я наносил все более и более могучие удары в неподдатливую глину, щедро расходуя вернувшиеся силы. А потом я бросал лом и хватался за лопату, выбрасывая за край комья ненавистной уже мне земли. Как я работал в тот день! Жалко, я почти не помню процесса, все в памяти слилось в сплошное "бум-бум-бум", а за ним "шворк-шворк-шворк". И - ощущение стемительно уходящего, улетающего, растворяющегося времени..

Вобщем, когда процессия с покойным показалась на дорожке, ведущей к кладбищу от подножия холма, могила была в основном закончена. Да, мы практически успели! Наверное, водка оказалась хорошей. В эти минуты я штыком лопаты обрубал боковые неровности с земляных стен. Конечно, точно два с половиной метра мы не вырыли, но я был в тот момент гораздо ниже поверхности земли, а Рамиз с отцом лежали на животах у края могилы, и завороженно наблюдали за моим трудом. Камаль, наверное, до сих пор не веря, что мы сделали э т о, подсчитывал в уме, сколько бутылок водки можно приобрести на 35 рублей. Он знал, что почти семь, но на всякий случай делил снова, и удивлялся - гляди-ка ты, сходится! Ну, это я так думаю, потому что именно семь бутылок он и приобрел чуть опосля, стрельнув у сына дополнительно два рубля. А тот, похоже, от усталости ни о чем сейчас не думал, может быть даже, спал наяву. Мои же силы неумолимо заканчивались, каждый удар в каучуковую землю болью отдавался в измученных, выложившихся по-полной, мышцах. И мне казалось, что на следующий удар я не способен. Но - чудо! Я находил остатки сил, и, снова и снова, резал выступы. Но вот, сланец-предатель заелозил на скользкой глине, я упал, ушибившись о лопату, и понял, что подняться не смогу ни за какие блага мира. Все. "Бэнзин кончился". И - именно в эту секунду над могилой показалась голова вислоусого.

Да, прцессию мы проворонили. Вислоусый издалека увидел распростертые тела Кямиля и Рамиза возле могилы, решил, что все - жизнь кончена, позор неминуем, работники спят пьяные, а могилы нет. Не называть же могилой ту ямку, что он видел полтора, примерно, часа назад! Это была полумагила какая-то, издевательство над покойным, честное слово. Тем больше он обалдел сейчас, увидев вполне досойной глубины место захоронения своего родственника( или кто он там ему), а на дне - меня, мужественно прикрывающего своим телом лопату. Всё, на что его хватило, это спросить:

- А что он там делает?
- Вэй, дорогой, ты разве не видишь? Мальчик дно ровняет, чтоб твоему уважаемому родственнику удобней лежать было, - в секунду нашелся Кямиль, оторвавшись от греющих его душу подсчетов,- ты посмотри, я тебя умоляю, дорогой, что за могила! Это же сказка, да,а не могила, сам бы в такой лежал и радовался, мамой поклянусь, - Кямиль с каждым словом больше и больше превращался в азербайджанца.
- Так давайте его оттуда доставать, я ж как вас увидел, процессию бегом обогнал, думал, все, пиздец, не готово ничего!
-Дорогой, ну зачем ты так опять говоришь? Сказали - будет могила - и вот она - могила! Вэй, да это - дворец, а не могила, каждому такую пожелать можно!
- Только, бога ради, достаньте своего оттуда, а то ж вы понимаете, там скорбящие, женщины, а здесь вы втроем - голые! Ну, полу..
- Сейчас, да..Брат, хватит глину полировать, уважаемый заказчик говорит, что ему и так нравится! Вылезай, пожалуйста, дорогой, нам домой пора!

...Я лежал на холодной глине, черенок лопаты вдавился в бок. И понимал, что у меня совершенно, абсолютно, категорически нет сил подняться туда, навстречу протянутым мне рукам. Это было невозможно. И неинтересно. Хотелось навсегда остаться здесь, и лежать, лежать, лежать. И чтоб никто никогда меня не трогал и не понукал.
Кямиль и вислоусый спрыгнули вниз, рывком приподняли меня, заставили куда-то карабкаться по осклизкой глине. Помню, я даже сопротивлялся. Уж больно замнанчиво было остаться в покое и прохладе. Но они вдвоем подсаживали меня, а сверху тянул Рамиз... Я понял, что у меня нет шансов, и придется жить дальше.

Людям из подтянувшейся процессии открылось странное зрелище. Я стоял и шатался, полуголый, в измазанных глиной трениках и одном сланце. И Ремиз с отцом,уже выбравшимся, вытягивающие из глубины отрытой ямы вислоусого. В испорченном глиной костюме. И - витающий над всем этим легкий запах дерьма, пропекшегося под жарким азербайджанским солнцем.
Вислоусый, делая вид перед своими, что все в порядке, отошел с Кямалем в сторону. Зашуршали деньги. Потом русский подошел ко мне и застенчиво сунул мне что-то в руку, со словами: "За полировку". У меня не хватило сил благодарить, я просто посмотрел в свою ладонь - синенькая, пятерка. А Кямаль, хитро подмигнув, вручил мне спасенный сланец. Потом, когда мы, еле волоча ноги и орудия своего труда, тащились по дороге, Кямаль спросил меня:

- А что, брат, не зайти ли тебе сейчас к нам? Помоемся, мы пловом тебя угостим.., - уж таков он есть, мой двоюродный брат.
Странно, мне при слове "плов" не стало плохо! Ничего не екнуло у меня, ни в сердце, ни в желудке. Просто и спокойно, я осознал, что плов не буду есть больше никогда в жизни! И конечно, ошибался! Голод - не тетка, не прошло и недели, как я снова за обе щеки уписывал вкуснейший плов, приготовленный заботливыми материнскими руками. Разве что - у меня начисто пропала привычка жрать что-либо наскоряк. Теперь я жую всегда тщательно, стараясь сразу распробовать все оттенки вкуса.
Удивительно - Кямиль поделился со мной, как договаривались. Я пытался возражать, но он, не слушая меня, отрезал:"Заслужил". Странный он... И даже отказался взять свою и сына долю с той пятерки, что русский сунул мне "на чай". Наверное, ничего я не понимаю. Ведь думал же , что обосрался перед ними в прямом и переносном смысле...

А кроссовки я купил. Вскоре. Рамиз приобрел себе вожделенные "Монтаны". И вообще, денег стало много, ведь все русские теперь приглашали копать могилы. Наверное, вислоусый, восхищенный нашим трудовым подвигом, много кому и часто рассказывал об этом. И Джипсик проклинает тот день, когда он отдал заказ Кямалю, хоть тот и расчитался с ним честно - поставил бутылку, да и потом заходил, проставлялся не раз, видимо, чувствуя смутно какую-то вину.
А за русскими к нам подтянулись татары. Да, на татарском кладбище могилы копать - одно удовольствие. Песни выходят, а не могилы!