Я не знаю наших соседей. Они живут над нами. Знаю всех остальных, включая соседние дома, а тех, наверху, не знаю. Они мне представляются какими-то смутными людьми без очертаний лиц и без запахов. Они не шумят, не стучат по батарее, наверно, даже не смотрят телевизор. Никогда не могу запомнить их лица. С другими мама поддерживает отношения, а с ними нет. Мне кажется, что они забытые кем-то тени. И наверно я их боюсь. Я боюсь четвертого этажа.

Мы заходим к ним в квартиру. До этого мама, коснувшись указательным пальцем в губы, произнесла «тсс!», у нее серьезное и сердитое лицо - это мне не нравится. В прихожей в нос бьет резкий запах. Смотрю на маму, знаю, что ей тоже запах не понравился, я это вижу по ее незаметным, едва уловимым движениям лица. Потом я услышал, как она сказала сквозь зубы «чертова псина...».
Когда мама улыбнулась соседкой жене, ее улыбка получается вымученной, она кажется мне чужой.
-- Извините, ради бога, - мама говорит каким-то умоляюще-любезным тоном, от этого мне опять становится не по себе- я никогда не слышал этот ее тон – Ваш супруг дома?
-- Да, дома…что-то случилось?- наша соседка похожа на женщину с плаката в молочном магазине, но какая-то очень заспанная.
И еще она русская, и муж ее тоже, их в нашем городке очень много, так говорит мама. Я тоже их много вижу, у меня даже есть несколько русских дружков. Летом от жары они становятся похожими на раков. Это меня смешит, хотя я раков никогда не видел. Брат не смеется, наверно потому что он сам такой же бледный, уже в июне он облезает и напоминает старый матрас.
Вдруг мне становится скучно – не такие уж они и страшные. Я начал оглядываться по сторонам: из прихожей можно было увидеть огромного лежащего пса, наверно мама имела в виду ее, решаю я. Представляю, как бы выглядело, если я мог бы покататься верхом на нем. «Рекс» думаю я, мне становится веселее. У меня был хороший пес.
Начинаю слоняться по прихожей; на трюмо стоит диковинный предмет, похожий на орла и еще фотографии. Я хочу потрогать орла. Взрослые долго о чем-то говорят, у них то серьезные, то сочувственные лица. Вижу через зеркало лицо мамы, она взглядом заставляет убрать мои руки в карман. Моя тоска возрастает.
*****
Боже мой, когда это уже закончится?! Уже третий раз! Когда он установил этот замок, что-то во мне протестовало - я никак не могла привыкнуть к мысли, что выходя из дома, не надо вставлять ключ в замок и крутить его - видите ли, замок закрывается сам. Вот такая вот диковинка, придуманная английскими чудотворцами, чтоб вам неладно было. Вроде бы технология простая - хлоп и иди себе. А если хлоп и ключ дома остался?! Но ведь есть же такая человеческая слабость - ЗАБЫВЧИВОСТЬ! От злобы в горле застрял комок, наваливается слабость. Мы идем к дому быстро, но хочется притормозить, выдохнуть, прилечь в тени, глотнуть воды и успокоится или просто... кого-нибудь ударить по голове.

Воздух от жары стал тяжелым, обжигающим, солнце хочет проткнуть насквозь, он лезет во все щели на теле, наполняет, сжимает, я чувствую, какие у меня кисти сейчас горячие, через кожу жар доходит до костей, они треснут, перемалываются и рука становится бескостной. Но надо идти. Быстрее. Надо попасть в дом.

Мертвая сиеста вокруг не внушает доверия, она оставляет тебя с твоим переживанием наедине, заглушая даже привычные шумы. Я будто в вакууме. Я впервые осознаю, насколько в этом городе жарко. Пугающе жарко.

Сосед, спокойный и безразличный, напоминающий большого ребенка. Я вижу в его глазах сострадание. Но только мельком. Я замечаю, как жена смотрит на него, в этом взгляде читается предостережение. Она делает вид, что готовы помочь всеми средствами, она изображает кого-то, играя в эту нелепую игру. Ей трудно спрятать испуг, скорее отказ. Может он и хотел помочь мне, но я знаю, что дальше балкона теперь он не пойдет.

Мне побыстрее хочется закончить этот перформанс - жалкое представление незыблемых соседских отношений.
Лезут мысли. Может, мне не надо их строго судить?.. Он дает веревку, которая не внушает доверия. Мне становится все равно и начинаю лезть. Сосед крепко ухватил веревку, обведя ее вокруг талии. Снаружи меня обдает обжигающей гармселью*, мое дыхание на миг остановилось.
Мне надо попасть домой.


Мама сказала, чтоб я спустился вниз и ждал там. Спускаюсь вниз и сажусь на скамейку у подьезда. Я замечаю странную суету вокруг. Люди начали громко перешептываться и смотреть вверх, на наш балкон. Я посмотрел наверх и тут же опустил взгляд, я не выдержал; на веревке как альпинист висела моя мама, ее ситцевое платье играло на ветру, иногда открывая ноги. На какой-то момент сквозь страх и напряжение во мне пробилось что-то странное, похожее на гордость, будто желая разрешить всю эту нелепость и трусость людей, ситуацию. Это мое странное чувство наваливалась на них, раздавливая их всмятку, прогрызая им глотки и плюя им в лицо. Я отвернулся. Кто-то из присутствующих, по-моему, дедушка Юсуф, сказал: «Да помогите же ей, блять, кто-нибудь, почему она сама лезет?!».
Ропот усилился, и кто-то в толпе громко охнул. Мама падает... Я слышу треск ломающейся виноградной лозы и тонкого навеса из ржавых труб за моей спиной, мне становится странно стыдно и еще страшней. Я боюсь оглянуться- за моей спиной маленький огородик, она лежит там, я это чувствую всем телом, она сперва упала на виноградник и потом на сухую траву...
Я смотрю в свои ноги и не хочу поднимать глаза. Потом я их закрываю и снова открываю. Ничего не изменилось. Почему-то я не могу двинуться, мысленно я обнимаю маму и плачу, вдыхая слабый запах духов «Нефертити» вперемешку с родным маминым запахом. За спиной продолжаются шорохи и шаги по сухой траве. Начинает выть скорая.
Я сижу долго. Люди приходят и задают вопросы, я на них не отвечаю. Мое лицо становится тяжелым. Проходит целая вечность, и я взрослею, я вижу укоризненный, но добрый взгляд мамы, я вижу соседскую жену, падающую вниз, я вижу, как брат бьет меня по лицу и Рекса, который уносит меня по засохшей желтой траве...
Вечереет, кто-то приносит воду. Потом кто-то сказал: «Она жива». Я встаю и медленно ухожу.
К бабушке.