"джаз в ритме зелёных денег
проза в шуме морской волны
стихи в грязи
дождь в водосточных трубах
но для меня лишь ты
словно кайф в сосудах
кровеносных".
Хотел подписаться как-нибудь витиевато, но вместо "подписью" написал "ардписью". Остался доволен.

Сижу на кухне. Под чаёк липовый с нелепой ватрушкой слушаю одну из самых попсовых песенок 80-ых "you my heart. you my soul" и думаю о подсолнухах Винсента. Если их засыплет снегом, они станут подснежниками.
Подснежники, что под моим окном, под снегом.
Прошлой ночью с радость осознал: ты приехала ко мне. И мы всю ночь напролёт танцевали вальс под дождём. И мы молчали. И было мне хорошо. И был день первый. Или ночь...
А сегодня, открыв окно, получил увесистый и довольно нежный удар по морде весной. И, кстати сказать, подснежники тут совершенно не причём.
- Давай сходим посмотрим на фрески Новодевичьего монастыря, - предложила мне ты.
- А что там?
- Как что? Я ж говорю: фрески.
Маленькая стальная фляжка наполнена мыслями. Мысли разрознены, но, благодаря ёмкости, похожи на дешёвый арманьяк.
Покуда мы идём смотреть на чудо монастырское, сверяюсь с минутной стрелкой и отвинчиваю. По часовой. Отхлебываю. Из фляги перетекает:
интересно, почему в Грозном не было замечено ни одного гей-парада? - это мысль номер раз.
Вторая – менее риторическая: смерть даётся человеку только раз, и умереть её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы...
А вот третья похожа на маленького меня, отмывающего от дерьма резинового бельчонка в луже: возраст – это не когда некогда жить, и уже с удивлением наблюдаешь за соитием кошек, а когда банальное переворачивание с боку на бок во время сна обретает все признаки сложного и довольно нудного ритуала.
Кстати, когда подхожу к зеркалу, седину в бороду вижу, а вот беса в ребро в упор не наблюдаю. Может, он заблудился или с кем-нибудь завис. Или просто мне не к кому притулиться. Ну, не к ней же, в самом деле.
- Знакомься, - прервала ты мои думы. - Это Марго.
Это не Марго. Это Нирвана! Я ощупал взглядом самца упругие бёдра Риты и уже хотел было поселиться где-нибудь в их междуречье, но ты вернула меня:
- ...и вообще у неё масса достоинств.
Однако меня, как всякого сексуально озабоченного мужчину, интересовали только её недостатки.
Постояли. Покурили. Я молча поддержал их беседу незатейливую. На моё робкое предложение составить нам компанию Марго вежливо поморщилась. Как выяснилось, она возвращалась оттуда, куда мы с тобой только направлялись. Сославшись на занятость своей больной мамы, завещала нам открытку с видом на Кремль и отказала в обществе. Ну и хрен с тобой, золотая рыбка, но только вот тебе на память записка. И не говори потом, что я тебя не предупреждал:

                                                   "Месть.

Нам было по 13 лет. Она не хотела целоваться. Хорошо, сказал я себе и продолжил: я буду приходить к ней ровно год и в течение всего этого года даже не дотронусь до неё.
Удалось. Спустя полтора года, она на моё предложение встречаться ответила вопросом: надеюсь, не так, как в прошлый раз?"

Дождик ненавязчиво легкой весенней моросью. Как раз тогда, когда монастырь впустил нас в себя. Кадят уютом масляным лампадки. Пялятся фрески, пропахшие тишиной. Грусть золотого песка заплетает в косу песни степного Крыма и обращается в горсть твоих желаний. Они, словно песок, между пальцев.
Нет. Без сигареты в зубах на это смотреть невозможно. Разве ж можно так беспощадно со своими желаниями? Беру у неё пачку сигарет, говорю: "я сейчас", - и выхожу.
Дождик ненавязчиво легкой моросью. Тринадцать черных котов и одна белая кошка, несмотря на сырость, устроили джем прямо на дереве. Закуриваю противную ментоловую сигарету. На её запах, не спеша, словно случайно, выходит из своей кувшинки Буратино с блестящей стальной вещицей в руке. Открывает для приветственных слов рот, но я опережаю его:
- И я рад видеть тебя без петли на шее.
- Редин, не знаю, кто придумал эти галстуки и бабочки таскать на шее от самой школы до заседаний на съездах, но сдается мне, что придуманы они не случайно, а для того, чтобы вырабатывать привычку. Поэтому-то женщины и реже джентльменов лезут на осину. Но предпочитают топиться или прыгать под дизель-электропоезд Бухарест-Синая. Почему?
- Перестань засыпать меня вопросами. Я знаю только то, что ничего не знаю, да и это знание как-то сомнительно.
- Ну и ладно, - обижается на меня Карлсон в цветке, - я готов был предоставить тебе свободные уши. А ты..., - берет у меня противную ментоловую сигарету, разминает её, выбрасывает и продолжает: - ...особенно этот Ваш файл звуковой – бу-бу-бу-бу-бу – это шо-та с чем-та. Кто его будет еще слушать, кроме меня? А? А вы говорите, Паркер! Паркер слишком академичен.
- По мне, так крымчакские песни, действительно, лучше любого джазу. Природа однако. А джаз – это так... мастеровые или в лучшем случае мастера. Ну, скажи мне на милость, какой мастер в состоянии сравниться с природой?
- Вот чем хорошо джаз? Тем, что понимай в меру выпитого. А можно ваще ничего не понимать, джаз от этого не перестанет быть таковым, - сказал он и засунул в карман блестящую стальную вещицу.

Коты остановились на полутрахе. На город опустилась ночь.