Выхожу во двор. Пузырящиеся на коленях портки, трёхдневная щетина и перегарный душок – всё свидетельствует против выхода в свет. Только взгляд голосует «за». Жизнью отшлифованный, правильно поставленный взгляд. Собственно говоря, я и живу лишь для того, чтобы правильно видеть, а не просто пялиться. И я впитываю, как губка, насыщаюсь сверх меры, набухаю ощущениями. Зачем? Бог его знает. Возможно затем, что если я, как художник, и окажусь неспособным передать увиденное, то один этот мой позыв оправдает меня в глазах Того, кто создавал этот мир для восхищения, осмысления и претворения. Да, да! Вино и хлеб в акте таинства претворяются в Плоть и Кровь Того, кто есть Абсолютное Творчество. Я, через своё, пусть убогое, поползновение к творчеству, тоже становлюсь сопричастным Творцу. Гордость? Амбиция? Наглость? Считайте, как вам угодно. А Ему, как мне грезится, угодно моё стремление, мой способ потребления Им созданного мира и мой взгляд. «Ну, и что ты видишь?» -- спросите вы. Пожалуйста, поглядите со мною, прошу.

В сонном, подползающем из низины, тумане кроется нечто, волнующее мой взор. Берёза, внезапно постаревшая в силу осенней неизбежности, ещё бодрая, но в желтизне, сулящей грядущее забвение. Пограничная яркость, подёрнутое грустью великолепие. Трава, покорно поблекшая по верхам, тихо ёжится от прикосновения влажной вечерней сырости. Бодрой, ядовито жизнерадостной сорняковой ереси нипочём сырость. Дикорастущее олицетворение наглой и бездумной самодостаточности. Растительное хамство, которое неизбежно издохнет на пике буйного роста. Прореженный нанятой сволочью лес -- обрубок былого достоинства, ощетинившийся чёрными пиками одиноких елей, -- молчаливо скрывает свою скорбь… Серое небо, нахлобученное на мир тяжёлой свинцовой шапкой. Но, бывает, мелькнёт из под этого колпака пронзительный солнечный взгляд, свистнет неуступчивой плотной синью, и защемит в груди, сдавит в горле, прошибёт нежданной слезой. Эх, мать честная!

Бог в природе являет своё могущество. Могущество это в красоте. Жаль только, что мало кто способен это понять. Ещё меньше – способных это увидеть.

Для большинства людей, ель – это дрова. Песчаная отмель на реке – пикниковая точка. Речка, тихо отражающая в себе небесные бури – кусок недоступного по деньгам турецкого взморья. От визгов этой курортной сволочи трясёт мир, только сволочь этого не понимает. Они в упор не видят реки. Они видят резервуар для купания. В их куцых мозгах, поражённых саркомой городской пошлости, нет места ни Богу, ни его творению. Слепцы, бултыхающиеся в собственных нездоровых эмоциях. Колорадские жуки на добротной ботве мироздания.

Разлапистая, прожившая долгий век сосна, протянула руку навстречу, но эти немыслимые идиоты не придумали ничего умнее, как повесить на сук качель, мерно пугающую их от восторга съёжившиеся задницы.

Ладно, не стоит о грустном. Жизнь является настоящей настолько, насколько ты её «правильно видишь».

Нет, нет! Доном Хуаном тут и не пахнет. Мистика мистикой, но то, что способен увидеть я – не увидит ни один Хуан в своей замороченной жаром пустыне.

Ива косит на ветру серебристой чешуёй, неуступчивой року до первых морозов. Берёза быстро растворяется в неминуемой охре, нервно стряхивая проступающие там и сям признаки старения. Клён раздуло багровым самодовольством: в недомыслии он надеется на долгий век. Хитрая ель опустила лапы в притворной покорности, предчувствуя своё долгоиграющее будущее. Последним непонятым вздохом ярится рябина, и прочая плодово-ягодная муть, сочностью плодов полагающая купить бессмертие….

Каков мир, а? Какова драма создания? Я смотрю от души прищуренным глазом, смеюсь, соболезную, тешу сердце надеждой, а умом прозираю конец всего. Он неизбежен.

Порою мне смешно от вредительских потуг человека на вечность. Иногда грустно от вполне человеческих мыслей. Но меня не убьёт, даже кратный ядерному, взрыв псевдохозяйственной, безобразной и хамской удали. Для меня всегда найдётся кусочек красоты в окружающем мире, зёрнышко истины в беспредельной лжи и коммерческо-потребительском скотстве, я смогу уловить луч света в вязком тумане банальности, разгребу тяжкое мессиво сумрачных сожалений о прошлом, и загляну в непреклонно лучшее будущее.

Потому, что я художник, господа. А только художник и способен хоть что-то увидеть в истинном свете.