Солнце рассыпало по небу бесконечные звезды, но перед этим, неуклюже растворившись в горизонте, приказало долго жить.
Звоню Алику.
- Она похожа на книгу, стоящую на полке корешком внутрь, - сетует тот.
- Пошли в "Черное море", - мимо ушей стон его души изжеванной, - там Гаранян будет дуть.
- Мне в окно страшно посмотреть, а ты меня тянешь куда-то.
- Давно?
- Что давно?
- Пьешь давно?
- Да где-то лет с пятнадцати.
- Врешь. Первый раз мы с тобой набрались вместе, - говорю, наливая себе зеленого чаю. “А что еще делать в такую сучью погодку?”, - и было нам тогда по двенадцать.
- А чего тогда спрашиваешь?
- Я имею в виду: сейчас.
- Сегодня?
- Ну да. Сегодня, послевчера, позазавтра, - я знал: он пытается меня достать, но ничего с собой поделать не мог. Я начинал злиться.
Ну и хрен с тобой, золотая рыбка. Трахайся со своими фобиями. Совет вам да любовь. А я все-таки пойду, послушаю Гараняна. Выхожу из дома. На зеленом циферблате часов – стрелки – позолоченное: 22. 47.
Возле мусорных баков, на полпути к высокому исполнительскому мастерству, директор гостиницы "Ореанда". Раньше он был бомжем синяковатого вида и теперь развлекался тем, что в свободное от работы время лазил по помойкам в поисках просроченных продуктов питания, поношенной одежды и раритетных произведений искусства.
- Мужик, - прохрипел он хорошо поставленным голосом, - купи у меня замечательную картину неизвестного художника.
- Отстань.
- Ну, ты хотя бы посмотри, - не унимался бывший БИЧ.
Как назло, все фонари, являясь воплощением своего переносного смысла, молчали, скромно потупив взор. Добрых полчаса мы потратили на поиск источника света. И когда я уже хотел отказаться от неожиданной для себя роли покупателя произведений искусства, маленькой непонятной надеждой забрезжил свет из какого-то не более понятного, чем надежда в ночи, подъезда. Подъезд оказался убогим, но вполне обжитым. Две крысы, кошка и половина воробья. Но самое главное: он был светлым.
- Показывай, - приказал я директору фешенебельного отеля. Неписаные правила запрещали мне узнавать его.
- Вот.
Пахнуло чем-то несъедобным. Он достал из-под свитера новый полиэтиленовый пакет с надписью “Kodak”, извлек из него небольшую картину в простенькой рамке из черного дерева и протянул мне.
Я взял ее в руки и алмазным глазом знатока-искусствоведа (а сам, как баран на новые ворота. Ну, лох лохом) стал рассматривать. Могу сказать одно: это масло. В остальном не уверен. По-моему, это графика. Полотно писано только синим цветом. Вернее, всеми его оттенками: от бледно-голубого до черно-синего. Но мне еще никогда не доводилось видеть графических работ, выполненных маслом. Хотя, кто знает, что движет настоящим художником?
На переднем плане картины изображен хорошо одетый, похожий на банкира, пожилой мужчина. У него за спиной Cadillac времен The Beatles. Из машины выходит красивая молодая женщина. Художник попросил ветер вскинуть вверх подол ее легкого светлого платья. Большая часть вдохновения ушла на стройные ноги женщины. За автомобилем огромная стена. Дождя. На ней едва просматриваются очертания какого-то граффити. Что-то на тему танго. О времени суток, так же, как и о времени года, судить сложно. Мешает гамма исключительно синего цвета. Но по отсутствию пальто можно сделать вывод, что это где-то лето. В левом верхнем углу находится название картины: "Buenos Aires", а подпись: “Borges” в нижнем правом говорит о том, что картина принадлежит кисти Хорхе Луиса Борхеса.
- Сколько? - спросил я.
- Доллар.
- А не много просишь?
- Обижаешь, - он нацепил на себя маску обиженной добродетели. Получилось правдоподобно.
- На обиженных воду возят, - резонно возразил я и протянул ему десятигривенную банкноту, - сдачи не надо.
- Вот спасибо, - запричитал он, - будет на что хлебушка купить, - пауза. И затем удивленное: - завтра.
- Знаем мы твой хлебушек, - вдруг вспомнив, что еще ни разу в течение данного повествования не закурил, я кинулся исправлять эту досадную, но, слава богу, поправимую ошибку. Затянувшись, предложил:
- Ну, что? Обмоем сделку, коллега? - и достал из заднего кармана аккуратную никелированную фляжку с дешевым, но вполне съедобным армянским коньяком.
- Нет. Я свою дозу знаю. Пью только до двенадцати ночи.
Я отвинтил крышку, глотнул, подумал, поморщился, глотнул еще раз, глубоко затянулся и посмотрел на часы. 00. 05.
Розмарин, что подарила мне Розмари, из цветов давно превратился в приправу. Более того, мы вместе съели его два года тому с курицей, корицей и черносливом. После ужина при свечах, она – моя милая Розмари – наивно заглянула мне в глаза. Небо во взгляде плещется. И обосралась, когда я попытался отыметь ее в попу.
В голову лезет всякая скатологическая ерунда. Луны нет. Темно. Звезды греют, но не светят. Томно. Иду на ощупь. Домой. До боли знакомой дорогой.
И почему я решил, что создатель Алефа и нескончаемой Книги песчинок является художником, в синих тонах написавшим оранжевый Буэнос-Айрес? Подпись? Подпись можно поставить любую. Или, на худой конец, подделать. И что за мужик изображен на картине? Автор? Я помню, как Бориска – разбитной рижский бандит тире наркоман – выходил из туалета, небрежно бросал на стол очередной номер "Плэйбоя" и удовлетворенно произносил: "Женщина в белых чулках для меня больше не загадка". Но я совершенно не помню лица Борхеса. Наверное, потому, что я никогда его не видел. Надо где-нибудь раздобыть его изображение.
Квартира. Свет в прихожей. Со стены грустной полуулыбкой приветствует деревянная голова старого негра-губошлепа – подарок к свадьбе. Кладу на трюмо свое приобретение и, не разуваясь, иду на кухню. Добываю там из газовой плиты огонь, ставлю на него чайник и, закурив, жду. Коньяк или чай – вот неразрешимая дилемма, с которой хоть в петлю. Я выпил коньяк, чай и, на всякий случай, кофе. Снял ботинки, прошел в комнату и уселся перед спящим монитором. На часах (их беспощадно повесили прямо на стене) было 02. 39.
В единственной книге Борхеса, находящейся в моей скудной библиотеке, фото автора отсутствовало. Пришлось воспользоваться услугами Интернета. Рамблер – ноль. Яндекс (найдется все) – хрена лысого. Yahoo, Google – все мимо кассы. От досады я набрал три двойных “U” и ввел RODINASITE.TK.
…всегда знал, что Солнечному Генералу можно доверять безраздельно. Прямо с главной страницы его сайта на меня смотрел хорошо одетый, похожий на банкира, пожилой мужчина. Сложив дважды два, прихожу к выводу: на картине в простенькой рамке из дорогого черного дерева, с любовью пришпиленной над моим монитором к стене, он – Хорхе Луис Борхес.
Мы разговаривали всю ночь. Для меня он был, как отец родной, который на самом деле никогда не видел своего сына. Дурное дело – не хитрое. Как я ни старался, мне не удалось выведать у него, что именно я купил у придурка-миллионера с замашками бомжа. Автопортрет, или...
...зато я узнал, что Алеф есть у каждого, но не каждый об этом знает, и жизнь вечна, потому что смерть – это только руки. Он показал мне солнце в зените ночи и беременного теорией невероятности муравья. Объяснил, что любовь – это алкоголь, а болезнь – лишь заблуждение. Много интересных и важных вещей узнал я от него. А когда я посетовал на то, что утром все это, скорее всего, забуду, он ответил:
- Главное, что теперь ты просто все это знаешь. А память непременно откроется тебе, когда это будет необходимо.
- А все-таки кто написал эту картину? - мне не давала покоя мысль о подлинности автопортрета.
- Утро вечера мудренее. Кажется, так у вас говорят? - сказал он и растаял.
Будет Будда будить будни будущего или оставит все, как есть – не важно. Будь, что будет. Обломки этого мира, превратившись в осколки ночи, на утро стали самыми обычными черепками – результат ночных бдений моей кошки. Это все, что осталось от глиняного кувшина Кати и моего сна.
Я встал. Сон, облизанный осенним солнцем, сквозняком развеяло по комнате, и его остатки, в виде седого усатого муравья обремененного теорией относительности, пылью осели на кинескопе телевизора.
Носки, майка, штаны, тапочки, туалет, ванная, кухня, сигарета, кофе, балкон, сигарета – вот почти весь список моих утренних телодвижений, обозначенный исключительно существительными. После них я обычно приступаю к глаголам, то бишь: подхожу, сажусь, включаю, жду. Жду, когда всемогущий Windows заставит ожить мой старый комп. В процессе ожидания, поднимаю свой взгляд на стену – туда, где еще вчера жила пустота, а сегодня красуется автопортрет великого Борхеса. Чтобы убедиться в том, что это именно он, достаточно просто взглянуть на картину. Сейчас там находится только стена дождя, на которой едва просматриваются очертания какого-то граффити.
Что-то на тему танго.