Неизвестно как устраивают вернисажи в Африке, а в нашей замечательной стране, хоть в столичных галереях, хоть в провинциальных музеях, примерно одно и то же. Виновник торжества, ещё вчера преодолевший жуткий напряг по случаю транспортировки и развески своих ваяний, сегодня виновато улыбается. Виновник же. Ищет взглядом знакомые лица и с удивлением замечает, что народ пришлый прётся на халяву. Просто валит ему малоизвестный народец.
Как поведал один прожженный искусствовед: вернисажи делаются для банкета. А иначе зачем? Ну, не на картинки же смотреть.
В данном случае в местном музее изобразительных искусств вернисаж этюдов заслуженного художника О.
Если расшифровать эти термины, то получится «лакировка лажи». Французские слова, а французы, как известно, мастера версификации. Если без поэтического флёра, то вернисаж – лакировка картин перед выставкой, представление, так сказать, в лучшем свете. А выставлять этюды это лажа, которую можно сравнить только с публикацией черновиков вместо готовой книги. Это подготовительный материал к картине, наброски, сделанные за час-два. Такими набросками художники всего мира набивают руку.
Впрочем, по нынешним постмодерновым временам любое проявление индивидуальности можно лишь приветствовать.
Художник О плодовит и жизнерадостен. Его полотна, как лоскутные одеяла - цветасты и хорошо раскупаются в салонах. На них он умело отталкивается от своих именитых зарубежных коллег прошлого века, делает композиции достойные своего южного темперамента. И это, конечно, «обнажёнка»: полупьяные оргии от счастья, естественно. У женщин мохнатые лобки и солнечные пятна по всей коже, у мужиков – зверские улыбки и мощные телодвижения. Слава Богам, сие пока влечет!
Сам художник О удивительно смахивает на реального барона фон Мюнхаузена. Торчащие в стороны усишки, хохолок кудрявый на макушке и бороденка узенькая под нижней губой.
Музейщики выделили ему три зала. Надо сказать, что в старом дореволюционном здании города такой музей один. Принадлежал некогда богатому юристу со звучным именем Бога искусств. Юрист сбежал за бугор, и в здании располагались многочисленные конторы, а после войны отдали под музей. Парадный вход с мраморной лестницей, мощные двери, далее вестибюль и опять мраморная лестница на бельэтаж с пятиметровыми потолками, лепниной, холлом и комнатами в разные стороны. Отработанная веками схема добротного строения. Держится, стоит, напоминает о былом величии. Все нынешние строения – времянка, не более того. Сегодня построили, завтра разбили. Не смотря на грандиозные размеры и высоты. Рушатся на глазах. Ну да ладно.

На вернисаж пригласили еврея-скрипача в сопровождении ноутбука, где прятался симфонический оркестр. Пока тот налаживал аппаратуру, искусствоведы начали петь хвалебные оды. Тут как раз и телевидение подоспело. Начали снимать для вечерних новостей. Засветиться на экране – святое дело. Каждый норовит сунуть физию в камеру. Но телевизионщики ребята ушлые, урежут по-своему.
Первым вышел седовласый, слегка засушенный, но фактурный старикан. Истинный любитель фуршетов, поэтому был предельно краток. Вторая дама, схожая по формам с голубем на длинных тонких ногах. Она пела вдохновенно, закатывая глазки с удлиненными ресницами и трогая то и дело свой носик двумя пальчиками. Третья выступила, сухая, как обглоданная кость, особь. Она нудила по-черному заранее заготовленные фразы, которые отпечатаны у неё в мозгах крупным шрифтом.
Тогда седовласый подошел к скрипачу и шепнул ему на ухо. Тот воспользовался первой же паузой и заиграл. Тем самым заткнул фонтан красноречия. Это был сигнал, по которому в зал вкатили три фуршетных столика заваленных бутербродами, ягодами и фруктами, заставленными шампанским и пакетами с соком.
Художник О вышел на середину зала, поблагодарил и, разведя руки, пригласил к свободному общению. И понеслась. Самые сноровистые бросились к столам, хватая стаканы и клубнику. Остальные делали вид, что их интересуют картины. В основном пейзажи стандартного размера перемежались обнаженкой: полулежащие девы небрежно раскрывали лона свои. Не красавицы, но что делать… какие есть.
Пейзажи со всего света: испанские, турецкие, итальянские, болгарские, китайские, местные луга и реки с коровами. Буренки любимые животные художника. Очень часто вставляет в картины. Допустим, целый город громоздит на спину буренки, с людьми и домами. Символика, мать её ети!

Шампанское поглощают с бешеной скоростью – подносят ещё. Поддатые собратья по кисти сгрудились вокруг виновника и усиленно «фоткаются» для будущих буклетов. А ведь можно подумать о встрече товарищей по цеху, коллег, друзей, наконец… Нет, сплошная ярмарка тщеславия.

Меж картин по залам бродят женщины, почему-то в основном похожие на ломовых грузчиков. Мощные спины и плечи, переходящие в обильные груди. Всё это более-менее удачно задрапировано материей. Крепкие зады затиснуты в джинсы.
И лишь небольшой процент противоположного типа женщин: казалось, что они ходят по гвоздям, страдая при этом открытой формой туберкулёза. Чахлые, кашляющие создания.
Мужчины, в большинстве своем перекормленные вареными колбасами и пирожками, с огромными раздутыми животами, пыхтя и отдуваясь, трясут двойными подбородками. Почесывают плешь, презрительно косятся на прохаживающихся бабищ и тщетно выискивают молодь среди чахоточных. Молодняк, в основном ученицы худучилищ, сгрудились вокруг своих преподавателей. Один такой маститый низенький, вылитый дед Мазай, лепит зайчикам горбатого про тайны творчества. Те нацелили на деда свои грудки и приноравливаются каким боком затащить того в койку. Мазай наметанным глазом подметил уже себе шуструю, пухлозадую и кудахчет, поглаживая по плечику. Жарко!
Скрипач настырно пилит скрипицу. Половина вина выпито, бутерброды съедены, рты измазаны клубникой. Народ рассасывается к выходу подышать воздухом, либо дымком покурить.
Кулуарные разговоры.
- Ну как тебе?
- Тоска…
- А ты что-то ожидал иного?
- Всё как всегда.
- Колорит у него зелёно-красный везде, хоть в Китае, хоть в Испании…
- Брось, очередь подошла выставиться - повесил, что было…
- Нет, ну есть же картины…
- Продает… бизнес есть бизнес, не до искусства.
- А ты хоть продаешься?
- Не будем о грустном…
- Лана, пошли накатим… я там коньячок видел.
- Так он тебя и ждёт…

Молодой лихой и черноволосый художник при бородке и усах, пользуясь моментом, выжрал пару пузырей шампусика, заел балыком и черешней, обнаглел и окинул зал ищущим взглядом. Ну что ж, грузчик-девица она тоже баба. Взял горсть черешни, подвалил к одной, которая без джинсов, в одной хламиде. Сунул черешню в необъятные груди. Та обрадовалась вниманию. Потея и задыхаясь от восторга, пожирает ягоды, а глазами – чернобородого. Слово за слово, художник ведёт деву в другой зал, к «обнажёнке» подводит:
- Хочешь я тебя так наваяю?
Девка оглядывается и, притворно стесняясь, пожимает плечами.
- Не забоишься? – напирает художник молодой и дерзкий.
- Чай, не смертельный номер… - пытается сформулировать мысль.
- А ты смелая, как я погляжу, - художник протягивает к ней руку и ищет талию. Не находит. Тогда просто мнёт жопку.
В зале никого, кроме полутора десятка картинок и ещё стеклянный шкаф с буклетами и каталогами прошлых выставок. Была - не была, девка легонько касается мягкими пальчиками своей ручищи штанишек молодчика. Тот сообразил быстро и поволок её к шкафу. Протиснул бабу за шкаф, та на удивление изгибно повернулась, приподняла свою хламиду. Там одни стринги – ловкое изобретение, снимать не надо при делах. Парень по-быстрому высвобождает свой бодрый хуй и просовывает сзади. Девка чуть расставляет ножки, принимает. Парнишка уверенно шурудит под хламидой, тискает сисяндры, за сосцы дергает. Любо!
Кончить не дают. В соседний зал вваливается толпа почитателей таланта с самим обладателем оного. Тот размахивает руками и что-то пытается рассказать. Но его не слушают, силком сажают на стул, становятся кругом и начинают петь хором.
Вернисаж удался.