Звёздное Лето.

В парке, кроме трёх с половиной статуй из серии "женщина с веслом", двух бродячих псов, семи бездомных котов и трёх кошек, а также несметного количества насекомых в виде мух, муравьёв, кузнечиков, бабочек и прочих тварей, поедаемых вездесущими птицами, но, которых от этого меньше не становилось, никого не было.
Около двух часов пополудни. Почти сорок градусов по Цельсию (естественно тепла). И полное отсутствие какого-либо присутствия. Не мудрено, в такую жару-то. Трава, доставаемая белым пеклом, не вытерпев этого сорокаградусного безобразия и превратившись из сочной зелени в жёлтую труху, обиделась на светило и пожухла. Ручеёк, некогда весело бежавший неизвестно куда, но при этом мечтавший добраться до моря, высох, и теперь его русло, используя вместо автострады, облюбовали муравьи. Муравьи были большие, а с точки зрения птиц, упитанные, которыми те кормились, благодаря Господа за то, что Он обделил мозгами шестиногих тварей, не подозревая о том, что с ними Создатель поступил точно так же. Ну, или почти так же.
Среди этого летнего разнообразия, сводившегося, в принципе, к умопомрачительной жаре, в том, что когда-то называлось травой, а ныне просто было пылью, лежал пьяный, но чистый человек. Казалось, он не валялся в пыли, а лишь прилег на минутку, которая у него выдалась в ожидании вызванного такси. Свои дипсо-эксперименты он решил продолжать, пока не пойдет дождь. Можно сказать, что он валялся в пыли, ожидая дождя.
Елена прекрасная, без моего на то разрешения, вольготно расположилась в моем подсознании и никуда оттуда уходить не собиралась. Когда мне об этом сказали, я не удивился, но и не обрадовался. Почему именно она? Неужели мало претенденток? Да нет. С их количеством, вроде бы, никаких проблем. Просто данная Елена забралась в подкорку моего проспиртованного (и не только) мозга без спроса. Остальные же дамы не столь наглы или, я бы сказал, более воспитаны.
Затем была сфера. Прозрачная, с серебристо-голубым оттенком сфера, которая без каких-либо плавных переходов и трансформаций просто взяла и стала кубом (я бы попросил наркоманов не вздыхать тяжело и с оттенком ностальгии. Куб - это не только мера объёма жидкости в машине, но и ещё геометрическая фигура). И я, разделившись натрое, одновременно находился внутри этого куба, за его пределами и наблюдающим всё это хозяйство со стороны, как бы смотрящим фильм без сюжета, но зато с самим собой в главной роли. Не смотря на то, что в данном фильме не было сюжета (да и названия тоже), он мне нравился. Это, наверное, потому что я был в главной роли. Впрочем, продолжалась это кино не долго. Каких-нибудь две-три секунды. Потом всё пропало. И куб, и я, и Елена прекрасная. Остался только тот, кто ждал, валяясь в пыли, дождя.
Ну вот. Опять этот синяк. Странное дело, я его совсем не знаю, а он мне уже настолько несимпатичен, хоть волком вой, или Тулипом Киркоровым пой, что, в принципе, одно и то же. Я даже не знаю, кого из них не люблю больше: моего синяка, или (так и подмывает меня написать вашего, но, я полагаю, что вы тут ни причём) Тулипа. Наверное, все-таки Киркорова, потому что своего пьянчужку я могу хоть сейчас поднять из пыли и, отряхнув оного, наделить его таким количеством добродетели, что впору ставить рядом с Христом. А вот Филю, не то, что я, он сам вряд ли сможет отмыться от того дерьма, в которое сам же (и я подозреваю, что не без удовольствия) влез (слово "вляпался" тут неуместно, так как оно подразумевает частичность, а он же именно влез и, причём, по самые уши).
Я, наверное, слишком громко распространялся о своей нелюбви к Ф. К., потому что, похоже, разбудил того, кто валялся в пыли, а он со словами из старого японского мультфильма: "Тулип, мой милый Тулип", встал с пропитанной жарким летом земли и посмотрел на меня. Ба! Знакомые всё лица! Да это же Костик! Привет, Костик. Как дела? Но Костик молча прошёл сквозь меня и пошёл вслед за солнцем, на запад - именно в том направлении находились питейные заведения, в содержимом которых он так нуждался в эту солнечную минуту скорби и отчаяния.
Я подозреваю, что даже если бы сейчас пошёл долгожданный дождь, он всё равно бы отправился туда, куда собрался пойти. Да, что дождь? Начнись сейчас вселенский потоп или упади на Землю астероид размером с Луну, он всё равно, и, возможно, даже не заметив этих катаклизмов, продолжил бы путь к намеченной цели. Его цель светла, как любовь, глубока, как мысль и непорочна, как святое зачатие. Что может быть возвышенней, чем стакан портвейна, служащего святому священнодейству опохмела? Если Вы страдали от синдрома алкогольного похмелья, то Вы сможете меня понять. Ну, а если нет, то рекомендую. Стоит попробовать. Для полноты жизненных ощущений.
Добравшись до ближайшей точки общепита (какое славное словцо) и приняв на грудь вышеозначенный стакан священной жидкости (у виноделов и в простонародье - портвейн), он в ожидании, когда попустит, закурил и принялся размышлять на финансово-метеорологические темы. В кармане у него находилась хоть и скомканная, но сотка и, к тому же, зелени. Да дома ещё одна, точно такая же купюра, только новенькая, ожидавшая своего часа где-то в недрах двухтомника Бродского. В каком из томов она находилась, он не помнил. И это хорошо. В противном случае, Иване ничего не стоило бы забраться сначала в его голову, а потом в книгу.
Прогноз погоды, услышанный по радио, не сулил для него ничего хорошего. Обещали жару и пекло. Адские муки обещали. И никакого намёка не то, чтобы на дождь, даже о вшивенькой облачности ничего не было слышно. Вот и размышлял наш герой, как долго продлится эта пьяная жара и хватит ли у него на содержание оной денег?
- Володя, у тебя, что сегодня день рождения? - услышал он за своей спиной мужской голос. И хотя его звали не Володя, он всё равно обернулся.
- С чего ты взял? - вопросом на вопрос ответствовал тот, кого мама нарекла Володей.
- Да вот, сидишь тут побритый, чистый и трезвый, как мудак.
"Значит я не мудак, потому что не трезвый", - подумал про себя Костик и для того, чтобы закрепить, причём, не столько в своём мозгу, сколько в глазах общественности данное утверждение, он взял себе ещё двести граммов портвейна.
Как-то сразу, без предупреждения на город опустился вечер, а вместе с ним, хоть и относительная, но прохлада. И те, кто прятался от удушливого дня за навороченными кондиционерами и трехлопастными вентиляторами, а у кого не было этого чуда цивилизации, просто пускал пузыри в прохладной ванне или отсиживался в туалете (туалет - это самое прохладное место в квартире. Лично проверял), вышли подышать запахом моря и магнолий, пиццерий и шашлычных, наполняя собой вышеозначенные заведения к неописуемой радости их работников.
Зажглась иллюминация, и музыканты стали настраиваться к ночному покосу. Костя любил музыкантов, а по сему, собирался честно поделить пока ещё целую сотку между собой и ними. Правда, он ещё не знал, с кем именно из музыкантов ему придётся делиться, потому что на небольшом пятачке, находилось три точки. А в них такое же количество оркестров, сводившихся к наличию минидиска, несущем в себе всю музыкальную информацию, какой-нибудь клавиши (в основном для понтов) и одного-двух вокалистов, которые пахали, как проклятые. И приходилось им работать в этом крайне ограниченном пространстве, старательно заглушая друг друга и создавая джазовую какофонию, название которой одно - бардак. Как-то Лёша предложил им замидироваться и исполнять одно произведение на троих, но они, оскорбившись, отказались от его, в общем-то, вполне логичного предложения и продолжали терзать не только свои уши, но и уши посетителей. Однако, не смотря на весь вышеописанный хаос, посетителей там хватало, и парнасовые бабки текли, если не рекою, то, по крайней мере, чем-то очень на неё похожим, в которую, полноправным зелёным ручейком, влился и полтинник Константина. Остальными деньгами он распорядился не по пьяному рационально, купив себе на тридцатку выпить и поесть, на десять баков букет роскошных роз, для не менее роскошной дамы, находящейся за столиком напротив и ещё оставив десять грин про запас.
Безумству пьяных поём мы песню. Правда, никаких пьяных безумств Константин не вытворял, если не считать большого арбуза, купленного у азербайджанцев и тут же отпущенного в море, как он выразился: "В родную стихию". После чего, отхлебнув из бутылки, купленной в одном из трёх кафе, с гансовским названием "Русалка" и выкурив сигарету, он последовал, не утруждая себя раздеванием, вслед за арбузом. Однако море его не приняло и, дав волной пинка под зад, вытолкнуло его на пляж, усеянный мелкой галькой и мусором, оставшимся после отдыхающих.
- Ну, и что это значит? - вопрос был риторическим и не требовал ответа, но, не смотря на это, ответ последовал и, причём, незамедлительно:
- Да ты же пьян, как сапожник.
- Да. Ну и что? - он был настолько невменяем, что совершенно не удивился тому, что с ним беседовало море, потому что рядом никого не было и с ним некому, кроме моря, было разговаривать.
- А то, что пьяному море по колено, - голос у моря был прокуренным, но приятным, - а для меня это оскорбительно и приходится вас топить, как котят.
- А как насчёт исключения?
- А с чего бы это?
- Я же тебе арбуз подарил.
- Это какой? Вот этот, что ли? - и море, показав Костику свою изнанку, изрыгнуло на поверхность то, что ещё пять минут назад было арбузом.
От арбуза остались только воспоминания, выраженные в полосатой, чёрно-зелёной окраске. Всё остальное напоминало ужас из "Чужих" (любой части). И этот ужас с угрожающей скоростью и голодным желанием в глазах двигался в его направлении. Но Константин не испугался, потому что не успел этого сделать, покинув опасное место чуть раньше, чем стали развиваться события, приобретая рискованный для него оборот. Как только он понял, что приезжие южане продают под личиной арбузов чёрт знает что (а понял он это довольно быстро. Достаточно было одного взгляда на эту тварь, чтобы понять, что с арбузом она ничего общего не имеет), он сразу же направился к ним для того, чтобы учинить разборки (выражаясь более цивилизованным языком: для предъявления своих претензий, как покупателя, мол: "Вы чё, пацаны, в натуре, фуфло братве двигаете?") и, испортив бедным торговцам в праведном гневе две трети товара, угодил в милицию, где его рассказу об арбузах-монстрах никто не поверил, и где на всякий случай его поместили отдельно от остальных задержанных.
Проснулся он оттого, что кто-то нежно, но настойчиво теребил его за плечо, призывая проснуться. Открыв глаза, он узрел сначала милицейскую фуражку, а уж потом её обладателя - огромного мордоворота в форме подстать его головному убору, который одной рукой всё ещё держал его за плечо, а на второй у него был поднос с водрузившимися на нём пол-литровой бутылкой минералки, чашкой ещё горячего и ароматного кофе и, что важнее всего, бутылочкой коньяку, рядом с которой стояла пустая коньячная рюмка.
- Как Вы себя ощущаете, Константин Щукович? - поинтересовался бравый и очень похожий на халдея страж правопорядка, - не желаете ли кофеёчку или коньячку, - в данной тираде не хватало лишь буквы “с”, приставляемой в конце почти каждого слова.
- Спасибо за заботу. Отвратительно. И желаю, но сначала я выпью минералочки, - и он, игнорируя стакан, через бутылочное горло вылил содержимое бутылки в своё, истосковавшееся за ночь по влаге, после чего произнёс: - а что случилось?
- Вы о чём это? - искренне удивился вопросу мусор-халдей.
- Как давно вы практикуете подобный сервис? - он налил себе коньяку и незамедлительно выпил.
- А мы его не практикуем. Это только для Вас, - казалось, что он сейчас произнесёт: “сэр”, но он этого не сделал.
- Почему же мне такие привилегии? - Костик принялся за кофе, - сигаретки не найдётся?
- Да. Конечно, - мордоворот достал из нагрудного кармана пачку "Kent" и протянул её Константину. За ней последовала зажигалка, - а, что касаемо привилегий, то я ничего не знаю. Мне просто сказали, чтобы я принёс всё это во вторую камеру, Константину Щуковичу Трав. Это Вы?
- Да. Это я. А кто же этот добродетель? Кого мне благодарить за свалившееся на мою голову счастье?
- Наш начальник. Подполковник Лаврентий, - он был горд. Только, не понятно почему. То ли за своего начальника, то ли потому, что называл его просто по имени.
- А фамилия, или хотя бы отчество у Лаврентия имеются?
- Так это и есть его фамилия.
Теперь становилась понятна причина гордости. Это была гордость подчинённого за своего боевого командира, по старинке, рубавшего шашкой отбросы общества, в лице рэкетиров и воров, взяточников и аферистов, а также самых обычных извращенцев, маньяков и убийц. Тех же, кого не удавалось прикончить на месте, он отправлял на скамью подсудимых, откуда их, после непродолжительной нотации, переправляли на зону, варежки с домашними тапочками шить, или лес валить - это уж кому как подфартит.
Путь от камеры до кабинета начальника они проделали молча, но перед тем как войти в кабинет, майор не выдержал и спросил:
- Я извиняюсь, но откуда у Вас такое странное отчество?
- От папы. Его зовут Щука, - ответил Константин и вошёл в кабинет, - Здравствуйте, - сказал он. В одной руке у него находилась бутылка коньяка, а в другой, работающая, как паровоз на станции Москва-Депо-Сортировочная, сигарета. Надо заметить, что он очень быстро привык к услужливому обращению к себе, а по сему, кайфовал в милиции - там, где, как я подозреваю, и самим милиционерам не очень-то нравилось находиться.
- Здравствуйте, Константин Щукович, - засуетился Лаврентий, вставая из-за стола и направляясь навстречу Костику для того, чтобы пожать ему руку, - как Вам у нас?
- Спасибо. Сервис на высшем уровне, - сказал Костя и поставил на стол бутылку, освобождая свою руку для рукопожатия с бравым подполковником, - только вот кровать, мягко выражаясь, жестковата.
- Видите ли, дело в том, что подробности, связанные с Вашим задержанием, нам стали известны лишь к трём часам ночи, а Вы в это время уже спали. Вот и было решено оставить Вас у нас до утра.
- А, что за подробности? - ему, откровенно говоря, было наплевать на какие-то там подробности, однако правила этикета обязывали его задать этот вопрос.
- С Вашей помощью, Константин Щукович, - голос Лаврентия наполнился пафосом, - мы задержали триста семьдесят кило инопланетян, а также их распространителей, - создавалось впечатление, что инопланетных товарищей по разуму продавали на рынке, словно картофель. Судя по всему, подобное сравнение пришло не только в мою бестолковку, но и в голову Костика:
- Как картошку, что ли?
- Почти. Их распространяли, под видом арбузов, два азера, которые, правда, не знали, что именно они продают. Мы проверили. Они купили, по копейке за штуку, тонну арбузов на трассе, у водителя какого-то красного КАМАЗа и заплатили за это один рубль, - достав из недр своего дубового стола калькулятор, он произвёл какие-то вычисления и продолжил, - не сложно догадаться, что арбузов было ровно сто, и каждый из них весил по десять килограммов.
- Должно быть, ребята не хило поднялись? - предположил Борис. Коньяк, возвращая его на грешную землю, не давал ему возможности подняться до высот инопланетного разума.
- Не успели. Они продали всего семь арбузов, один из которых купили Вы, а остальные Вы же разбили, а, что не разбили, то мы конфисковали, - в его голосе чувствовалась гордость за свою оперативность, - и, что интересно, - продолжал подполковник милиции Лаврентий, - те, кто съели арбузы, через час превратились в монстров...
Его содержательный рассказ был прерван, на самом интересном месте, людьми в белых халатах - четырьмя амбалами (каждый под два метра), руководимыми сухонькой, но волевой и властной женщиной в пенсне. Они без стука вломились в кабинет и, не дав Лаврентию не то, что воспользоваться пистолетом, а просто расстегнуть кобуру, скрутили последнего, а вместе с ним и Константина.
В психиатрической больнице имени Ф. М. Достоевского (по всей видимости, Фёдор Михайлович был удостоен такой чести за написание романа "Идиот"), в кабинете главного врача их ждал радушный и радужный приём.
- Так значит, вы видели инопланетян? - голос у главврача - сухонькой, но очень волевой и властной женщины в пенсне, был вкрадчиво мягким и профессионально приятным.
- Да. Конечно, - Лаврентий был возбуждён, а Костя, убаюканный действием продукции Ереванского коньячного завода, молча и как бы со стороны, взирал на происходящее, которое его вроде бы не интересовало.
- И, что же это было?
- Арбузы.
- Арбузы? - это был чистейшей воды сарказм, которого Лаврентий не замечал, а по сему продолжал, как ни в чём не бывало:
- Да. Арбузы, но не простые, - "а золотые", - мысленно довёл за него фразу до логического завершения Костя.
- А какие? Золотые что ли? - прочитала мысли Костика обладательница раритетного пенсне.
- Ну, почему же золотые...
Продолжить ему не дали. Распахнулась дверь, и через неё в кабинет ввалилась пьяная компания. Властная дама в пенсне хотела что-то возразить, но, как она ни силилась, ей не удалось даже рта раскрыть, не говоря уж о том, чтобы что-то там произнести. Остальные работники психиатрической лечебницы имени Ф. М. Достоевского ощущали себя так же, как и их шеф. Психи же, напротив, почувствовали такой прилив жизненной силы, что с утроенной энергией полезли на стены и, к удивлению парализованных, но не утративших способности мыслить докторов и санитаров этого гуманно-оригинального заведения, некоторым из них это удалось. Среди множества наполеонов, лениных, гитлеров и иже с ними, поражал своей прытью один необычный и ярко выраженный гомик, который мнил себя исключительно гетеросексуалом. Эдаким мужиком, трахающим всё, что шевелится, а не наоборот, как это являлось на самом деле, и умудрившимся забраться на потолок и совокупиться там с люстрой. После этого случая все, пусть скромные, но всё-таки люстры убрали, оставив голые стоваттные лампочки, которые, несмотря на свою обнажённость, никого не возбуждали.
Напрошенными гостями оказались, те с кем Лаврентий начал непримиримую войну и из-за кого угодил в психушку. Им очень понравилась настойчивость и неподкупность бравого командира. Именно таких не хватало в их космофлоте. Уговаривать Лаврентия не пришлось. Его ничего не держало на Земле, к тому же ему пообещали дать для начала в подчинение космолегион, что по земным меркам равнялось полку и для начинающего космического командира было совсем не плохо...
...Константин, со словами из старого японского мультфильма: "Тулип, мой милый Тулип", встал с пропитанной жарким летом земли и пошёл вслед за солнцем - на запад, потому что именно в том направлении находились питейные заведения, в содержимом которых он так нуждался в эту минуту скорби и отчаяния.