Аркадий Авенирович Гайдуцкий, сорока шести лет, владелец кожно-венерологической клиники. Имеет привычку обставлять своё жизненное пространство зеркалами, проявляя в этом занятии муравьиную тщательность. Ему нравится, когда рядом с ним обитают его отражения. Иногда он даже позволяет им дурачиться и корчить нелепые рожи. Но чаще всего, двойники в высшей степени серьёзны.
Вот Гайдуцкий стоит перед трюмо в передней и разглядывает своё ухоженное аристократическое лицо. Симметрия черт, упитанность, бакенбарды… Похож на нефтяного короля и пианиста-лауреата одновременно…Вот он же за рулём «Ситроена С6». Глаза, отражённые в зеркале заднего вида… Цепкие, внимательные, живые. А вот снова Аркадий Авенирович – на кровати гостиничного номера с подругой Изольдой. Зеркальный потолок, свечи и шампанское в ведёрке со льдом. Вообще-то Аркадий Авенирович женат, но супруга Эльза не разделяет его страсть к эротическим ролевым играм и наотрез отказывается изображать Джейн, изнывающую в горячих объятиях Тарзана. А вот Изольда куда сговорчивее. И минет делает превосходно. Отрабатывает норковую шубу, которую Гайдуцкий купил ей недавно за 15 тысяч евро.
Аркадий Авенирович неприхотлив и скромен. Надёжен и основателен в качестве бизнес-партнёра. Что ещё? Он из тех, кто способен терять голову, предаваться порыву. Взглянем лишь, как самозабвенно он поглощает стейк с кровью или индейку по-базельски, с какой утончённостью потягивает Сhivas Regal. К тому же он щедр, как халиф. И вот мы видим: исполненный благолепия и сияющий от бескорыстного чувства он протягивает старухе-нищенке купюру цвета водоросли. Этого достаточно. Грязная, облачённая в залатанную хламиду счастливица уверена – перед ней Бог, сошедший из небесных чертогов, чтобы коснуться её лучом своей щедрости. Сам благодетель, разумеется, трезво оценивает ситуацию. Понятное дело, никакой он не Бог. Бога, собственно, нет вообще. Есть деньги, авторитет. Есть прогресс и нанотехнологии. Есть признание социумом и, наконец, власть над женщинами.
Александр Авенирович Гайдуцкий, добавим, чрезвычайно продуктивный самец, и тем очень гордится. Длина его полового члена в момент эрекции составляет 21,3 см.

.
Кожно-венерологическая клиника «Protecion» оснащена камерами внутреннего наблюдения. Если бы охранник Вадим не отошёл посрать, он непременно увидел бы на экране монитора, как шеф проникает в здание через служебный вход и поступью крупного хищника, направляется к своему кабинету. Цифровой замок. Дверь как всегда распахивается бесшумно. Гайдуцкий поворачивает голову и каменным идолом застывает на пороге. За его столом сидит человек. Широкие плечи. Ухоженное аристократическое лицо. Пиджак Just Cavalli, на Гайдуцком такой же. Неслыханная наглость. К тому же развалился на стуле с видом хозяина, вытянул ноги в лакированных туфлях. Пьёт кофе из личных запасов Гайдуцкого, аромат свежесваренного ристретто тормошит обоняние.
Человек ритмично выстукивает пальцами по столу, затем достаёт из кармана зеркальце. Аркадий Авенирович ошарашен до предела, по его лбу и щекам расплываются красные пятна. Что за неудачные шутки? Гайдуцкий сопит и откашливается, пытаясь корректно перехватить внимание сидящего. Тот нацеливает на Аркадия Авенировича внимательный бычий взгляд. И какое странное выражение полощется в этом взгляде! В точности, как у тех двойников из зеркала. Немного справившись с шоком, Гайдуцкий в задумчивости трёт подбородок. Ожившее отражение. Чудо? Глюк? Мистификация?
Вместо ответа Гайдуцкий слышит свой собственный голос:
- Вы по записи? Вообще-то я принимаю по вторникам. Объявление в приёмной не читали? – сидящий за столом человек запускает руку во внутренний карман пиджака. Гайдуцкий уже знает: достанет расчёску, потому что больше там ничего нет. Всё так. Нахал любовно приглаживает жиденькие волосы и прячет расчёску обратно. «Портмоне и мобильник у него в барсетке. А трусы на нём семейные, с микки-маусами. И ещё вот прямо сейчас у него сильно чешется правая ягодица», - мстительно прищурившись думает Гайдуцкий. Он знает о враге всё и осознание этого накачивает его уверенностью. Подходит ближе, наклоняется. Говорить, конечно, нужно спокойно. Чем бы это ни было, оно отступит перед рассудительностью и хладнокровием. Тогда как от истерик пользы мало, очень мало. Наваждение лишь получит свою дозу разрушительной энергии. Самообладание и контроль над эмоциями.
- Послушай, дружище, - говорит Гайдуцкий, сдерживая бурное желание одним ударом ноги замесить эту лощёную физиономию в фарш. – Я не верю в сказки и у меня с рождения крепкая психика. Я не признаю никаких, блядь, оживших двойников, понял меня, тварь? Так что проваливай, исчезни отсюда живо, уёбывай. Мне работать надо.
Лицо двойника полыхает изумлением и гневом:
- Уважаемый, не хамите. Я щас охрану позову.
Не отводя убедительно-наглого взгляда, мерзавец шелестит раскиданными по столу бумагами, словно надеясь производимым шорохом вызвать подмогу. От напряжения Гайдуцкий звучно выпускает газы. Тремор, потные ладони и неудержимая ярость. Аркадий Авенирович хватает со стола массивную венецианскую вазу, замахивается. А в следующий миг железные руки охранника Вадима скручивают его как тросы и тянут к выходу.
- Су-у-у-ка… - визжит Гайдуцкий, вырываясь. Ваза летит на пол, с грохотом разбивается. А человек за столом снова вынимает зеркальце и упоённо вглядывается в отражение.

.
Бежать… Бежать… Куда? Конечно, домой. К Эльзе. Она хоть и не любит эротические ролевые игры, но, всё-таки, женщина мудрая и сможет найти всему случившемуся какое-нибудь объяснение. Гайдуцкий чувствует себя потерянным, выжатым. Забывает «Ситроен» на стоянке у входа и плетётся по заплёванному тротуару. Иногда горестно всхлипывает, прохожие косятся на него с недоумением. Ничего, ничего. Всё это не столь уж и страшно. Эльза отыщет ему надёжного психиатра. Надо только дойти до дома и всё наладится.
Элитный район, кондоминиум. Здесь такая тишина и такое спокойствие, что Гайдуцкого начинают кромсать мутные страхи – ему кажется… Нет, он уверен: это затишье перед бурей.
Ворота, детская площадка, припаркованные автомобили. Можно попробовать определять марки машин по фирменным знакам, это успокаивает нервы. Проверенный с детства способ, как «подсчёт баранов» при бессоннице. «Ауди», «Фольксваген», «Рено», «Ситроен». Хм-хм… «Ситроен». Нечто подобное сегодня уже, как будто, встречалось.
Просторная бесшумно движущаяся кабина лифта проглатывает Гайдуцкого и возносит его ввысь. В лифте тоже зеркала на стенах, Аркадий Авенирович уже не может сказать наверняка, кто в них отражён, поэтому смотрит себе под ноги.
Недолгие, но мучительные колебания перед дверью. Кнопка звонка. Эльза открывает дверь и окатывает мужа странным порывистым взглядом, как будто видит впервые.
- Эльза, родная, ты не поверишь. Сейчас я тебе всё расскажу. Это… Я знаю, ты мне всё объяснишь. Значит, приезжаю я на работу… - Гайдуцкий, захлёбываясь, фонтанирует словами, его губы дрожат.
- Какая ещё я вам родная, голубчик? – неприветливый голос жены как удар под дых, как выстрел. – Вас кто в подъезд пустил, чудовище? Ведь вы же пьяный, наверно. И откуда вы знаете, как меня зовут? Вы следили за мной? Вы маньяк?
Гайдуцкий чувствует, как подкашиваются колени, а во рту становится горько и шершаво. Ухоженное аристократическое лицо разъезжается в плаксивой гримасе. Аркадий Авенирович, сдавленно подвывая, сползает по стене. Оттуда-то сверху, как через слой ваты доносится голос любимой женщины. Гайдуцкий зажимает уши ладонями, но слышит всё равно:
- Да вы сумасшедший. Прекратите, прекратите немедленно, слышите? Если вам так хочется иметь дело с моим мужем, то, конечно, пожалуйста. Аркаша, к нам ломится какой-то идиот, он совершенно невменяем. Поговори с ним, а?
Лязгая зубами, Гайдуцкий пятится вниз по лестнице. Его глаза вспыхивают нехорошим блеском. Из утробы квартиры слышно как кто-то приближается. Приближается в тапочках Аркадия Авенировича. Шлёпающие тяжёлые шаги хозяина. Поступь крупного хищника. В ужасе перепрыгивая через ступеньки и одолевая пролёт за пролётом, Гайдуцкий снова слышит свой голос. Сквозь вопросительную интонацию холодно посверкивает угроза:
- В чём дело, уважаемый? У вас какие-то проблемы?
…Проблемы… Стоя во дворе смотреть вверх, на окна своей квартиры. Там, за стеклопакетами, уютное мягкое тепло и запахи родного дома. А тем временем, голод подходит всё ближе. Гайдуцкий садится на корточки, сжимается в ком, как голубь на теплотрассе и, хлюпая носом, думает об индейке по-базельски. Ну или даже о простой говяжьей котлете. Вообще, бабло в кармане вроде есть, и можно сходить пообедать. Но не индейке же душу изливать, в самом-то деле.
Изольда занесена в память телефона под именем Пусик. Гайдуцкий долго вертит в пальцах трубку и, в конце концов, решает, что лучше, наверное, не звонить. Да, мысли о понимании, сочувствии и говяжьей котлете не дают покоя. Но ведь Изольда всё равно сейчас с этим. Никаких иллюзий на сей счёт строить не приходится. Огромная кровать гостиничного номера. Зеркальный потолок, свечи и шампанское в ведёрке со льдом. Тарзан стаскивает трусы – семейные, с микки-маусами - и, по-обезьяньи гикая, засаживает Джейн в задницу. 21,3 см. Неизменный минет – плата за норковую шубу – как всегда оставлен на сладкое.
Аркадий Авенирович заваливается вперёд, уткнувшись лбом в клумбу с гортензиями. Конечно, нужно ущипнуть себя посильнее, в надежде на пробуждение. Конечно, расставшись с этой надеждой, нужно будет подняться и куда-то пойти. И от осознания этого хочется кричать.

.
Денег мало. На четвёртые сутки приходится перекочевать из люкса с окнами на набережную в какой-то клоповник. Плазма в номере – просто каменный век, кондиционер не работает, в баре сплошь плебейское пойло. Из дома и с работы никаких вестей. Исчезновение его не замечено, а стало быть, место не пустует. Телефон Изольды отключён. Она всегда отключает его, едва прицокав своими блядскими каблучками в номер с потолком-зеркалом. Через неделю, морщась и преодолевая спазмы отвращения, Гайдуцкий впервые обедает лапшой быстрого приготовления «Ролтон». Еще три дня спустя деньги заканчиваются. Первая ночь на железнодорожном вокзале, унизительное общение с сотрудниками милиции, и, уже под утро, беспричинные и нещадные пиздюлины от оравы отморозков-путеобходчиков. Мысли о надвигающейся зиме. Ужас. Потом апатия. И снова ужас. Стоны пустого желудка.

.
- Ну, хули, братва, похавали малехо. Щас к бакам, - Петро Кощей накрывает крышкой кастрюльку с макаронным взваром, встаёт с заваленного тряпьём деревянного ящика и деловито оглядывает товарищей. В анемичном свете лампочки тени бомжей корчатся на стенах подвала большеголовыми уродцами. Бродяги, кряхтя, поднимаются, шелестят пакетами. Зевают и почёсываются. В подвале тепло, кастрюлька с похлёбкой и пузырь суррогата. За дверью ветер, скованные наледью лужи, взгляды прохожих, тяжёлое белесое небо. Но слово главного не обсуждается. К бакам, значит к бакам. Выцарапывать из когтей этого мира свой кусок хлеба насущного.
Кощей приосанивается, поднимает воротник замызганной тужурки. Власть. Суть её везде одинакова. Вне зависимости от условий и декораций. Сильный всё равно сгребёт под себя остальных – слабых, безвольных, больных, добрых – без разницы. И баланды он получит больше. И сигарет. Уж это ли нахуй не счастье? Петро представляет себе тощего офисного червя… Такого очкастого дрища с облупленным носом и толстыми губами. Вот он, содрогаясь, подходит к начальственной двери, за которой его как обычно ожидает дежурная порция пиздюлей. Ну уж нет, бля. Жрите сами. А он, Петро, поведёт своих. Пусть к мусорным бакам, но поведёт. И они пойдут за ним. Талифа куми. Девица, тебе говорю, встань. Встань и иди. Встань сука и иди кому говорю шваль блядота тупорогая. Вот так-то оно.
Но вообще, Петро властью не злоупотребляет. Нахуя? Народ и так понимающий. Что сказано – делают, хули там. Вот и в этот раз повторять не пришлось, по одному исчезают в дверном проёме. Орлы, ёпта.
Вот этот, что отрыгивает и почёсывает клочковатую бородёнку – Молдован. Толковый мужик, однажды тридцать метров кабеля где-то пизданул. А вон горбится у выхода, за живот держась – Владик Сухарь. Язвенник. Как весна или осень, так лежит целыми днями в подвале, катается по полу и матрас грызёт. И пользы от него никакой. Петро щурится, сплёвывает на пол. Прогнать что ли к хуям? Или живёт пусть пока?
Острый смрад тухлой рыбы - значит Профессор рядышком трётся. У него самая вонючая телогрейка почему-то. Это вообще экземпляр редкий. Раньше вроде точно профессором был ну или вроде того. На тачиле ездил и баб дорогих пялил. А потом, видно, ёбу дался. Двойник из зеркала его место занял как бы, хехехехехехе. Хотя может и про тачилу пиздит. Но вот на зеркала смотреть не может, это факт. Заметит – орёт как резаный, хватает тяжёлое что-нибудь и ебашит по отражению своей перекошенной рожи. Говорит, что кого-то другого там вместо себя видит. Так-то забавно, конечно, да. Но только однажды этот дурачок витрину супермаркета в говно разъебал, вот уж когда не до смеху совсем было. Вязалово, ППМ. Петро в тот раз еле объяснил ментовским начальникам, что Профессор пизданутый и взять с него нехуй.
А это Оленька. Страшная-я-я… Но хуи сосёт виртуозно. Когда-то тоже отличилась – танцовщицей в клубе работала. Но дальше как-то не фартануло в жизни, хоть тресни: залёт по дурости, водка, выкидыш, водка, триппер, водка, увольнение, водка, водка, водка, настойка боярышника, технический спирт. И уже два года здесь. Братва не очень жалует, говорят сифозная. Да к тому же не раз уж замечено: присунул Оленьке – не через день, так через месяц сыграешь жмура. Причём глупо, обидно и бессмысленно. Петру эта дурная баба тоже в хуй не впилась. Но некоторые всё ж не брезгуют. Да вот Профессор тот же.
А так вообще Петро жизнью доволен. В бытность исправным винтиком социума он и мечтать не мог о таких высотах. Да и о чём там нахуй может мечтать обычный университетский преподаватель физкультуры? Сейчас иначе. Хуй с ним, с социальным положением. Зато свобода. Зато воля. Зато власть. Петро выходит из подвала в ветер, выдыхает клуб пара. Вокруг помойки суетятся мусорные вихри. Бывший физрук ухмыляется своим сладостным тайным фантазиям. Висящая у него на плече объёмистая полосатая сумка как кочанами капусты набита отрубленными бошками студентов-гуманитариев. Мечты… Пока мечты. Но Петро будет силён и настойчив.

.
Тяжело только поначалу. Когда мешают вбитые с детства предрассудки. Аркадий Авенирович Гайдуцкий, в прошлом 46-летний владелец кожно-венерологической клиники, а ныне бомж Аркаша с погремухой Профессор, чавкая от наслаждения, жуёт ошмётки ливерной колбасы, облизывает пальцы с окостенелыми когтями и с присвистом сморкается на землю. По первому времени, конечно, много непривычного и отталкивающего. Но это до того, как застынут улицы, как на деревьях повиснет инеевая бахрома. Когда встают вопросы физического выживания, ни о каких стереотипах и нормах не задумываешься.
Аркаша помнит, как поймал голубя в ту первую зиму. Свернул ему шею, сварил в миске и съел. Нежное сладковатое мясо. Бывала и собачатина. Места для ночлега тоже попадались разные, но привыкнуть можно ко всему. Аркаша вёрткий и терпеливый, это помогает.
Сравнивая своё теперешнее положение с прежним, он должен устыдиться и горько сожалеть о случившемся? Нет-нет, это в корне неверно. Восприятие ничуть не зависит от смены реалий. Вот Аркадий Авенирович Гайдуцкий самозабвенно поглощает стейк с кровью, или индейку по-базельски. А вот бомж Аркаша Профессор, с голодной торопливостью уминающий подгнившие помидоры или просроченную кильку в томате – дар местных ларёчников. На ухоженном аристократическом лице одного и бородатой роже другого абсолютно одинаковое выражение удовольствия. Chivas Regal раньше - мутный неочищенный самогон сейчас, и никакого сожаления по этому поводу Аркаша уже не испытывает. Выбритая пелотка Изольды по сути своей - дряблая разъезженная пиздища Оленьки. Участь Аркадия Авенировича и доля Аркаши Профессора совершенно неотличимы, как ни старайся обрисовать всё иначе. «Причины переживаний разные, а эмоции, при этом, всегда одни и те же. Это значит, я просто не могу реагировать иначе? Интересно, другие на моём месте чувствовали бы то же самое? Или, может, я болен?» - напряжённо размышляет Аркаша, съёжившись на топчане и теребя пачку «Явы». Он, как и раньше, как и всегда, мнётся на подступах к значительному, важному. И снова что-то ему мешает. Так ли важно, что именно?
Вообще-то, Профессор старается думать как можно меньше. Из опыта ему известно: если всверливаться в любую мысль до упора, непременно наткнёшься на какую-нибудь гнусность. Уж лучше концентрироваться на вещах простых и естественных. Оленька всё-таки замечательная баба. Хоть и говорят, что все её мужики вскоре склеивают ласты. Причём глупо, обидно, бессмысленно. Ну и пусть.