«Запорошило. Осень белым. А хочется синего. И чтобы штиль. Синий штиль – это тебе не черный шторм с казначеями в пенсне, боцманами в рыжем и прочими капитанами в баках. Тоже мне Пушкин. Блять.
У капитана есть буква. Своя. Личная. Её он и в хвост, и в гриву. Букве нравится. Но она молчит. Кто я такой, чтобы претендовать на огрызок откровения? Однако меня молчанием не пронять. Наши деды не таких кололи.
- Мадам, листья уже давно опали, опалимые Вашим коварным взглядом. Кстати, Кафка твой – большая Бу. Меня от его букаффок тошнит.
- А я считаю, надо просто купить натуральные меха, термобелье и закаляться. Зима обещается быть такой же, как это лето…
- А нах закаляться-то, если меха и термобелье?
- Курильщиков и всяких мерзляк в мороз под сорок не спасет ничто из тобой перечисленного.
- Мной?!... а твой покорный слуга – курильщик и всякий мерзляк. Однако пережил. Без мехов и термобелья кстати.
- Погода последнее время совсем не радует. Вспомни наше лето, да и вообще все довольно-таки уныло, если нет счастья. А где его взять?
- Хочешь быть счастливым – будь.
- Ага. Мне нечто подобное говорил стареющий еврей в дорогом восточном ресторане, где он ел только тирамиссу, а я только пила вино. Он сказал, что надо делать то, о чем больше всего и чаще всего мечтаешь, потому что время летит, а потом чувство собственной ущербности…
- Я подхожу к этому вопросу с противоположной стороны. Делай, что должен, и будь что будет.
- Да. Но тогда и ни о чем не жалей. Такая философия только для сильных духом.
- Если делать, что должен, жалеть просто будет не о чем.
- Тогда надо научиться не испытывать чувства жалости к самому себе.
- Вообще-то «делай, что должен» означает «поступай по совести». Если тебе твоя совесть говорит, что убить – это нормально, то, значит, убивай на здоровье, но не огорчайся, когда начнут убивать тебя. А ваще совесть достаточно емко прописана в религиозных заповедях и... у прочих революционеров.
Буква заглянула в зеркало, подмигнула юной знакомой сказочника туманов и вернулась ко мне:
- …видите ли, молодой человек… я, например, глубоко уверена в том, что истинный революционер должен погибнуть. Именно погибнуть, а не умереть. И погибнуть он должен непременно молодым. Чем раньше, тем лучше. Желательно в колыбели, с пустышкой в беззубых деснах. Ибо… ибо старый революционер смешон. А, не растерзанный пулями какого-нибудь отставного боливийского генерала Гари Прадо, молодой бунтарь, по меньшей мере, вызывает недоверие у всей прогрессивно настроенной общественности, да и среди товарищей по борьбе тоже…
Буква сняла парик, раскурила сигару – нескончаемый подарок Фиделя Вечного – и подошла к окну.
- Осень! - презрительно фыркнула она, задернула штору и направила свой взгляд к телевизору.
По тиви тоже показывали какую-то заунывную черно-белую хрень с прозрачными прожилками дождя в пригороде Нью-Йорка.
Пахло прелым голосом Жао Босхо. Листвой. Ноги по рыжей аллее. Улетающая в далёкие советские края, паутина Паустовского. Водка в кайф из гранёных. Дельфины из памяти и прямо в небо… и песни Розембаума... разные. Много. Все разве упомнишь? Но в основном про подорожавших жирных уток. Очень. Осень.
- А музыка?
- На Брайтоне, молодой человек, мало кто знает о Джимми Хендриксе, но за охоту помнят все. Ну, или, по крайней мере, многие.
Проснулся. Что это было?
- Идиот. Прочти название.
- Да ну нах. Какое ж это интервью?
- А кто тебе мешает поинтересоваться грибными местами и?... что там ещё интересного есть в осени?
Она больно стукнула меня «Процессом». По голове.
Нет. Грибник из меня никакой. Это ж ходить необходимо. Нагибаться. Но спросить… хоть что-нибудь… Вспоминаю о том, что давно и безнадежно меня терзало:
- А вот, если бы…
- Если б ты скакал голышом на лошадке, был бы идиотом рождённым в Кадакасе.
Если б ты мог отличить нужное слово от ненужного, был бы гением, написавшим хазарский словарь.
Если б ты знал, кто и когда тебя поцелует, был бы сыном бога.
Если б...
- Если б... ты была немного ближе…

«Чёрный шторм» уверенно стоял на якоре. Рейд – дело, если и не серьёзное, то полезное. Однозначно.
В наушниках что-то надрывно свистнуло»... Командир корабля вздрогнул, икнул, отложил в сторону книжку и поинтересовался:
- …штурман, доложите обстановку. Мы где?
- В звезде, - хотел было съязвить тот, но, сверившись с картой, стаканом и прочими компасами, уверенно ответил: - мы в запое, сэр.
- Сколько?
На этот вопрос сверяться было не с чем, и штурман решил подставить корабельного кока, однако неожиданно для себя ляпнул:
- Что-то с неделю. Ну… или около того.
- Семь дней. Запой нормальный, - доложил в ЦУП командир корабля и протянул штурману полупустой стакан.


13.10.2010