Проснувшись этим утром, вернее еще не проснувшись, а в тот момент, когда мое сознание лишь на половину перетащилось через межу, разделяющую иллюзорный мир от мира реального, буквально на мгновение задержался на этой самой меже. И уже почти врубаясь в то, что проснулся, успеваю увидеть-понять-осознать чистоту - незамутненность сознания за секунду до того как пробудившийся разум обрушит на него тысячи гигабайт всяческого информационного хлама. И этих долей секунды хватает, чтобы восхититься первозданной чистотой безмыслия и допереть до всех буддистских штучек пелевинского Чапаева «теперь-то ты понял?». И уже на самой грани успеваю ужаснуться неминуемости краха этой абсолютной пустоши, а потом все эти чувства сваливаются в одну кучу и из этой кучи складывается первая в этом дне мысль, которая слизистым червем выползает из каких-то темных закоулков сознания. И вот уже дают о себе знать какие-то ощущения и

все, пиздец!

«пробуждение неизбежно!!» - трубит слоном первая в этом дне мысль. И я просыпаюсь и забываю все напрочь. А проснувшись и окончательно врубившись в окружающую среду никак не могу отделаться от ощущения, что что-то потеряно – упущено - проебано, что- то ценное без чего ну никак не обойтись, но потом вопрос «а куда это я вчера трусы засунул?» вытесняет мощью своей глобальности все тревожные настроения.

И вот новый день наступил. И утренний стояк салютует оптимизмом, по-прежнему надеясь на лучшее, а мне, который день все не до этого. Мне вообще ни до чего, в своем безразличии я подобен богу, еще чуть-чуть и возможно я достигну нирваны, правда пока никак не удается отучиться реагировать на все то, о чем доносят мои чувства. Как не старайся, но мозг, как верная псина заклятого врага, каждый раз бросается выполнять его команды, анализируя малейшие сигналы порожденные им самим. Но я пожалуй слишком усложняю –

дао, которое можно описать словами ошибочно –

и вот, не смотря на все это хроническое утреннее мозгоебство, умываюсь, съедаю «чего тут нам мама приготовила», одеваюсь и поглядывая на часы спешу на электричку, дабы не опоздать на лекции в институт.

В электричке как всегда маленький Вавилон, отличный адаптационный курс для того, кто сомневается на каком свете находится. Вносимый под давлением чужих оков духа в вагон отыскиваю глазами свободное место, а вот и оно, между некрасивой девушкой (очень серьезно - отрешенный вид, очки, килограмм пятнадцать лишнего веса) и стариканом, который настороженно косится на мою бритую голову, видимо соображая к какой из воинствующих шаек я принадлежу, если как бы невзначай пару раз глянуть на него из-под бровей и задеть локтем, то дед точно обмочится, ну да

- Бог с ним –

обычный доминошный старикан. Зато тип, что сидит напротив просто завораживает, своей отрешенностью: полуоткрытый рот с мокрыми губами, длинные грязные волосы выбивающиеся из-под шапки-пидорки, редкая запущенная щетина, дикий взгляд устремленный в книгу, нервные тонкие пальцы, судорожно переворачивающие страницы с такой жадностью будто за каждым из желтоватых листков скрыта последняя тайна человечества. И вот он сидит окруженный ореолом своего безумия, и плевать ему и на ВТО, и на американского президента и на все на свете. Ему явно известна тайна, которую мне тоже необходимо знать, но ведь не скажет же мерзавец ни за что, да и как спросить о тайне того чего и быть-то не может? И вот тебе на, сижу и добрых сорок минут раздумываю о тайнах ведомых этому таинственному страннику, хотя последнему придурку понятно, что передо мной обычный бичара и вполне вероятно, что наркоман, глазья вон какие краснющие и пускай он хоть сотню раз равно пуст, равно достоин, равно будущий Будда, не буду больше о нем думать.

О, Вавилон!

А в окно светит солнце и небо ярко голубое, седьмое марта, пришла весна, новая жизнь, эра, эпоха, начало нового цикла круговорота всего в природе, и наконец-то обращаю внимание на все эти прелести и думаю, когда же все это успело так разбуяниться? Вон и с крыш уже барабанят по головам прохожих мощные капли, правда из окна поезда, не видно ни крыш, ни капель, ни прохожих, но я догадываюсь, что так оно и есть. Солнце начинает светить мне прямо в лицо и меня просто распирает от всех этих весенних восторгов, да так, что дышать становится трудно. И я решаю, что все-таки добро сильнее зла, и радуюсь этому. Сижу и улыбаюсь, возношусь в поднебесье безудержен, ликуя всеми фибрами духа и парю там подобно целлофановому пакету, подхваченному порывом ветра. Так же пуст, бестолков и бесполезен, но вместе с тем прекрасен своей непричастностью к чему бы то ни было. Воспарив ровно до той грани, с которой не страшно и не больно возвращаться назад,

прихожу в себя,

как раз в тот момент когда поезд охваченный блядской дрожью подтягивает свою тушу к платформе Финляндского вокзала и наконец замирает обессиленный дикой эрекцией своего динамизма. И люди проникаясь всем этим до крайности неприличным эротическим символизмом поднимаются со своих мест упоенно и немного нервно закуривают и теснясь в узком проходе дышат друг другу в шеи, лица, затылки со страстью первых любовников. Природная или даже более глубинная естественность этой ситуации разрушается в тот момент, когда двери вагона распахивают свои автоматические створки. И вся эта ментально - сексуальная энергетическая целостность, образовавшаяся в какой-то неуловимый момент полярного единения Великого Братства Пассажиров вырывается наружу – навстречу привокзальной суете, всей этой бурлящей клоаке из ментов, понтов, воров, докторов и стремится разорвать свои небратские узы и растаять в толпе, молве, братве, говне.…

и я как свидетель и возможно отчасти творец происшедшего чуда с особенной остротой понял и осознал себя во всем, что постигаю, через абсолютную непричастность ко всему, что воспринимаю. Однако именно в этот момент мой потенциал постижения и осознания исчерпался,

поэтому пришлось переключить внимание на то, что творили вокруг мои глаза, уши, нос и прочие органы восприятия. Впрочем, я уже утомился от этой «так сказать буддистской» риторики, ведь ни один нормально мыслящий индивид никогда не усомнится в реальности бытия, следовательно, не отринет его законы, ведь если реальность нереальна, то как тогда объяснить то, что носки воняют, небо голубое, а бога нет? Да, ничем иным, кроме как объективной реальностью, всего этого бардака и не объяснишь.

И вот

я спускаюсь в реальный подземный переход, чувствуя реальную вонь мочи, мельком бросая взгляд на реальные лица прохожих, на которых выражена реальная могильная скорбь понимания того насколько все реально – и мое лицо постепенно приобретает выражение «Я с вами! Я ваш! Мне тоже хуево!», чтобы не диссонировать на общем фоне.

И замаскировавшись таким нехитрым способом
иду в институт, лавируя среди людей, блядей и трамвайных путей.

Утреннее опизденение от череды озарений вытесняется разнообразными выходками реальности – фатальности – всеми солнечными бликами, необъятными далями небес, пивными ларьками и прочими вещами, которые, не смотря на свою реальность, вселяют оптимизм и даруют сатори или манну небесную, кому что ближе.

А до проклятого старого дома уже рукой подать.…
Подал, и вот я уже поднимаюсь по ступенькам, здороваюсь со всеми кто здоровается со мной или не здоровается, какая разница - к подавляющему большинству из торчащих здесь мальчишек - девчонок не испытываю не малейших эмоций, кроме разве что «Дайте кто-нибудь сигарету» - вслух мальчишкам и «Дайте кто-нибудь» - мысленно девчонкам.

Иду по ступенькам – коридору «привет – здорово» мне навстречу, на что с недавних пор стал отвечать «Хайль!», сочетая с римским приветствием правой рукой, по началу это производило сильное впечатление, потом привыкли. Интересно, а если каждый раз при встрече бить человека, скажем, по коленке, как быстро он к этому привыкнет? Не зря ведь говорят, что привычка – страшная сила.

И целый день мытарств по аудиториям: английский – математика – философия - экономика, что вам, блядь, всем от меня надо? Уберите свои грязные мысли от моего незамутненного этой хуйней ума.

И ближе к вечеру светлыми пятнышками на теле дня остаются моменты достойные запоминания
- встречи с людьми, а не телами, столкновения с мыслями, а не словами, когда в чужых глазах отражается душа или еще какая-то духовная сущность, какая разница, но очень кайфово и очень редко, к сожалению –

Но до вечера еще далеко, не меньше десяти сигарет, и вот пока брожу в поисках хрен знает чего, самое нелепое и привычное занятие. Я в этих поисках всю сознательную жизнь и из-за категорической невозможности сформулировать хотя бы предмет поиска постоянно нахожусь в состоянии тревоги, сила которой варьируется от легкой тревожности, типа «чего бы выпить?», до полного помутнения сознания, типа «Бог устал нас любить». Но сегодня я практически безмятежен, даже бездумно - восторженные выражения лиц моих сверстников радуют меня своим тупиковым стремлением к животному кайфу.

А похуй, а может быть так и надо.

В любом случае - «осуждая других, проклинаешь себя» и если мое святое терпение когда-нибудь иссякнет и, не найдя лучшего пути, я с мечом в руках стану проповедовать любовь, срубая тупые бошки тех в ком не зажжется огонек грядущего просветления, то буду делать это с открытой душой, не держа зла и не поминая лихом, тех чьи каменные сердца станут фундаментом для будущей Всеобщей Любви, где все заторчат настоящим кайфом, который бог дарует избранным, а вообще-то здесь давно пора поставить точку. Вот такой примерно моралистический онанизм или онанистический морализм занимает меня помимо всего прочего в течении дня. За этим обычно выползает желание приступить к непосредственному воплощению мыслей в дело и всякая такая библейская хуйня, типа «…Ибо ты препоясал меня для войны и низложил под ноги мои восставших на меня», здесь я, как правило, останавливаюсь. До лучших времен, да и меч что-то туповат пока.

И иду за кофе, с мыслью, что пора валить домой.

А в кафе вижу Дашу, ладно, домой я уже не хочу, какой там вообще дом, когда напротив такая необъятная чернота «чертовых глазищ» и все такое прочее, обращайся к первоисточнику.

Приветики – поцелуйчики, фу, пиздец, но так принято в этом слое и на самом деле кого волнует форма? Хотя, ловлю еще один долгий взгляд, меня сейчас все волнует и с каждой минутой все сильнее и сильнее. Разрешите-с присесть. Ах, да, конечно. Присаживаюсь. Черт возьми, прекрасно отдаю себе отчет в том, что все эти глаза, волосы, руки – все это происки Мары или Дьявола, эй, чувак, мне все равно, за один этот взгляд, растворившийся в моем взгляде, я готов переродиться лишнюю сотню раз или свалиться в пекло на какую-нибудь вечность, если потребуется.

В общении с ней не узнаю самого себя, сплошной платонизм и серебряный век: никакой похоти, грубости, никаких тебе «хочешь любви? на возьми, вот она…» Хотя, раз я думаю, что подобных мыслей не возникает, то, вероятно, где-то в подсознании бушует нехилый пожар, сжигая все явные мысли на тему, не давая им сформулироваться в понятные образы. А понятные образы тут не канают, тут вообще ни хера не канает из того, что я знал и чувствовал когда-либо раньше, все те сто поколений и тысячи перерождений назад. Да какого черта я распинаюсь, блядь, и как вообще я могу сказать об этом, если никто из вас ни хуя не смыслит, ни во мне, ни в ней, ни в собачьем дерьме.

- А если кто-то из вас полон человеколюбия, словно ржавый винтовочный штык, и, видя мои галлюцинаторные страдания, скорбит, то пусть убирается отсюда со своими глазами полными слез. Я презираю глаза полные слез, я хохочу при виде глаз полных слез, я буквально лопаюсь от смеха. Мне нравятся совсем другие глаза. Глаза, в которых умещается сто тысяч миллионозвездных ночей. Глаза, в которых возможно и были слезы, но от этих слез лишь ночи стали гуще. Глаза, которые когда-то, может час, а может тысячу лет назад, смотрели в чужие глаза, утоляя чужую жажду (любви ли? похоти ли?) столь же непринужденно или принужденно, как сейчас утоляют мою.

Вся эта по настоящему литературная белиберда рождается и умирает в моей усталой голове за то время пока я усаживаю себя на стул и выдумываю чего бы такого сказать, но нечего толкового в голову не приходит и оп-па, раз, сморозил какую-то глупость, два, вот вам, Дарья, еще один блуднячок-с. Ее это и не напрягает, ей это вроде как даже нравится. А может и не нравится, может просто смелости не хватает послать меня, весь этот свет или что там наболело. А я несу всякую околесицу, про что угодно да только все не про то. А на самом деле прикрывшись потоком словоблудия, сижу и пялюсь в ее глаза. Пялюсь до тех пор пока в голове не начинает увеличиваться, пульсируя и переливаясь в своей всепроникающей остроте вопрос:

«А не влюбился ли ты, подонок?»,

который отпечатывается огненными буквами где-то в затылочной части мозга так, что отблески, должно быть, отражаются в глазах, поэтому закрываю глаза и медленно охуеваю от безобразной конкретики этого «А не влюбился ли ты, подонок?», которое бьет мне изнутри по черепу как молоток так что начинает болеть голова и внезапно возникает желание погадить по крупному.

Я сижу еще некоторое время переваривая весь свой чувственный и желудочный сумбур, а потом говорю Даше, что мне пора идти и ухожу. Сначала собираюсь метнуться в туалет за углом, но потом вспоминаю, что там никогда не бывает туалетной бумаги

– пиздец! пиздец! пиздец!

Рву в туалет, что рядом с деканатом, а до него четыре этажа вниз, во двор, а потом три этажа вверх, а сортир однотолчковый так, что не факт, что там свободно. Но я уже в движении, отступать поздно и с фатальной решимостью Александра Матросова несусь вниз – вверх, минуя людишек которые все равно умрут независимо от того обосрусь я или нет, но мне ох как не хочется этого, хотя в нравственном плане я пал уже гораздо ниже чем то падение которому соответствует публичная дификация, поэтому, блин, чуть ли не пальцем затыкая свою предательскую дырку, совершаю последний отчаянный рывок со двора на третий этаж.

А на втором этаже засада, в виде нового охранника, который меня не знает и не хочет пропускать, ссылаясь на какие-то правила внутреннего распорядка Но мне похуй – мой внутренний распорядок уже готов продемонстрировать свою говеную сущность и нехера смешного, поэтому забиваю на охранника, преодолеваю последний лестничный пролет, десять шагов по коридору и я у цели. Врываюсь в сортир и чувствую, что, блядь, натурально не успеваю снять штаны, нет, успеваю!! и уже в процессе посадки задницы на унитаз расслабляюсь и высераюсь от всей души, подрагивая и стирая пот со лба, жалкий и смешной словно Христос.

И после того как дикое напряжение сменяется релаксом, вспоминаю, что я сегодня как бы влюбился, и от некоторого несоответствия между миром реальным, воняющим моим дерьмом, и миром идеальным, где все так заебись: любовь и все такое, начинаю ржать.

Сижу себе и ржу во всю глотку, заставляя недоумевать тех, кто шляется мимо сортира. А потом представляю себя со стороны: думающий про любовь бритоголовый, который одной рукой подтирая задницу, второй - поддерживая штаны, скрючившись на унитазе, как роденовский мыслитель, заливается смехом. От этой картины меня начинает распирать дикая радость и, закончив гигиенические процедуры, еще долго ухмыляюсь, разглядывая свое отражение в сортирном зеркале.

Потом выхожу в коридор и дальше на улицу, пытаюсь серьезно осмыслить свои чувства к Даше, начинаю копаться в душе, но к своему удивлению на том месте, где должны находиться всякие позитивные эмоции, обнаруживаю пустоту черную и фатальную, от этого становится немного страшно, куда же делись все лирические волнения? А мой бронебойный цинизм, корчась и сочась желчью, услужливо предлагает версию,

мол, просрал ты, мудила, всю любовь.

В каком это, блядь, смысле «просрал»??!!,- кричу я неистово, вздымая руки к небу, как бы взывая к старому сторчавшемуся господу нашему богу. И господь, тоже ведь известный циник, отвечает мне: «а вот так вот обыкновенно – взял и просрал. В момент эмоционального взлета, когда разум, воспарив вместе с духом в любовном эфире оставил тебя на мгновение без присмотра, ты вместо того чтобы предаться эйфории безмыслия или там подрочить, к примеру, что ты сделал, засранец? В самый сакральный момент своей жизни, на что ты направил всю свою энергию? да еще с таким усилием, что будь твоя жопа пушкой, а дерьмо снарядом, то лететь бы этому снаряду аж до Луны. А любовь, как известно материя очень чувствительная ко всякого рода энергетическим колебаниям, особенно отрицательно заряженным, вот и наебнулась она аккурат туда, куда ты всю свою волю и энергию направил, то есть в унитаз…».

На этом сеанс связи с господом прервался посторонней мыслью о том, что последние пару недель я ни то, что дурью, а даже пивом не злоупотреблял, так что происхождение этого монолога для меня стало загадкой. И вот стою на ступеньках перед институтом, закуривая последнюю сигарету и размышляя на что бы истратить молодую жизнь: то ли напиться, то ли домой поехать, то ли по лицу дать вот этому типу. А солнце исчезло за домом, который зияет на другой стороне улицы чернооконным гнильем, наступил вечер и стало холоднее. Но все это нисколько меня не напрягает, я как самурай, каждый вечер думаю о смерти и чаще всего в тот же вечер умираю, чтобы вновь и вновь наказывать себя утренним рождением – пробуждением, моя сансара длинною в жизнь манит меня своей непостижимостью, ведь закат это всего лишь начало нового рассвета, а иначе какого тогда собственно хуя?


Если ты понял это писание – выкинь его.
Я настаиваю на твоей свободе.
(Джек Керуак)

08.04.2003 12:00:48