Гогот расколол многомерное пространство и захлебнулся.
– О-о-о… – простонал Первый.
– Ты чего, Второй? – осведомился другой Первый.
– Сам ты Второй, – ответил первый Первый и заржал снова. – Ох… давно так не радовали…
– Ладно-ладно, – с готовностью согласился второй Первый, – ты тоже Первый, все мы Первые, только успокойся.
Первый Первый продолжал давиться смехом вперемешку с рыданиями.
Стали подтягиваться другие Первые. Вскоре их собралось много. Первые вразнобой говорили о чем-то – может быть, продолжали начатые ранее беседы, а может быть, уже обсуждали неожиданный всплеск веселья, постигший одного из собратьев. Гипотезы строили на этот счет или отношение высказывали. Да, может быть, и так, хотя вряд ли. Как бы то ни было, многомерное пространство заполнилось белым шумом.
Потом кто-то воскликнул, перекрывая общий неразборчивый гомон:
– Чего регочешь-то? Делись!
– Ох… – повторил весельчак и всхлипнул. – Математикой занялись мои-то. Вы хоть знаете, что такое математика? Что творят, что творят, уму непостижимо! – Он захихикал, уже спокойнее. – Вот, полюбуйтесь…
Его прервали в несколько голосов:
– Мы знаем всё, потому что мы Первые!
– Что значит «уму непостижимо»? Как ты себе позволяешь?!
– Да он с такими оговорками похож на Второго, а то и на Третьего!
– Или на какого-нибудь Тридцать Третьего!
– А какие они, Вторые?
– А это кто тут спрашивает?
Чуть было не случилась свалка, но свалки не случилось, потому что свалки случиться не могло. К тому же второй Первый зычно провозгласил:
– Да замолчите же! Дайте Первому сказать!
Стало потише, и веселый принялся объяснять:
– Для чего вы своих создали – ума не приложу. Да-да, именно ума и именно не приложу, и не орите! Скучные вы создания… то есть создатели… А я своих козявок люблю, потому что создал их не просто так, а себе на радость. Вот посмотрю-посмотрю на них, ткну куда-нибудь, они как засуетятся, как зашебуршатся, одни туда, другие сюда, а я смотрю… То они жрать друг друга начинают, то заканчивают, то изобретают такое – ну просто умора! У меня тут и маленькие, и большие, и даже малоподвижные – все при деле, все!
– Покороче! – потребовал кто-то из Первых. На него, однако, цыкнули. Впрочем, весельчак согласился:
– Покороче так покороче. Смотрите: самое интересное – это так тыцнуть козявок, чтобы они потом шебуршились согласно твоим ожиданиям. Или вот еще интересно было – решил как-то таких козявок сделать, чтобы они всем своим трехмерным пространством овладели. Не сразу получилось, нет, а вы как думали? Одни ползают, другие еще и летают, а вот, допустим, плавать не могут. Третьи наоборот – плавают хорошо, но только в глубине, а летать никак, да и ползают-то с трудом. Но ведь решил задачу! Решил, клянусь! Таких сотворил, что и ползают, и плавают, и летают. Ну пусть не на крылья опираются, а на разум, но летают же! И плавают! А я ж как раз этого и хотел! Вот так-то…
– Подумаешь… – протянул один из Первых. – Это мы все можем… Ржал-то чего?
– Чего-чего… Того! Говорю же: математикой занялись… ох, не могу… Тут ведь как? Самое удовольствие для нас, творцов – да кончайте галдеть! – это когда вроде что-то неожиданное получится. Козявки козявками – а на тебе, сюрпризик создателю! Удивишься, а потом повнимательнее присмотришься – да так всё и должно было быть, я же это и заложил тогда-то и тогда-то. Ну, короче говоря, математика: тут один из моих-то пятое измерение изучает…
– А четвертое у них какое? Они ж в трехмерном, – недоуменно вопросил кто-то.
– Время, – отмахнулся рассказчик.
Снова поднялся шум, снова чуть не дошло до драки, до которой дойти не могло. Половина Первых утверждала, что никакого времени нет и что за одно только упоминание о нем надо разжаловать во Вторые; другая половина орала, что время есть и его сколько угодно; третья половина, составившаяся из частей двух первых половин, затеяла выяснять природу Вторых, причем большинство утверждало, что Вторых не существует. Но в относительном конце относительных концов воцарился порядок, и рассказ продолжился:
– Пятое измерение, значит… Он-то его изучает, а никто его не понимает. Одна тут козявочка его спрашивает: может, пятое измерение это любовь? Он говорит: любовь. Она не отстает: а может, красота? Он и тут не против: красота.
– А неглупо, – прокомментировали некоторые из Первых. – И ничего смешного.
– Или вот, – заторопился весельчак. – У них есть семь проблем тысячелетия. Уже смешно. Кстати, одну таки решили.
– Как это «таки»? – иронически осведомилась парочка Первых.
– А вот таки таки! А решили вот какую. – И весельчак процитировал. – «Всякое односвязное компактное трехмерное многообразие без края гомеоморфно трехмерной сфере».
– Подумаешь… – высказался тот из Первых, кто уже так высказывался. – Делов-то, это само собой ясно.
– Да ведь они же сами… – возразил весельчак, уже заметно поутративший веселости. – Гипотеза Пуанкаре… Сами решили, сами! А сделал-то их такими, чтобы сами, кто? Я сделал! Я! Лично! Или вот, эту они пока не решили: «Для особенно хороших типов пространств, называемых проективными алгебраическими многообразиями, т. н. циклы Ходжа являются комбинациями объектов, имеющих геометрическую интерпретацию, — алгебраических циклов». Но додумались же, сформулировали!
– Было бы чем сплюнуть – сплюнул бы, – сказал скептически настроенный Первый. – Знаю я эти пространства, да и любой Первый знает. И ничего там особенно хорошего в них нет. Вообще ничего хорошего. Говно пространства.
– Что такое говно? – заволновались отдельные из Первых.
– А это вы у него поинтересуйтесь, – презрительно ответил скептик. – Я вот сейчас к нему заглянул быстренько, посмотрел, что он у себя натворил… Действительно, козявок каких-то понаделал. Там у него… ну просто позор… Сидят на жопах – это у них так называется, – в кнопки тыкают, а на экранах фигурки бегают… Карикатура на Первых! Говно… Да он сам в говно превращается! Тьфу! Фигурально, конечно. Нет чтобы о Высоком размышлять.
Первые стали молча расходиться.
– Стойте! – отчаянно крикнул бывший веселый, а теперь грустный Первый. – О Высоком? Пожалуйста! Давайте! Кто он, Высокий? Уж не он ли создал нас, Первых? И кто создал Высокого? И того, кто создал Высокого, его-то кто создал? А?
Ему ответили, удаляясь:
– Молись…
Грустный Первый выждал какое-то время (ибо он принадлежал к числу тех, что знал: время есть и его сколько угодно, но не совсем), свернул многомерное пространство в трехмерное (не трогая при этом времени), принял форму одной из своих козявок, разместил себя за прибором под названием «компьютер». Слева от него было окно, за окном подходил к концу тусклый день, на подоконнике стояли бутылка и стакан. Грустный Первый налил в стакан немного жидкости из бутылки, сделал глоток, посидел неподвижно. Потом он возложил руки на клавиатуру.
В трехмерном пространстве ничего особенного не произошло, но многомерное содрогнулось. И Высокий улыбнулся.
А может быть, и нахмурился.