Людей нет, света нет, тишина. Шершавые, неоштукатуренные стены. Крошащийся пол. Я всё это помню. Я запомнил в тот раз. Сразу. Вот та дверца. За ней будет светло. Подрагивающий синтетический свет с потолка будет бросать призрачные тени за ряд кушеток, выстроившихся вдоль стены, за ручку очередной двери напротив, за саму дверь. За той, другой дверью будет крутая лестница, выложенная изначально битой керамикой, отвратительно скрипящей под подошвами. Этот скрип будет вызывать судороги в челюстях. Лестница отведёт меня резко вверх на тёмную площадку, закиданную окурками и скатанной в трубочки бумагой. Там будет ещё одна дверь. Когда я нажму на ручку и толкну эту дверь, то увижу, как она сидит за одним из столиков и ожидает, покуривая ядовитую татарскую ганджа. Она смотрит на окружающих людей, заполнивших просторное помещение до отказа. Смотрит, приопустив веки и расслабив взгляд, будто наблюдая за копошением лесных букашек: вяло, но с некоторой долей интереса. Она замечает меня почти сразу и произносит:
– Продолжим нашу беседу.
Я не могу разгадать, она спрашивает или приказывает, сказала она это вполголоса или громко крикнула. Я услышал её слова, стоя в немалом отдалении и отрезанный от неё множеством бормочущих людей. Никто не обращает ни на неё, ни на меня никакого внимания – они продолжают бормотать тихо, бессвязно.
В отличие от них, Лена не в дорогом костюме. Лена совершенно чужда окружающей обстановке. Она будто фурункул на лице очаровательной ведьмы, возможно, ещё молодой Бабы Яги. Неясно, что здесь уродливое, а что прекрасное – прыщ или горбатая миловидная чернокнижница, сеющая прах в приватизированный мир.
Лена неряшлива, небрежна, несуразна, неотразима. Она как будто смогла так незаметно проникнуть в эту совершенно чуждую её сути систему, что не последовало ни отторжения, ни приживания. Одним только фактом своего нахождения здесь, она искажает реальность, искривляет пространство, обесценивает человеческие аппараты ощущений.
Я подхожу к ней и усаживаюсь на свободный стул. Она протягивает мне трубку кальяна, испускающую тонкую медленную струйку невообразимо густого белого дыма.
Я принимаю трубку из её рук, мысленно отсылая хвалу и благодарность духам леса, и дышу воздухом Эфиопии. Лена, едва шевеля губами, шепчет:
– Ты тоже здесь неуместен. Ты такой же точно чужой этому мирозданию, как и я, как и ещё некоторые.
Её голос, единственный настоящий голос в сбивчивом шелесте других голосов.
– Ты готов. Ты снова слушаешь меня. И теперь ты выслушаешь меня. Теперь ты знаешь, теперь ты хочешь знать.
Голова взрывается внутрь, затягивая в себя частички мирского безумия.
Вселенная вплотную прильнула к моей коже.
Лена кладёт свои ладони на кальян и просит меня посмотреть на неё.
Я поднимаю глаза и всё, всё, что вокруг нас, вдруг отклеивается и опадает.
И Лена опять улыбается мне. Она заглядывает глубоко внутрь и поселяет в моей прилипшей к потолку душе мир, улыбкой и глазом творит покой.


Затуманенным взором провожу вокруг. Мнимые вопросы, сивые загадки. Потрошитель скучает, сидя в лазаретной утке. Он проглотил иглу.
Чемпионат мира по прыжкам в высоту заняла команда из лавки старьёвщика, а когда пришла зима, вещдоки исчезли со склада в городе Тула.
Куда меня уносит, в какой угол? Куда спешат ноги, закинутые одна на одну? Что я делаю здесь, в берлоге ночных сторожей?
Я делаю попытку хит’н’ран, но ноги болят, прибитые к полу гвоздями.
Сивушная плесень лезет из ушей. Крыша несётся навстречу луне.
Сироп в бокалах оштукатуренных теней убывает так медленно, что хочется помочь. Именно помочь, а не допить. Странногривый конь вбегает в зал. Эти уроды... из-за их чрезмерного пития алкогольных водок всё это висящее в воздухе дерьмо пропитало мою кожу и одежду. Всё – отсюда.
Пытаюсь собраться. Взять голову в кулак. Самоконтроль.
Я ухожу всё дальше.
Не могу вести себя подобающе случаю. Совершенно не стоило тебе, Лена, угощать меня этим ароматным кули. Где я? Что я? Я. Я. Я. Я. могу соображать. Я в хламе и мысль течёт бесконтрольн
Сытые пепельницы спят, потея в мороз. Сидящих же за столами послов из Чешира незаметно вовсе – они тихо решают судьбу мироздания, миропристроек и мирогаража. Насущно, не так ли?
Паника забыла, как быть – потому я спокоен, лицо моё лишь меняет положение теней.
Разбегаются прозрачные вихри, кудри откидывая со лбов. Чем-то бьют стоящий демон слева и ангел, что правей.
Блядь! Всё, попуски! Ну пожалуйста, я не могу больше! Это выносить невозможно.
Я кричу, я вскакиваю из-за стола. Я остаюсь сидеть на месте. Я не знаю, что действительность, что небытие.
Я пробегаю тёмным коридором, не открывая рта.
ВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВСЕ УМРУТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТ
Мысль разрывает костную ткань.
От страха лопается воздушная аорта.
Я бегу. Я вскакиваю и бегу. Я вскакиваю из-за стола и бегу. Я вскакиваю...
Я остаюсь сидеть.