Викторыч, выпроваживая меня из дому, напевал слова из древней песенки не то Аркадия Северного, не то Беляева: «И вот везут меня на суд, а судья мудьями трясут! Три года, блять, три года, блять, три года!..»
Ему было по хую. Мне нужно было на суд. Мировой судья с еврейской фамилией Шульц (почему-то на память сразу приходит незабвенный Отто Кац) лишила меня водительского удостоверения на четыре месяца. Не угомонившись, я написал жалобу. Теперь нужно было идти к другому еврею. Временное разрешение было просрочено.
Дорогой перед уходом я сообщил:
- Я им скажу… я им, блядям, скажу: «А судьи кто?»
- Вот фамилия судьи на повестке написана, - ответила дорогая. – Чего не ясного?
- Ладно, проехали, - сказал я и почапал на остановку.
Строгость в том странном заведении была во всем. В молодом мусорке, который, переписал паспортные данные себе в журнал, во взгляде бывшего президента Путина, его портрет висел внизу, в холле, и даже в жопастых девках, бегавших по лестнице и коридорам с документами в руках.
Мне нужно было на второй этаж, в кабинет №204. На двери висела табличка с надписью «Судья Букринская Вера Петровна», напротив был женский туалет. Рядом была дверь с надписью «Судья Крыскина Ираида Витальевна». Дальше был такой же зоопарк, и я почему-то фантазировал, что судья Букринская ждет меня, покручивая в руках плетку из сексшопа, чтобы отшлепать как следует, а судья Крыскина представлялась почему-то слепым кротом в очках из мультика про Дюймовочку.
Дальше, значит, выглянула секретарь и, узнав мою фамилию и всю подноготную, пригласила на судебное заседание. Кабинет был небольшой, и нас было трое: судья Букринская, секретарь и ваш покорный слуга. Не знаю, как вы, а лично я, когда куда-то иду или кто-то в дверь стучит, или что-то подобное, всегда представляю встречу с прекрасной незнакомкой. Взгляд, шепот, восторг, как писал опять же еврей Бабель, и последующая интрижка со всеми вытекающими последствиями, как-то: гонорея, трихомонада и взбешенный супруг с ветвистыми оленьими рогами. Нет, серьезно. Когда стучат в дверь и говорят, из домоуправления, всегда представляю блондинку секси, которая пришла, чтобы снять показания с моего счетчика, и потому как счетчик я давно отвинтил и выбросил, чтобы свет жечь нещадно, а платить по средней минималке, то, значит, дальнейшее развитие событий предсказуемо. Она начинает заигрывать, я для приличия ломаюсь, а потом веду ее на свою кровать. Фантазии, как правило, обламываются, когда я вижу перед собой ужасную жэушную жабу, делающей мне последнее предупреждение установить счетчик, иначе отрежут провода к чертям собачьим.
Стоя перед дверью судьи Букринской, я не питал каких-либо иллюзий и был уверен, что увижу двух страшных и бородавчатых жаб, потому как судей и их помощников представлял именно таким образом. Оказалось, ни хуя.
Я решил, что попал на съемки журнала «Максим». Господи, я не знал, что судья и ее секретарша могут быть такими молоденькими и прекрасными.
- Встать! Прошу судебное заседание считать открытым! – объявила Вера Петровна, а я представил, как она сбрасывает свою мантию, очки в тонкой оправе оставляет, и на ней сексуальное белье и чулочки с поясом, и она игриво так говорит:
- А теперь давай-ка пошалим, гражданин правонарушитель!
И секретарша, настоящая секс бомба с умопомрачительными формами, начинает тоже раздеваться и присоединяется. Пока я страстно и в засос целую Веру Петровну, секретарь опускается на корточки, стягивает с меня штаны, гладит ноги и, влажно облизывая губки, пытается заглянуть мне в глаза. Медведев с портрета со стены смотрит строго и укоризненно, но мне по хую.
Документы и жидкокристаллический монитор сметаем со стола на пол, где-то там валяется протокол, составленный инспектором, поймавшим меня хуячившего по встречной, и решение мирового судьи Шульца.
В кармане звонит мобильный, я хочу его отключить, но нечаянно нажимаю на зеленую трубку.
Из мобильника орет Викторыч. И почему-то так громко, что, наверно, его слышно на всех этажах здания суда.
- Брат, тебя там на электрическом стуле еще не поджарили?
И ржет так, что слышно, по всей видимости, на соседней улице. И продолжает петь песенку про три года, блять, три года, блять, три года:
- А прокурор сидит в углу и хуем лупит по столу!..
Вера Петровна отстраняется и внимательно смотрит мне в глаза. Ничего, киска, продолжай, думаю я, а секретарь и не думает останавливаться.
Не успел отключиться, снова звонит Викторыч. Понятно, что переживает за друга. Ладно, пусть потерпит, мне тут весело. Выключаю мобильник совсем, потому что следующий куплет песенки отличается таким же безнравственным и аморальным содержимым.
- Гражданин! Вы слышите, что я вам говорю!
- Да-да, конечно…
Голос Веры Петровны вытягивает меня из моих фантазий в реальность. Она спрашивает, я отвечаю, сам пытаюсь отгадать, какого цвета на ней трусики? Танго или стринги? Что касается секретаря, представляю, какая у нее интимная причесочка? Треугольничек, узенькая полоска, гладко выбрито или непролазные заросли, как у одной моей прежней подружки? Странно, что все эти люди на важных должностях удивительно серьезны, и не догадываются, какие мысли приходят в голову иным придуркам. Секс с двумя дамочками. Кто из мужиков об этом не мечтал? Бергбедер в одной из книжек то и дело фантазирует что-то там о томной Веронике на пылкой Фионе, где он сверху, на томной Веронике.
Затем меня и секретаря просят очистить зал, чтобы Вера Петровна в одиночестве подумала, какое мне придумать наказание. Гильотинировать? Поджарить, как только что орал Викторыч, на электрическом стуле? Может, расстрелять в ближайшей подворотне? Я был согласен на любой исход, хотя прав было жалко. Четыре месяца без колес – хреново. Я забыл номера городских маршруток, не помню, куда и откуда они едут. Не знаю, сколько стоит проезд в троллейбусе. Хреново. Придется начинать жить заново.
Стою в коридоре. В туалет, дверь в него напротив кабинета №204, то и дело бегали молодые, кровь с молоком, работницы суда. Наверно, они там курили. Мне хотелось верить, что предавались разврату и ждали меня, когда я, осмелев, войду и оттарабаню каждую по очереди. Или всех сразу. Мне было по барабану. Меня никто не звал. Сам я робел.
Когда Вера Петровна зачитывала приговор или что-то подобное, я почти ее не слушал. Мы с секретарем стояли навытяжку, словно по команде смирно. Я представлял наш финал. Они обе на коленях, Вера Петровна все так же в очках, секретарь похотливо приоткрыла влажный ротик, глаза закрыла, чтобы не попали брызги. Капли летят в рот и на стекла очков…
- Вам ясно, что я сказала?
- Да, - говорю, а сам думаю: что, расстреляют в подворотне?
- За решением суда придете завтра, и завтра заберете свое водительское удостоверение. Вам все ясно?
До меня только сейчас доходит: решение мирового судьи отменили, Шульц вместе с инспектором, который отбирал права, идут сосать хрен у дохлой обезьяны. Я снова на колесах, жизнь прекрасна, а мотивировала Вера Петровна свой вердикт тем, что в данном участке дорога не оборудована надлежащими указателями и знаками. Я в своей жалобе тоже на этом настаивал. Да здравствует наш суд! Самый гуманный суд в мире! Хвала разгильдяям из дорожной службы.
Я выхожу из кабинета удовлетворенный, как никогда за последнее время. И думаю: о чем все-таки на самом деле думала Вера Петровна во время заседания? И какая причесочка на киске ее восхитительного секретаря: треугольничек, узенькая полоска, гладко выбрито или непролазные дебри, как у одной моей прежней подружки?..