Если в жизни уже что-то произошло, то исправить это невозможно. Предопределено ибо.
Кто бы что не говорил, и «начни с нуля» и про «не все потерянно», и, даже, «жизнь продолжается», при чем последнее всегда вызывало у меня гомерический хохот, хотя обстановка бывало, что и не располагала выражать позитив, пусть и в качестве реакции на идиотскую фразу. У тебя - то продолжается – спору нет.

Утешая человека – мы его унижаем. Из добрых побуждений, конечно. Но кому они нужны эти утешения? Только нам. Короче, эгоизм чистой воды, но речь пойдет не об этом.

Прошло уже четыре года, как Григорий похоронил свою Марью, которую пережил он всего лишь на пять с половиной часов. Жили они в поселке, занимались помимо садоводства и огородничества еще черте чем, но дело до того никому не было. Жили они дружно, Григорий не то чтобы к спиртному не прикасался, но знал меру, время и место.

Обычно, в майские прекрасные дни, которые так не ценит молодежь из-за их якобы явной ежегодной продолжительности, присели Григорий и Марья за самоваром в ветхой беседке, пьют потихоньку чай, вспоминают молодость, да соседей, как вдруг изменилась в лице Марья и говорит:
- А ведь помру я скоро, Григорий. И дату точную называет буквально, что не до секунд.
- Да, ты, старуха, не дури, - отшучивается Григорий. Может и помрешь, годы ты сама понимаешь не рок-н-ролл, а может и я раньше, но чтобы до дня и часа, тут уж извини – нацеди себе еще чашечку.
- Да уж пятую выпила, так и пучить начнет, - отвечает Марья. Ты вот не слушаешь меня, думаешь, я глупости говорю или шутки, а ведь не так это все, не так.
- Вот давай с тобой честно, Гриша посидим сейчас и подумаем, что мы с тобой хорошего в этой жизни сделали? А ведь по итогу-то ничего хорошего, кроме гадостей. Даже потомством не обзавелись.

- Или ты думаешь, если Ваньке вчера пятьсот рублей дал, так дело доброе сделал?
- А ты знаешь, что он после этого сотворил? А кто виноват? А что делать? Послать его? Так он в другом месте найдет, другим то наплевать, что упился он какой-то паленой сивухой, и только случайно его с березки сняли строители басурмане.

-Ну и что? – Григорию явно стал надоедать разговор. Удавился бы и ладно. Подумаешь. Мы-то тут с тобою при чем?!
- Да при том, Гриша, очень даже при том. Я ж с тобой не о Ваньке, чтоб он сдох, разговор веду, а он нас с тобой, на пороге Божьем стоящими.
- Ну, это как сказать: «на пороге». Я к пример атеист был ну и буддист маленько, когда в армии служил. Но там положено было. Мне все эти секты, официальные там религии напоминают исключительно лохотронщиков: Деньги есть – садись в карету – денег нет – читай газету.

- А что я хорошего сделал? Да ничего! А вот ты меня спроси, что плохого в том, что я хорошего ничего не сделал?

- Промолчала Марья, выдула последнюю чашку и пошла, спасть, заглянув в уборную предварительно.

А через четыре года Марья умерла в тот день, тот час и ту же минуту (секунды не измеряли).
Сведения эти были записаны на засаленном отрывном календаре, сохранились чудом, но когда их Григорий прочел, то забыл он и про похороны, поминки, что на кладбище идти надо, прощаться, друзей поить.
Все в нем остановилось в эту секунду, и понял Гриша, что ничего он хорошего в этой жизни не сделал, а теперь и не сделает. Мистика мистикой, а жизнь жизнью.

Разве только Марье своей памятник отольет, да дружков напоит до белой горячки.
Теперь чтобы не делал Гриша – все бы его унижало, потому что оказался он дураком.

С «нуля жизнь начинать» давно поздно, терять ему вообще было никогда нечего, а про «жизнь продолжается» - лучше уж умолчу.