-А когда война закончится, все будет как раньше?- спрашивает Ниночка маму, усталую, неожиданно постаревшую за последние два года женщину с опухшими от слез веками.

-Конечно, даже лучше,- отвечает мама.

-И папа к нам вернется?

-Вернется.

-И Сережка?

-И Сережка.

-И Алексей Матвеевич?

-И Алексей Матвеевич.

Мама берет стакан с водой и отпивает маленький глоточек.

-А дядя Митя вернется?- продолжает Ниночка.

-Вернется.

Ниночка подходит к зеркалу и начинает строить смешные рожицы.

-Мама, а можно, чтобы дядя Митя остался на войне?

-Это почему же?- все также устало, не меняя интонаций, спрашивает мама.

-От него рыбой пахнет и еще он всегда пугает меня. Говорит, что если плохо буду себя вести, то меня заберет волк. А я боюсь волка. Он страшный.

-Ну, нельзя так, доча.

-Ладно, пусть и он возвращается,- говорит Ниночка.- Мама…

-Что?

-Мам, я ежика хочу.

-Какого такого ежика?

-Обыкновенного, с ушками и пушистого.

-Да где ж я тебе его найду, еще и пушистого?

-Не знаю. Но я очень хочу.

-А больше ты ничего не хочешь?

-Хочу.

-И что же?

-Ни «что», а «кого». Нас Валентина Егоровна учила, если живое, это кого, а не живое - это «что».

-Ну и кого же?

-Петушка.

-Господи, а петушок-то зачем?

-Как зачем? По утрам нас будет будить, меня в школу, тебя на работу.

-А будильник? У нас же будильник есть.

-А мы его на помойку выбросим.

-Ишь ты, выбросим! А петушка твоего кормить надо, ухаживать. Кто же за ним ухаживать будет? Неужто ты?

-Почему я? Ты купишь, ты и будешь ухаживать.

-Но я же тебе, а не себе!

-Не «тебе», а «нам». Ты за петушком ухаживать будешь, а я за ежиком, купать его, причесывать.

-За каким таким ежиком?

-Ну, за пушистым, с ушками.

-А, ну если с ушками, тогда ладно...

Мама улыбается тонкими синими губами и ложится на изжеванный людской похотью диван.


XXX


У одной пионерки на плече жила-была родинка. Родинка, как родинка. Не волосатая, красивой овальной формы. Но, когда наступало полнолуние, эта самая родинка вдруг превращалась в светящуюся звезду о пяти лучах. Тогда она начинала больно жечь плечо и тихо, почти что шепотом разговаривать со своей хозяйкой.
Говорила всегда о разных пустяках или о погоде.

-Сегодня сыро как-то. Неуютно,- говорила родинка.

-Да уж,- соглашалась девочка.

-А завтра солнышко будет.

-А откуда знаешь?

-От верблюда,- хихикала родинка.
-Верблюда?

-Да. Вон видишь то облачко, прям вылитый верблюд. Двугорбый.

Девочка смеялась, и родинка тоже.

А на другом краю земли, в Японии жил мальчик. И у него на плече тоже была родинка. Тоже красивая. И каждый последний четверг месяца эта родинка превращалась в свастику и больно чесалась. А потом голосом отца, который уже давно погиб, ругала мальчика.

-На колени! На колени! Встал на колени!- командует родинка.

Мальчик послушно опускается на пол.

-Жри землю! Жри! Жри землю!

-Но…

-Жри землю! Жри! Жри землю!

Мальчик осторожно зачерпывает горсть земли ладошкой, как маленький живой экскаватор.

-Без рук! Без рук, гаденыш!

Он широко открывает рот и ест землю.

-Вкусно? Вкусно, гаденыш?

-Угу.

-А теперь глотай! Глотай, гаденыш!

Мальчику неприятно. Земля совсем не вкусная.

-Глотай, гаденыш!

Он сдерживает рвоту и проглатывает земляную похлебку.

-Ну, что вкусно? Вкусно, гаденыш?

-Очень,- говорит мальчик.

А потом его тошнит. Под ноги, на ботинки, на одежду.

-Свинья! Свинья! Грязная свинья!- надрывается родинка.

Мальчик плачет.

Ночью ему приснится сон. В нем – незнакомцы, одетые во все черное привязывают его к кровати черными лентами, специальными щипцами делают на спине надрез и помещают в него светящегося червяка.


ХХХ


Летом в Москве цвели тополя и было много белого пуха. Он лежал на земле, в лужах, залетал, куда ему только заблагорассудится. Пуха было столько, что казалось, в столицу снова вернулась зима. Но зима теплая, добрая. И мальчик Алеша бегал во дворе и радостно ловил ртом пух. Алешин папа уже как год ушел в армию, и с тех пор от него не было никаких вестей. А ребята во дворе говорили, что если поймать пух ртом, то непременно, в тот же день придет письмо. Примета такая.
Старуха, сидевшая на скамейке, устала наблюдать за вечно мельтешащим перед глазами ребенком и сделала ему замечание. Алеша только рассмеялся в ответ и показал ей язык. Но, мальчик забыл, что все старухи, если они не бабушки (а эта старуха не была бабушкой) – ведьмы и могут наслать на человека смертельное проклятье.

-Смотри у меня!- пригрозила старуха своим костяным пальцем.- Съешь хоть еще пушинку и в тебе вырастет тополь.

Но мальчик не послушал ведьму. Так и бегал с открытым ртом за пухом.

Утром Алеша не пошел в школу. У него болел живот. Вызывали на дом врача.

-К сожалению, ничем помочь не могу,- признался маме врач,- неизвестный науке феномен. Ваш ребенок – дерево!

-Как это так – дерево!- возмутилась мама.

-А вот так,- уклонился от прямого ответа врач.

Потом он отвел маму в сторонку и, смущаясь, предложил ей:
-Может быть его того… Нам отдадите, все таки феномен.

-Да, как вы смеете!- взорвалась мама, и выставил горе-врача за дверь.

С тех пор Алеша стал вести себя как-то странно. Все больше молчал, а если и говорил, то его речь напоминала на завывание ветра в дупле вяза.

Руки его стали похожи на корневища, волосы на осеннюю листву. А когда он ходил, то неприятно поскрипывал.

Теперь каждую ночь к нему прилетал дятел с красной шапочкой-беретом на голове. Садился на подоконник и ждал…


XXX


У девочки Люды утром выросла борода. Рыжая такая, козлиная. В школе ее начали дразнить Троцким. А ближе к вечеру она повесилась на своих гамашах.


XXX


Сережке Ахундову снились мертвецы. Каждый день. И от этого он приходил в школу не выспавшимся с синяками под глазами и плохо ел.

Сережка никому не рассказывал о своих снах, но однажды все-таки не сдержался и поделился со своей набожной тетушкой Ксенией. Она посоветовала ему сходить в церковь…

И вот холодным морозным утром Сережка Ахундов пошел в храм, тщательно проверяя, не идет ли кто за ним. Он поплотнее укутался в шарф и проследовал за тремя калечными старухами.


Войдя внутрь, Сережа обомлел от благолепия, и напустил в штаны. Церковный хор пел, а Сережка стоял, гадил под себя, и его золотистая моча сливалась с золотым убранством храма.
Он замер.

Застыл.

Окаменел.

Стал соляным столбом.

Все. Конец.


XXX


-Помру я скоро, как пить дать помру,- прокашлялся плюшевый медведь Миша.

-Да ну тебя,- ласково сказала лисичка Софья.

-Серьезно. Уже третий месяц кашель этот проклятый, а теперь еще по утрам с кашлем стала вата выходить…

-Да ну!- всплеснула лапками лисичка Софья.

Медведь Миша указал на свой осунувшийся плюшевый бок.

-Сначала думал, вата слежалась, а потом…- пространно пояснил медведь Миша.- Мне бы поролона… Да где его взять-то?

-Да, поролоном сейчас туго,- согласилась лисичка Софья.

-Помру я скоро, как пить дать помру,- повторил медведь Миша.

-Да, ладно, может и обойдется,- подбодрила его лисичка Софья и налила воображаемый чай в его пластмассовую кружку.

-Сахарку бы,- вздохнул медведь Миша.

Лисичка Софья спрятала пушистую мордочку в залатанные лапки.

-Сахарку он захотел! Ха-ха-ха!

-А что, нету?

-Неа.

-Даже воображаемого?

-Даже воображаемого.

-Это потому что мысли у них все протухли, только о ебле и войне думают,- раздался чей-то голос.

Голос принадлежал филину Клюву. Он был стар и поэтому мудр.

Или наоборот.


XXX


Нашпигованный гвоздями Спаситель по ночам слезал с креста и разминал затекшие мышцы…


XXX


Буратино молился пиле…


XXX


Скорей бы сдохнуть.