Цыгана Рому зарубила топором жена Людка. Новость эта, от которой уже два дня лихорадило, или, выражаясь языком современости, колбасило все огромное село Ульяново, явилась нашим друзьям во всей своей неприглядности –- когда Егор Протобекасов вместе со своим старым товарищем Карпом Савельевичем Савельевым подъезжали к повороту в свою деревню, что напротив Красной церкви, то им открылась огромная толпа сумрачных мужиков стоящих вокруг гроба, в котором лежал кто-то весьма и весьма бледный.
– О! – по своей привычке громко воскликнул Карп, – гляди, хоронят кого-то.
– Мон шер, ты дико догадлив. Прямо как майор Смайли, – ответил Егор. Как и у основной части населения среднерусской возвышености, вид покойника не вызывал у него особого восторга.
– Я знаю, кого хоронят, –- подал сзади голос Алексей Алехин, малолетний и одновременно великовозрастный воспитанник Протобекасова и Савельева, сосланный ими в деревню за пристрастие к психоделическим веществам, –- это Рому-цыгана хоронят. Его жена убила.
Алекс жил в деревне уже почти два года, ассимилировался и подружился со своими ровестниками, с псилоцибина плотно и надежно перес на водку, отрастил здоровенный живот и крепко сошелся с Ленкой Банюковой – продавщицей из ларька. В настоящий момент он возвращался из кратковременого отпуска в столицу, где слушалось дело об отъеме у него комнаты в коммуналке на Писцовой улице. Карп заблаговременно задружился с судьей, женщиной в годах и вскоре дело благополучно было решено в пользу Алекса. По этому поводу настроение у всех троих было приподнятое. К тому же ехали они не просто так, а приготовить избу к приезду приятеля Егора – Бориса Эмильевича Вальдшнепа-Суходольского, либеральных взглядов магната. Ожидалась продвинутая пьянка с дорогими сортами бордо, охота на утку и прочие не менее значимые удовольствия. Стояла та самая ранняя весна, что напоминает позднюю осень.
– …За что убила?! – Карп взволновался не на шутку. Подобно проницательным теткам из пятиэтажек, Савельев обожал тему смерти и разговоры о ней. «Схоронили», «упокоилась», «Царствие небесное», «погост» – это были ключевые, знаковые слова в его веселой речи.
– За что-за что. Бил он ее смертным боем. Каждый день бил. Говорят, двадцать ударов топором она ему нанесла.
– Это как-же надо замучить бабу, чтобы она здорового мужика завалила, –- подивился Протобекасов. За годы наездов в Ульяново он стал там уже почти местным жителем и конечно же, знал Рому, не раз выпивал с ним в общих компаниях и раз как-то парился с покойным в бане.
–- Нормальный же раньше был мужик, –- сказал Егор как-бы про себя.
–- Он же вроде сидел, Рома – начал вспоминать Карп.
–- Два раза, –- уточнил Алекс, –- второй раз за убийство.
–- Точно-точно, –- живо отозвался Протобекасов, –- какгда они всей толпой марьяниного мужа завалили ни за что в Дурнево. Первый раз не знаю за что сидел, а второй раз это уже при нас было, помнишь, Карп?
–- Угу.
–- Я помню, он тогда через несколько месяцев уже снова дома был. Не пойму, что это у нас теперь за убийство три месяца дают?
–- Говорят, Рома даже до зоны не доехал, Прямо из пересылки осободился. По амнистии, вроде. –- Алекс на правах местного жителя знал все подробности.
–- На убойную статью амнистия вроде бы не распространяется. – задумался было Карп, опершись локтем на руль, но тут Протобекасов одернул его:
–- Поехали, какого дьявола тут стоять.
Угрюмые рожи в толпе вокруг гроба начали уже недобро поглядывать на машину с московскими номерами.
–- Я и не знал, что в Ульяново так много криминальных элементов, –- весело заметил Алекс, –- можно прямо снимать их всех на камеру. «ОМОН снимает похороны местного криминального авторитета. Вглядитесь, товарищи, в эти одухотворенные лица. Они мешают нам жить». Константин Епрст, скоро на пе-ервом канале!..
–- Поехали, Карп!

Вальдшнеп прибыл под вечер.
Тяжелый кактанк «Гелентваген» плавно вырулил на стоянку под яблонями. Мягко погасли фары. Алекс, Егор и Карп, уже изрядно освеженные, стояли на крыльце, курили и вглядывались в лобовое стекло машины.
– Какая-то баба с ним… – зафиксировал наблюдение Карп, – это не та ли проститутка, Егор Дмитрич?
Прошлый год на осеннюю утку Вальдшнеп-Суходольский приезжал в гости к Егору со жрицей любви, довольно дорогой, но вполне, как выяснилось тогда, компанейской девушкой. Вместе с деревенскими подругами наших героев она радостно уселась смотреть «Любовь и голуби» и когда уже изрядно нагрузившийся Боря, мигая мутным глазом, стал тащить ее в опочивальню, слегка отшила клиента:
– Ну иди, иди, я сейчас. Буквально одну сигаретку.
Столь нехарактерным для проститутки поведением барышня вызвала к себе уважение. Наутро же она помогла убраться в избе – несмотря на то, что Вальдшнеп привез ее в наряде для отеля «Редиссон-Славянская» (где, собствено и арендовал девушку) – а не для охоты. Потом подруга миллионера помыла вместе со всеми посуду и за чаем обсудила с девками тяготы женской доли. В общем, оставила о себе самое благоприятное впечатление и Карп, памятуя тогдашнее, весьма учтивое предложение Бориса «угоститься» барышней (от которого, впрочем, все отказались), на что-то тайно рассчитывал.
– Да нет, – огорчил его Протобекасов, – у него любовь, говорят.
Любовь была выше Бори на голову, имела длинные рыжеватые волосы – слегка вьющиеся – невыразительную фигуру, скрытуюю под непонятного происхождения джинсами и курткой и крайне странных форм лицо. Именно форм, а не очертаний. Друзья переглянулись недоуменно.
– Это Ира. –- представил свое сердцебиение Борис Эмильевич, – Ира, это мой друг Егор. Это Карп, это Алексей, его вассалы.
Все проследовали в избу, где уже шкворчала в русской печи фаршированная чесноком баранья нога.

–-…а бордо, Карп Савельевич, в прошлом году не удалось. Просто говно бордо! – вот что я вам скажу, – по ходу трапезы Вальдшнеп сообщал интригующие подробности из мира новых русских, – Бургундское чуть лучше, но танины вяловаты.
– Кто вяловаты? – не понял Савельев.
– Танины, Карп. Такая особая субстанция в вине, которую во Франции улавливают лишь несколько десятков человек, – разъяснил Протобекасов, – А в России один только Вальдшнеп, да и то под настроение.
– Нет, ну какой негодяй! – Боря отложил вилку в сторону и отхлебнул добрый стакан красного – позапрошлогооднего, а стало быть, с неплохими танинами, – Ира, этот человек считает своей обязанностью прилюдно осмеивать меня. Да, я люблю бордо и смею сказать, что разбираюсь в нем.
– Помилуй, мин херц, мы все любим тебя, – сказал Егор чистую правду. Все друзья и знакомые очень любили Борю Вальдшнепа, но, несмотря на все его к тому старания, принимали не очень всерьез.
– Есть ли облась человеческих знаний, где ты не сведущ? – задал Протобекасов сам себе риторический вопрос. – Нет такой области. Скажи, Боря, когда была Полтавская битва?
– В 1711 году, –- довольно улыбаясь, ответил Вальдшнеп.
– Пять. Твердое “пять”. А теперь скажи мне ты, Алекс, кто победил в Полтавской битве?
Алехин перестал жевать и с набитым ртом уставился на Протобекасова.
– Ну же, мой друг.
– Немцы?
– Браво, браво. Вот видите Ира, насколько различаются поколения в своем подходе к знаниям.
Ира вертела головой, улыбалась, ни черта не понимала из того,о чем говорят за столом и смотрела только на Борю.
– А помнишь, как мы были с тобой в Хорватии? – cпросила она его безо всякой связи с предыдущим разговором. Ей было непонятно, о чем говорят эти люди, когда рядом есть Боря, ее Боря. Пусть и временами ее. Но ведь это только пока, да?..
– Я возил Иру на особенную псовую охоту, –- Вальдшнеп отпил, довольно откинул голову и придал своему лицу выражение Николая Первого, царя-рыцаря. – Ире понравилось. Правда, дитя?
– Очень! –- дитя прыгнуло Боре на коленки, нисколько не стесняясь присутствующих. –- Я так люблю, тебя, милый!
– Нам выйти? – деловито осведомился Протобекасов. В своих беседах с Вальдшнепом-Суходольским он всегда достигал того особого энергетического состояния, когда кажда фраза вызывает внутренний восторг еще до того, как произнесена, а будучи произнесена, словно повисает в воздухе. В народе такая манера речи называется “непрерывное подъебывание”. В отличие от многих других его собеседников, Боря был природно добр, не обижался и оба они получали удовольствие от разговора.
–- Где взял Иру? – деловито спросил Бориса Егор, когда оба они вышли покурить на двор, под старую грушу.
–- Нас познакомил Милославский…
Андрей Милославский был школьным приятелем Бориса, рыхлым и добродушным фанатом интернета. Телефон в его доме всегда был занят, хозяин бородил по сети непрерывно – как Вальдшнеп по лесам. Милославский был беден, перенес недавно тяжелую болезнь и Боря как мог заботился о нем. В благодарность Андрей настравивал Боре сложный компьютер, ставил программы и как-то пригласил на странную тусовку, куда и пришла Ира, девушка совершенно не бориного круга.
– Я влюбился сразу и через две нели повез ее в Хорватию. Это сейчас я подуспокоился, а тогда у меня был гон. По пять раз в день, представляешь?.. А она ведь к тому же очень нуждается. – переход темы был несколько неожиданным, видимо Вальдшнепу льстило сознание того факта что у него любовь с девушкой “из народа”, –- …Ира окончила хоровой факультет в Перми, но работает бухгалтером. За пятьсот долларов в месяц. Это ведь очень немного.
– А ты что же?
– Я стараюсь – вещами. Деньги я как-то не люблю давать.
– То есть, обидеть боишься?
– Ну, не знаю. Как-то так… Не знаю.
– Не бойся. Впрочем, это твое дело. Ты влюблен, тебе и карты в руки. Спать пошли, Михалыч завтра приедет рано.
.
Савельев уже храпел в углу, намотав на себя несколько одеял и уткнувшись носом в несвежую подушку. Протобекасов и Алехин лежали и в темноте, переговариясь перед сном.
– До чего же Карп мерзко храпит, – мечтательно заметил Алекс. За годы жизни в деревне он столько раз слушал карповы трели, но все никак не привык.
– Надо кинуть в него сапогом, - предложил Егор.
– У меня только тапок есть.
– Пластмассовый?
– Ну да.
– Не долетит. А если и долетит, то не подействует. Сапог, сапог нужен.
– Я видел, когда Борис вещи заносил, у него хорошие сапоги есть. Финские, тяжелые.
– Ну не пойдешь же ты сейчас к нему ломиться. У него сейчас самый момент. Кстати, Карп-то Ольгушке звонил, ты не заметил?
– Звонил, старый сатир. Мурлыкал, договаривался.
– Значит, завтра приведет. Или к ней поедет? Нет, лучше к нам, веселей будет. Давай завтра будем баню топить…
Алехин уже спал, по обыкновению забыв на ночь снять штаны с носками.

В семь утра приехал прославленный охотовед Владимир Михайлович Яшкин. По избе уже расхаживал омерзительно бодрый Вальдшнеп-Суходольский, в норвежских шерстяных брюках и новозеландских подтяжках. Он пил чай и ел плавленный сыр «Виола» с хлебом. Карп спал – в той же позе что и вчера. Алехин лежал на кровати и смотрел на происходящее одним глазом. Протобекасов шнуровал толстые бахилы и проклинал своего друга, встающего в такую рань.
– Ну что, Михалыч, тетерев-то есть? – церемонным поклоном и рукопожатием приветствовал Боря сталкера. – Шалаши-то делали?
– Тетерев-то есть. На полях, много. А шалашей нет… Как подойти-то к нему?
– Ничего, подъедем, – Алькевич извлек из футляра свою любимую игрушку – австрийский карабин “Блейзер” с тремя сменными стволами. – Вот этот ствол будет на птичку в самый раз, – мечтательно заметил он.
Михалыч повеселел.
–- С таким аппаратом можно ехать. На моей поедем?
–- Зачем? – удивился Боря. – на моем будет удобнее.
Алехин быстро слез с кровати и стал натягивать куртку и шапку. Порысачить на «Гелентвагене» по родному Ульяново представлялось ему весьма увлекательной затеей.
День выдался солнечный, веселый. Протобекасов больше любил чуть пасмурную погоду, когда тоньше сочетаются голубые цвета неба, коричневато-вишневых веток и сухой серо-желтой травы. «…и никакой тебе Бакст или Сомов этого не передадут. И Волошин тоже. Разве что только Альберт Бенуа, но ни в коем случае не его брат Александр», –- предавался он эстетским размышлениям, пока Вальдшнеп крутил руль, а Михалыч негромко ассистировал ему: «…здесь налево, на грунтовку сворачивай. Во-во. О, вот он! Слева, видишь? По полю ходит»
Машина остановилась прямо на шоссе, соединяющем Ульяново и Козельск. Было восемь утра, легкий морозец и солнце. Вальдшнеп опустил стекло и высунул ствол в окно. На поле слева, то появляясь, то исчезая за межой, мелькала черная с красным крупная тетеревиная голова.
– Давай! –- напряженно прошептал Михалыч. Охотник до мозга костей, он каждый раз так переживал на охоте, как будто предстояло добыть еду на год вперед. Вот и сейчас он незримо слился со стрелком в единое целое. –…стой!, – внезапно сменил он команду, – машина идет.
Борис медленно убрал ствол в кабину…
Любой охотник знает, что тетерева положено бить из гладкоствольного оружия, самым раним утром на току, то есть в полях, из заранее построенных шалашей, в каковые предполагается охотнику поместиться загодя, то есть часа в три ночи и ждать рассвета. Ну так это же полагается, жизнь-то куда многограннее.
Вальдшнеп снова высунул ствол.
Выстрел гулко разнесся в морозном воздухе.
– Попал? – спросил себя Боря. – Нет, не попал, кажется. Ветер.
– Не попал, – подытожил Яшкин. С поля пондялись несколько тетеревов, но из четверых участников только Михалыч знал, сколько изначально птиц было на поле. – Поехали дальше, еще будут они.
Далеко ехать не пришлось. Проехав от шоссе километров пять, Михалыч велел остановиться и тут же углядел в поле черную точку.
– Давай, давай, подъедем ближе, – скамандовал он Боре.
– Да зачем, я и отсюда возьму, – Борис Эмильевич был тверно уверен в своем чудо-оружии.
– Двай ближе! Они не боятся машин.
Машина тихонько катилась по полю, сворачивая немного вправо – под выстрел с водительского места.
По полю нагло ходил жирный тетерев. Боря остановил джип, опустил стекло и хладнокровно выключил зажигание. Всех, кроме него трясло от напряжения. Боря прицелился, выдохнул и аккуратно выстрелил. Тетерев остался на поле, только что-то отлетело –- то ли перья, то ли кусочки земли. Михалыч уже бежал к добыче.
– Надеюсь, я попал не в корпус, –- жеманно заметил Вальдшнеп, вылезая из машины и закуривая сигарету «Трешер», – в противном случае есть будет нечего.
– Ничего, мы съедим если что, – радостно заметил Алехин, - отличный выстрел.
– Да, неплохой, – согласился Борис и вытащил из багажника зеленый пластмассовый ящик с крышкой – для дичи.
Сходным манером был добыт и второй тетерев на поле поблизости. Разве что в этом случае Михалыч и Боря перед выстрелом долго совещались, не большая ли это ворона. Больше всех второму успеху радовался Алекс.
– Добыча, добыча идет нам в руки! –- он уже видел тетерева на сковородке.
Все уже подогрелись коньячком из фляжек Бори и Егора и теперь ехали подальше, на то самое поле, где когда-то друг Протобекасова архитектор Андреев стерелял в лису из двустволки картечью с расстояния метров в семьсот.
– Юра, это же, блядь, не зенитка! – только и сказал тогда зодчему, безнадежно испортившему загон, запыхавшийся от бега Михалыч...
Сейчас все было наоборот. Отменный стрелок, комфорт передвижения к цели и благородная сдержанность беседы.
– Ждите, я обегу он тот лесок, – сказал Михалыч, но в машине остался только Алекс, Борис и Егор пошли следом, по опыту зная, что всегда лучше быть поближе к месту событий. Михалыч намного опередил их и уже осторожно высовывал голову из-за копешки сена, по гусиному смешно вытягивая шею.
–- Тихо! – напряжено повернулся он к охотникам, ибо утренний ледок зело трещал под сапогами, –- тихо! Там они. Целая стая! Идут по полю, перелетают понемногу. Пошли, Борис.
Егор тихо пошел назад, чтобы не мешать охоте лишними шумами, но в этот момент стая взлетела с другого края перелеска…

Еще немного поездили по дороге вокруг далеко сидевшего тетерева, но ближе не смогли подъехать из-за глубоких, заросших травой рвов вокруг поля.
– В разлив даже щука в них, бывает, заходит, – проинформировал Михалыч, – давай назад, на другой стороне дороги посмотрим.
Там их ждала третья удача. Боря выстрелил, когда тетерев уже взлетал. Две птицы ушли вдаль, усердно махая крыльями (вы бы тоже замахали, если бы по вам стрелял сам Вальдшнеп-Суходольсикй!) Однако, птичьей тушки что-то не было видно на поле.
– Промазал, – в сердцах сказал Борис, – не ходи Михалыч, я промазал. Ведь с упреждением стрелял, сантиметров семь брал! Не ходи, нет там ничего.
Михалыч пошел и принес тетерева.
Еще когда он появился из-за бугорка, держа за лапы черную птицу с болтающейся головой, радость уже была безмерной, – примерно как при выходе любимой команды во второй круг лиги чемпионов.
– Ну, Егор, надо ехать. Уже они с полей улетают, –- сообщил Яшкин, довольный, как и все.

Номером два на сегодняшний день значилась речка Вытебеть с обитающими на ней утками, в большинстве своем еще пролетными, останавливающимися в Калужской губернии на своем длинном пути на Север. Только в это время здесь можно встретить до двадцати видов утки – от небольшого северного чирка с необычайно изысканным серо-кремовым оперением до жирного крякового селезня весом под полтора кило. А что может быть вкуснее дикой утки?..
Опять-таки, каждому охотнику доподлинно известно, как должна производиться весенняя охота на утку. На берегу речки или иного водоема строится опять же шалаш, или какое другое укрытие. Непосредственно в секторе обстрела на воде привязывается за ногу приманка – утка женского полу. Подлетающего к ней с сексуальными намерениями селезня и полагается бить дробью номер пять. Именно селезня и никак не его бабу. Предполагается, что бабу-утку все равно рано или поздно покроет тот или иной селезень (хотя бы и без любви), она в конечном итоге даст желанный приплод и природа не оскудеет. Все вроде бы правильно, гуманно. Но если бы все селезни нашей страны соединились, то непременно заклевали бы до смерти придумщиков сего охотничьего уложения. Кроме того, чрезвычайно трудно, а в условиях нашей действительности практически невозможно изловить живую утку-мать для сей садистической затеи. Из-за этого значительно чаще используют (если используют) искусственно изготовленную крякву – в последние годы преимущественно из резины. На Русском Севере, где идеи гуманизма развиты были необычайно широко, для охоты применяли уток из еловой древесины, изготовленных и раскрашенных с необычайным искусством, с соблюдением таких вроде бы невидимых на первый взгляд подробностей, что все известные художники-анималисты должны были бы от зависти повыдрать последние волосы на своих лысых головах.
Но это все, повторим, было давно. Кто, спрашивается, будет долгими зимними вечерами вытачивать утку из сухого пня, когда сейчас с помощью ящика водки можно украсть корову с фермы? Понародившиеся же в последнее время богатые охотники, в одночасье создавшие закрытые клубы и все почти поголовно вступившие в Общество Любителей Охоты по Правилам (ОЛОП им. П. Н. Гусева), хотя и тщатся изобразить из себя британских денди на пленере, но тоже не прочь стрельнуть свосем не по правилам. И желательно на халяву, не платя по пятьсот долларов за сессию местной охотничьей инстанции. Потому что все нефтяные и финансовые магнаты, как ни крути, были когда-то пионерами, поджигали помойки и со счетов это не сбросить. Да и зачем, собственно, одному богатому дураку охотиться на утку по правилам, когда вся губерния в это время (две недели в апреле) из тысяч стволов лупит ее где застанет и почем зря?..Но мы отвлеклись.
Для утиной охоты Михалыч обыкновенно предоставлял Протобекасову резиновую лодку типа «Нырок» (им же самим Михалычу и подаренную) и гребца. Так было и в этот раз. Отъехав от села километров трицать, свернули в верховья Вытебети. Шикарный «Гелентваген» пришловь оставить в деревне вместе с добычей («Милый!!! Сколько красивых птиц ты убил! Как я люблю тебя!» – закричала девушка Ира) и пересесть на «буханку» Михалыча, поскольку ехать предстояло сквозь метровую грязь и только жилистые руки гвардии охотоведа могли вывести УАЗик на берег.
Надули лодку. Борис Эмильевич приложился к бутылочке «Принц де-Пульньяка». Терпкий аромат благородных коньячных спиртов распространился в холодном воздухе.
– Теперь твоя очередь, Егор, – Вальдшнеп благородно предложил другу место стрелка на носу судна.
– Ты же гость, Боря.
– Нет, я так не могу. Ты же тоже должен добыть дичи.
– «Я-же тоже». Я сто раз уже плавал. Лезь в лодку, пижон.
– Ну хорошо. Возьми мой бумажник и часы.
Протобекасов принял на хранение объемистое кожанное изделие, скорее напоминавшее папку и содержащее около тридцати золотых и платиновых кредитных карточек разной степени привелигированности и тяжелые часы “Фрэнк Мюллер” с редкой надписью сбоку вдоль корпуса: «From Frenk to Boris. In memory hunting in Austria».
– Ждем вас у железного моста, там остановитесь – сообщил гребцу Михалыч и залез в кабину, – поехали, Егор Дмитрич.
Маленькая зеленая лодка, слегка прогибавшаяся под тяжестью двух человек заскользила вдоль по течению по коричнево-зеленой весенней воде. Вальдшнеп курил, держа вертикально свой новый “Меркель”.

…Собственно, “Меркель” был не новый. Еще в Москве, задолго до поездки – примерно за полгода, в начале зимы, раздираемый сомнениями Борис Эмильевич жаловался Егору:
– Понимаешь, никак мне не удается подобрать подходящее гладкоствольное. Три карабина у меня вполне приличных, штуцер тоже хороший, не стыдный, прямо сказать, штуцер. Оптикой я тоже пока доволен. А вот гладкий ствол никак не идет в руки. На свою старую “Беретту” я уже глядеть не могу. А хорошее английское ружье надо заказывать, год-полтора ждать, да и жаба душит такие деньги платить.
– И где же ты видишь выход?
– У нас в клубе продается великолепное ружье. “Меркель” 1974-го года выпуска, не использовался, лежал в футляре. Двенадцатый калибр. Замок, стволы, гравировка – все в идеале. Просят восемь тысяч, отдадут за пять. Плюс хороший кожаный чехол.
– Так что же смущает тебя?
– Я уже было решился, но мой друг Фалин, сволочь такая, сказал мне: «Для Атоса это слишком много, а для графа де Ла Фер слишком мало». Помнишь, в «Трех мушкетерах»…
– Натюрлих, помню. И ты, стало быть, растерялся.
– Именно. Понимаешь, «Меркель» марка несомненно очень весомая. Очень благородное оружие. Но это не «Пэрд» и не «Голланд-Голланд».
– Но ты же ездишь на «Мерседесе», хотя есть и «Астон-Мартин», и «Бентли»
– В твоих словах есть несомненная логика. Но сомнения терзают меня, а тягостные раздумья мешают досугу. Попробуй этого «поийака», он хорош…

Спустя три месяца после приведенного разговора сделка состоялась

Накануне, сразу после приезда и первой бутылки бордо Вальдшнеп распаковывал чехлы с оружием.
– Вот он, «Меркель», – сказал он Егору, любуясь гравировкой и просто млея от щелчка затвора, – …впрочем, ты его видел еще до того.
– Видел-видел, – откликнулся Протобекасов, собирая в уголке свой собственный «Меркель». Он купил его лет пять назад в оружейной комиссионке то ли за сто, то ли за сто пятьдесят долларов. Ружье было датировано 1946-м годом и за минувшие с того времени годы кто-то славно походил с ним по лесам (Егор еще вспомнил, что подумал при покупке: «Надо же, Германия в руинах лежала, а уже они ружья делали»). Приклад был отбит резиной толстой, стволы у окончания чуть-чуть раздуты, а дерево сильно поцарапано. Палил же «Меркель» весьма прилично и Егору вполне хватало. Выпендриваться ему было не перед кем, а у местных ульяновских охотников его ружье котировалось высоко. Но не таков был Вальдшнеп-Суходольский.
– У «Меркелей» есть несколько вариантов изготовления стволов, – привычно читал он лекцию по оружейному делу, стоя с ружьем возле печи и не забывая отхлебывать красного винца. – …да, танины слабы. Так вот. Первый и самый качественый имеет заводское клеймение в виде двух сцепившихся львов и букву Z в готическом исполнении, нанесенные на соединение стволов у самого затвора. Второй вариант, чуть худший, но зато более редкий, исполнялся во времена правления Конрада Аденауэра на одном из заводов фирмы, попавшем во французскую зону оккупации. Там ставились еще и буквы DM в дополнение к Z – но уже без львов –, что означало «Дойче Меркель», то есть доподлинно немеций, как, допустим Карс Цейс, а не Карл Цейс Иена. Ну и, наконец, третий самый распространенный вариант – времени раcцвета фирмы, ГДР, 60-е и 70-е годы. «Меркели» делали и позже, до самого падения стены, но золотое время – именно это. Излишне напоминать, что все «Меркели» – это классические «вертикалки».
– И какой же у тебя вариант ствола? – поинтересовался Егор.
– У меня, к сожалению, третий. Крепкий ствол, но не лучший. Кстати, а у тебя какой? У тебе ведь тоже “Меркелек”.
Протобекасов отсоединил стволы и отдал Боре.
– Откуда я знаю. Я и не смотрел никогда.
– Сейчас узнаем. Хм… У тебя первый вариант. Ну, давайте ужинать.

И вот теперь Протобекасов стоял вместе с Михалычем возле железного моста через Вытебеть и ждал друга. Он, как и многие русофильствующие эстеты, безумно любил это время – самую ранюю весну, когда земля покрыта сухой желто-серой травой, снега уже нет, но почки на длинных ветках прибрежного кустарника еще только-только обозначились. Ветер гудел в тяжелых конструкиях моста, перекинутого через речку посередине огромного поля.
– Михалыч, а для чего этот мост построили? Военные что-ли?
– Не. Это карьер собирались на том берегу разрабатывать. Мост построили, а потом перестройка началась. Теперь вот от него листы отдирают, на “чермет” сдают, уроды.
Из-за берез на той стороне реки поднялась тройка кряковых. Сделав было круг, но, заметив охотников, утки благоразумно развернулись в сторону дальнего сосонника (так Яшкин назвал сосновый лес) и селb на самой краю, в зарослях ольхи. Егор вскинул было ружье.
– Да ну. Далеко, –- заметил Михалыч. – У воды сели. Там на опушке пруд есть.
– Может, я схожу?
– Cходи, им еще минут двадцать плыть.
Егор закинул ружье за спину, засунул руки в грудны карманы куртки и пошел по мосту. Конечно, шансы подстрелить утку возле заросшего кустарником полу-пруда, полу-болота были ничтожно малы, но стоять было скучнее. Огромные черные вороны летали, громко каркая, в небесной голубизне.
Естественно, никаких уток он не обнаружил. Походив вокруг воды, Протобекасов свернул в сосновый лес. Огромные, в обхват сосны тесно росли на пригорке, кронами полностью закрывая небо. Но солнце светило параллельно земле, и кора деревьев сверкала, словно ее покрыли матовым лаком. Егор пошел выше, вспомнив, что Савельев рассказывал ему об обнаруженном здесь странном кладбище.
В прошлом году старый Карп точно так же ждал его здесь возле моста и от нечего делать пошел гулять.
– Ух, Митрич, кладбище там! – сообщил он возбужденно Егору, когда тот вытряхивал уток из лодки, – кресты покосившиеся и какой-то летчик похоронен. Жутковато там.
Действительно, было как-то не по себе – потому что нигде поблизости не было видно никакого жилья. Ни живой деревни, ни брошенной.
А только небо и ветер. Поля и столетний сосновый лес. Старые кресты частью сильно покосились, а некоторые, вовсе сломанные, были прислонены кем-то к соснам. За кладбищем следили. Егор постоял перед могилой летчика. “Илья Дмитриевич Дорохов. 1911 – 1969”. С крашеного зеленой краской обелиска со звездой смотрел на него тридцатилетний мужчина в фуражке с крылышками. То-ли сержант, то-ли - старшина. Точно было не понять, потому что овал фотографии обрезал погоны посередине. Скорее всего, старшина. “Ну что ж, спасибо тебе, Илья Дмитриевич”, – подумал Егор и отправился назад к мосту – навстречу солнцу. По реке, уже совсем неподалеку слышались выстрелы. Тук! Тук! “Вальдшнеп палит. Эк его разбирает.”

– Ну что, Боря? – спросил он через десять минут, слегка запыхавшись от быстрой ходьбы.
Борис был не то чтобы мрачен, но слегка понур. Он нес к машине здоровенного зеленоголового селезня и двух серых чирков.
– Мажу, я с него, Егор, мажу. – он осторожно прислонил свое благородное ружье к ржавому бамперу бухананки», – Никак не пойму в чем дело. Придется, видимо, серьезно заняться пристреливанием. Мне давно рекомендовали некий тир. Надо проверить осыпь дроби.
– Ну-ну. Но три птички тоже неплохо. Хотя, конечно, для тебя это не результат. А вот мне бы было простительно.
Вальдшнеп-Суходольский скривился, как от умершего «Марго».
– Не пей кровь. Да, мажу. Обязуюсь исправиться. Хочешь коньяку?..
– Много утки по реке? – сурово спросил Михалыч гребца.
– До хера. – кратко ответил тот, складывая весла.
– Да, тепло в этом году, – подытожил охотовед. – Ну что, все на сегодня? Или на тягу поедем?
– А тянет?
– Да вроде бы тянет. Если не похолодает и ветра не будет.
Егор решил не смущать Бориса еще раз из-за необстелянного ружья.
– Завтра поедем. У нас сегодня программа. Праздник, праздник нужен душе.


Охотники высадились возле дома.
Алехин и Карп Савельич расхаживали по усадьбе с граблями и жгли листву под яблонями. Судя по их довольным физиономиям, бутылочку они уже распили. Пылал костер возле беседки, а плотно утрамбованный в тазу шашлык уже давно пускал аппетитные соки.
– А где Ира? – поинтересовался Борис.
– В доме телевизор смотрит, – ответил Алекс.
Боря проследовал в апратаменты, Егор остался принять доклад.
– Ну, что вы тут делали? Вижу, выжрали уже. Что девушка? Не обижали?
– Странная он какая-то, – ответил Алехин. – С утра ей говорю – «давай посуду помоем». «Я не умею,» – отвечает. Села перед телевизором и весь день кассеты смотрела с «Оба-ной». Четыре часа хихикала, как дура.
– Я ей говорю, – вмешался Карп, – чего ты дома сидишь, иди на улицу погуляй. Она отвечает: «Я не умею». Вышла, посмотрела, как мы убираемся – и снова в хату, сидит, смеется. Мы уж и полы помыли, а она сидит и сидит.
– Зато она доставляет удовольствие нашему товарищу. – философски заметил Егор. – А он наш гость. А вам бы, мерзавцам, все бездельничать и водку жрать. Карп, Ольгушке звонил?
– Звонил, – довольно улыбнулся тот, – Ждет, говорит. С работы только пришла. Сейчас, говорит, дочку покормлю, гулять отпущу и ты, мол, приходи.
– Нет уж, мы тебя не отпустим. Сюда привози.
Ольга Червякова, младший научный сотрудник местного заповедника “Калужские пеньки” была последней, то-ли шестнадцатой, то-ли семнадцатой по счету пассией Карпа Савельевича в здешних местах. В отличие от более молодых членов коллектива, Савельев предусмотрительно старался избегать долгих привязанностей и удовлетворял свою стариковскую похоть с помощью точечных ястребиных атак. Лишь две или три деревенские особы удостоились его длительного внимания. Одной из них и была госпожа Червякова, вполне миловидная особа в очках. Сие обстоятельство почему-то особенно возбуждало Карпа Савельевича и старый сатир частенько заставлял девушку выделывать разные трюки с обязательным применением оптического прибора.
– Ну, я поехал, – сообщил он, залпом опрокинув полстакана водки и пояснил, – Для храбрости. Вдруг у нее кто есть. Я-то ведь раз в месяц приезжаю.

…Вальдшнеп аккуратно доел шашлык, долил себе вина и вытер рот платком.
– М-да, весьма вкусно. В ближайшее воскресенье, Егор, я приглашаю тебя отведать моей камчатской медвежатины. Это был призовой мишка. Мне выпала честь занять второе место в мире по среднерусскому медведю. Моя жена Мария крайне своевременно заморозила добычу. (Протобекасов искренне восхищался способностью своего товарища свободно упоминать о жене в присутствии любовницы. «Молодец Боря, дисциплина в этом деле прежде всего!)
– Почему «второй в мире»? – поинтересовался малосведущий в охотничьих чемпионатах Алехин.
– Потому что, Алексей, среднерусский бурый медведь обитает только в России, да и то не везде. Таким образом, местный чемпионат автоматически становится мировым.
– То есть, если ты убил самого большого суслика в Пакистане, то ты чемпион мира по этому суслику? – уточнил Протобекасов.
– Именно. Но в Пакистане не охотятся на сусликов.
– А на кого там охотятся, милый? – вступила в беседу девушка Ира с большим сердцем и такими же щеками.
– На талибов, – ответил за милого Егор. – Американцы усиленно охотятся на талибов и поэтому Борис Эмильевич никак не может поехать туда на суслика.
– Ты негодяй, Егор Дмитриевич. Резонер, ничего святого. Прильни же ко мне, дитя, – последняя фраза адресовалась уже даме сердца. Дитя немедленно прильнула и протянула Егору невесть откуда оказавшийся у нее в руках фотоаппарат.
– Снимите нас на память, пожалуйста.
Протобекасов взглядом спросил у Бори согласия. Согласие последовало. Миллионер уже изрядно напился и совсем размяк от любви. Ира прижалась губами к его небитой щеке.
– Готово, – Егор отдал ей машинку. –- продолжаем веселиться.
Внутренне он удивлялся беспечности товарища, позволившего своей возлюбленной сделать такие серьезные снимки. «Всякая любовь проходит,» – Егор достиг уже того возраста, когда появляется некий опыт – «…а потом начинаются материальные проблемы. Зачем же оставлять улики?». Борис был иного мнения. «Ну пусть, пусть глупая девочка снимется со мной, если ей так хочется. Это же не долговая расписка.»

Через полчаса, когда обе стрелки часов уже приняли строго вертикальное положение, прибыл раскрасневшийся Карп с Ольгушкой. Вальдшнеп, которого уже девушка Ира мягко, но настойчиво влекла в апартаменты, сразу оживился.
– Да-да, Оля, я вас давно жду, чтобы поговорить о делах вашего заповедника. Вы ведь, кажется, научный работник? Мне говорили о вас…
Что и говорить - Оля была крайне хороша в этот час. Она недавно покрасила волосы в цвет воронова крыла, очки необычайно шли ей и, вдобавок, она стала изображать из себя скромницу, присев на краешек стула и отказавшись пить водку. Борис уговаривал ее. «Выпейте же, это вкусно.»
Через десять минут разговора он начисто забыл о существовании Иры.
Иру, понятно, это совершенно не устраивало, но она не знала как себя вести со своим могущественным другом, ибо это было впервые в ее практике.
– Да, да, Оленька, – мурлыкал Вальдшнеп, пожирая взглядом обтянутую платьем фигуру девушки, – мне непременно нужно будет встретиться с вашим директором. «Калужские пеньки», вы говорите? Члены нашего клуба еще не охотились здесь. О нет, конечно, не в заповеднике, в охранной зоне. Есть кабан, говорите? Вы прекрасно выглядите, между прочим.
«Решает, мерзавец, сразу две задачи. Уважаю» – подумал Егор.
Ира вышла в сени, громко хлопнув дверью.
Борис Эмильевич не обратил на это совершенно никакого внимания и притерся еще ближе к Ольге. Протобекасов вызвал товарищей в кухню, на совет.
– Боря потек, – констатировал он.
– Уступаю. Уступаю Олю Боре, – Савельев произнес отречение тоном Тиберия, милующего провинившегося раба.
– Как же так, Карп, а любовь? – деланно удивился руководитель экспедиции.
– Да ну ее в жопу, эту любовь. Спать хочу. Пусть он ее в баню ведет, там приделает, да и все дела. А мы все – спать.
Карп Савельич был сильно пьян, – впрочем, как и все. Кроме того, ему мучительно не хотелось везти Ольгушку обратно в село. А так она бы перешла под юрисдикцию Бориса Эмильевича. «И пусть он ее сам доставляет.»
Мимо консилиума стремительно пронеслась девушка Ира, сделала круг по избе и яростно хлопнула дверью. Вальдшнеп и бровью не повел, ибо он уже вовсю гладил Олю по коленкам.
Через десять минут Ирина, уже совершенно закипев, сделала еще один бросок и Егор счел нужным вмешаться. Он осторожно потрогал друга за плечо.
– Боря – Боря. Иди, чего скажу.
Эмильевич недоуменно обернулся и посмотрел на него затуманенным взглядом. Он уже договорился и про кабанов и про все.
– Иди-ка, сходи в свои апартаменты. Там обстановка накаляется.
Вальдшнеп кое-что вспомнил. Взор его погрустнел.
– В следующий раз приезжай один, – Егор мягко толкал его в спину от стола. Ольенька никуда не денется…

Часа в четыре все уже храпели. И только Егор, который выходил покурить в последний раз на крыльцо, не успел заснуть. На кухне послышались глухие удары. Кто-то кричал навзрыд и бился о стены. «О, не подходи ко мне!.. Отойди!! Я уезжаю, это ужасно!.. Ты негодяй, я любила тебя напрасно! Не трогай мою грудь, изменник!.. Уйди!» В ответ слышалось что-то нечленораздельное: «Ну что-ты, Ирусик, ну что-ты... Чего такого?.. Пойдем со мной». «Уйди!!!»
«Прямо театр кабуки», – подумал Протобекасов и заснул.

Наутро Алехин сервировал завтрак на столе под грушей.
Вальдшнеп вышел, как обычно, в своем любимом галстуке с лебедями и без малейших следов вчерашнего вечера. Ира сопровождала его. Она приветливо улыбалась и была совершенно счастлива.
– Не хочется уезжать, право, – мягко констатировал Борис, разминая первую сигарету, – ибо природа прекрасна, друзья мои.
– Прошу к столу, – Алекс вынес из кухни огромную сковородку с яичницей, – Егор Дмитрич, Карп за пивом поехал в село. Ленка моя только что звонила из Москвы. Ей еще порассказали про Рому, про цыгана-то.
– Что за цыган? – брезгливо спросил Вальдшнеп-Суходольский.
– Был цыган, теперь нету. – охотно стал рассказывать Алексей, разрезая яичницу на ломтики. – У нас тут жена мужа топором зарубила. Не выдержала Людка. Двенадцать ударов топором. А топор, – мне Ленка говорит, – дочь ей сама принесла. «Бей-бей, мама, он еще шевелится!» И когда в больницу его привезли, он еще трепыхался. Представляете? Все цыгане как озверели.
– Здесь много цыган живет по окраинам, – прокомментировал Егор.
– А Ромы мать, – продолжил рассказ Алехин, – говорит, убью эту суку вместе со всеми выблядками! Это про своих внуков она так. Менты наши ульяновские трое суток Людку охраняли. «Не дай божок», – сказали они цыганам, – «вы ее хоть пальцем тронете. Всех посадим, до единого!» А не посадили ее после убийства в КПЗ даже близко, стерегут до сих пор. Да чего говорить, все знают как он ее бил. А мать ее родная на порог ее не пустила. Боится, видать. А откуда-то из Подмосковья приезжал специально цыганский барон. «Не трогайте ее, » – сказал он цыганам, – «он сам свою судьбу выбрал.» Вот такие дела у нас творятся.
По дальним ветлам на овраге пронесся ветер, взлетели грачи.
Борис Эмильевич молчал и задумчиво разглядывал весеннее небо. Шекспировские страсти мало волновали его. Он уже видел охоту на гуся сначала в Вологодской области, а затем и на Крайнем Севере. Летом его никогда не бывало в Москве.