Пыль. У умных людей она является неиссякающим источником дохода. В течение всей недели они лелеют еe, холят. Выращивают. А каждое воскресное утро сдают в утиль. За что и получают бабло баснословное.
Едва я покинул пыльный вагон поезда Калиниград-Рига, пункт конечного назначения встретил меня липким туманом, из которого выплывали и в нeм же растворялись красивые женские лица, руки, ноги и... на мгновение. За полтора года общения с Городом Королей к туману я привык. Посему беру такси, называю адрес и еду к Алику. Там, на углу Авоту и Сарканармиас, до сих пор стоит в телефонной будке и ждeт моего звонка милая девочка Снежана. Заждалась, поди.
- Что с твоей прозой? - вежливо поинтересовался Алик после бутылки водки, бестолковых, но горячих пирожков с капустой, маком и вопросами из черного литра отменного кофе.
- C прозой засада: не писать уже не могу, а писать ещe не получается. Вот и получается, что вишу я между тем и тем и вешу при этом, как приличный танк.
А может, просто надеть шлем, связаться по рации с комбатом и стрельнуть по ним всем из башенной пушки? И ладно, если осечка… осечку я как-нибудь переживу, еe наблюдают особы исключительно приближeнные к императору. А ну как холостой? Нет. Такого позора мне не вынести. Лучше сразу напиться.
- Гавно вопрос. А куда пойдeм?
В Старой Риге невозможно делать две вещи: ездить на машине и пить водку. Мощeные булыжником улочки располагают исключительно к неспешной пешей прогулке под томное танго “Vanna Tallinn” из горлышка. Весна – надежда на маленькую неизбежность. Апрель – сапог с разбитым чистым сердцем. Старушки торгуют фрейзиями. Кошки, прислушиваясь к темноте водосточных труб, терпеливо ждут солнца. Где-то еле слышно лает бездомный пeс, и простужено кается в грехах аккордеон под мятыми от природы пальцами своего хозяина. Одна клавиша западает и плачет в тумане дольше остальных. Говорят: в самую короткую ночь, на Лиго, прямо из красной кладки Домского собора выходит молодая женщина в белом с венком полевых цветов в руке и ищет владельца этой западающей клавиши, не замечая, что цветы давно высохли.
Алик пропал за второй eмкостью "Старого Таллинна". Говорил же ему: надо брать две. Жду, прислонившись спиной к стене, жую прожаренные зерна кофе (интересно: думал ли молодой сельский учитель Платон, что когда-то будет учить уму-разуму учителя самого Македонского Александра?) и пытаюсь понять, в каком из пятидесяти трeх зенитов сейчас должно находится солнце. Вместо него обнаруживаю в непосредственной близости обремененную атеистическими терзаниями парочку влюблeнных:
Она: Покайся. Легче станет.
Он: Да мне и так неплохо.
Она: Ну, как знаешь.
Они: целуются и, разогнав с площади собора всех голубей, убегают прочь.
Голуби, резво развеваясь в тумане, развиваются технически.
- "Таллинн" кончился, - сказал появившийся Алик.
- Придeтся пить коньяк, - закончил я за него фразу.
Он улыбнулся и протянул мне початую бутылку:
- Не удержался.
Я молча принял eмкость. Отхлебнул. Туман. Заел его кофейными зeрнами. Каштан над моим окном как-то неприлично быстро позеленел и теперь норовит зацвести белым. Откуда силы?
Новомодный кабриолет красного цвета подкатил к порогу всех моих желаний. Ты катала меня по ночному городу. Мы непотребно громко смеялись и тихо разговаривали. А с приходом рассвета ты подвезла меня к дому и, поцеловав в лоб, сказала: все рыбы одинаковые – что из моря, что из лужи. Но дождь всю ночь... он до сих пор пахнет цветами. Цветы источают однотомный запах – и те, что ко Дню рождения, и те, что на похороны. Все рыбы одинаковые. Маленькие слоны инкрустированные бирюзой мирно соседствуют с голографическим изображением святой девы Марии, и уставший от игры катала Глеб теперь работает на старом кладбище гробокопателем.
- Эй. Ты чего это? - попытался разбудить меня Алик.
- Ты помнишь Глеба? - проснулся я.
- Ну. И что?
- Он сменил профессию.
- И кем он работает теперь?
- см. выше.
Алик поднял голову, но узрел там только туман, а в нeм – нечeткий и малопривлекательный образ дамы со странным именем Гала Перидол. Вспомнился Лeша Мэй. Он берeт гитару, осторожно трогает струны и в полголоса напевает:
"Галоперидол –
очень больный укол.
Без цикладола".
Блюз.

Утро и за окном уже лет сто стоит туман. Правда, сегодня его периодически сдувает с бумаги ветром, и тогда видны крыши Старой Риги. На столе чай и сигареты. Превратности судьбы выражены исключительно в отсутствии алкоголя.