Она отправила все самолёты, пришла домой, разделась, выключила телевизор, поцеловала подушку, повернулась на бок, сказала: ангел мой, поспи со мной, ты впереди, я за тобой... и моментально заснула. Белый пёс лохматой ночи ласково лизнул её в нос и завыл на Луну любимую свою колыбельную. Луна скрылась за полным затмением, и слышать сонной песни не могла. Агрессия колыбельных очевидна. Она снова и снова, словно три звезды моих мутных в сознании созвездия Жажду Жующего Альдебарана, настаивает: спи, утро будет усталым.

Шесть часов утра. Тёплое серое солёное словно сыр сырое небо. В доме напротив, стоя на балконе, мужик какой-то матроской национальности в застиранной голубой майке с аппетитом уплетает арбуз. Косточки вниз застенчиво. Блаженство - богу. Я курю, а матрос ест, плюёт вниз, наслаждается вверх, смотрит на меня и удивляется: как можно в такую рань курить.
Черная кошка рассвета без спроса вломилась в комнату, подрала занавески, нагадила и, как ни в чём не бывало, растворилась в первых утренних звуках: шуба лисья, листья пальмы, укуренные курицы Кустурицы, куницы, река, мосты, мостовые, постовые, машины скорой помощи - отголоски Помпеи. Бодрость полна добра - пророчество агрессии колыбельных не сбылось. Она открыла, как теорему Пифагора, глаза. Встала. Побродила по одинокой квартире. Подошла к зеркалу. Голая и красивая, словно черноморская галька только что облизанная ленивой волной. Потрогала себя там-сям. Примерила монисто украшенное дешёвыми стекляшками пожелтевшего времени. Улыбнулась. Наверное, вспомнила что-то. Вернула к жизни и тут же убила телевизор. Заглянула на кухню. Покуда пыхтел-тужился-пытался на медленном, точно лестница в небо, огне чайник, оделась. Подошла к двери. Перекрестилась. Сказала: ангел мой, пойдём со мной... хотела продолжить, но вспомнила, что забыла. Усмехнулась и в сердцах махнула, отпуская ангела, рукой. Лети, птица бестелесная. Услышала то, чего всю жизнь ожидала: сама ты птица. И отправилась к своим самолётам.